Смена ракетки – очень тонкая тема, к которой следует подходить чрезвычайно ответственно. Ведь соблазнившись хорошим контрактом с новой фирмой, ты рискуешь упасть в результатах и вместо плюса уйти по деньгам в большой минус. В подтверждение этого можно привести массу примеров. В свое время Марат Сафин пробовал перейти с Head на Dunlop, даже подписал контракт, но в итоге был вынужден вернуться к старой ракетке, потеряв на этом много нервов и времени. Аналогичная история в начале 2019 года произошла с Кареном Хачановым, так и не сумевшим подобрать надлежащую замену старой доброй модели Wilson.
Я начинал играть ракеткой Head Prestige Classic. Потом использовал модели Prestige Tour и Radical двух типов с увеличенной головкой, а заканчивал карьеру моделью Extreme, используя ее разные модификации. Подбирая себе новую ракетку, я всегда заранее знал, что от нее хочу, поэтому эти переходы давались мне сравнительно легко. В течение второй половины карьеры мне предлагали на пробу несколько новых моделей, но одни не устраивали меня при игре в защите, когда требовалось просто перекинуть мяч на другую сторону или применить блокирующий удар, а другие не позволяли полноценно атаковать. В какой-то момент я понял, что с точки зрения сочетания контроля и скорости полета мяча ничего лучшего, чем Head Extreme я себе не найду. Поэтому хотя со временем эта модель стала устаревать, я оставался ей верен, просто мне начали изготовлять ракетки по индивидуальному заказу. Сейчас у меня пожизненный контракт с Head – настолько хорошие у нас сложились отношения.
Cтрунные контракты гораздо меньше по деньгам. Более того, многие игроки вообще ничего не зарабатывают на том, что используют те или иные струны. Сам я до 2002 года играл cинтетическими струнами Luxilon, затем Дирк сделал мне хороший контракт с Pacific, после чего я перешел на марку Signum Pro, которая предложила более выгодные условия. Правда, она долго не могла подобрать вариант струн, который меня бы устроил. Но в итоге мы все-таки нашли решение.
Разумеется, при подборе струн, как и в случае с ракеткой, важнее всего твои собственные ощущения. Ведь не зря говорят, что ракетка – это продолжение руки теннисиста. Некоторые игроки уделяют этим вопросам повышенное внимание и в интервью не стесняются объяснять свои поражения неудачной натяжкой. Я тоже периодически чувствовал определенный дискомфорт, связанный с неверным выбором струн или их натяжением, но особого внимания на подобных вещах никогда не акцентировал. Не хотелось, чтобы ссылки на инвентарь воспринимались как моя защитная реакция, способ снять ответственность с самого себя. Почти уверен, что небольшая разница в натяжке ракетки не может стать главной причиной проигрыша. Хотя, повторяю, что игровые ощущения у всех теннисистов разные, и то, что не замечает один спортсмен, может стать роковым фактором для другого.
Борис Львович однажды спросил Роджера Федерера, зачем он каждые семь геймов берет в руки ракетку со свежей натяжкой. Неужели реально чувствует принципиальную разницу? И Роджер ответил, что дело в другом. Просто он должен быть уверен в том, что в самый неподходящий момент не порвется струна. Плюс соблюдается определенный ритуал, к которому он давно привык.
Если ракетка – это оружие теннисиста, то форма – его спецодежда. Удобство и комфорт экипировки, в которой ты выходишь на корт, для меня всегда имели большее значение, чем ее расцветка. Особенно это касается кроссовок. Они должны иметь разумный вес и удобно сидеть на ноге. Для этого у одной немецкой фирмы я заказывал разные ортопедические стельки для тенниса и беговых тренировок, периодически снимая слепки стоп.
Меняют кроссовки игроки с разной периодичностью. Кто-то чаще, кто-то – реже. Мне, как правило, за один сезон требовалось пятнадцать-двадцать пар обуви. На траве специальные подошвы, предназначенные для этого покрытия, стираются очень быстро, после трех-четырех матчей. То есть на Уимблдоне, если ты доходишь до четвертого круга, тебе требуется две пары. А вот на харде я запросто мог сыграть в одной паре два, а то и три турнира. Хотя хард тоже бывает разный. Ну и, конечно, от продолжительности матчей тоже многое зависит.
Первый крупный контракт на форму я заключил в 1999 году с фирмой Segrio Tacchini. Именно в ее экипировке я и обыграл в «Берси» Поля-Анри Матье. Через четыре года с помощью Дирка мы договорились с другой итальянской компанией – Fila. В 2006 году она обещала мне продлить контракт, но не сложилось. Но прежде чем продолжить эту тему, я должен сделать отступление и рассказать, как впервые вышел в полуфинал турнира Большого шлема.
В середине лета 2006 года я наконец снова заиграл лучше и вышел в полуфинал в Китцбюэле. А на тренировках перед US Open чувствовал себя так хорошо, что в некоторых сетах порой не отдавал ни одного гейма. В рейтинге я на тот момент занимал лишь 54-е место, и все шесть моих соперников, которые достались мне в Нью-Йорке, стояли там выше меня. Первый из них, Доминик Хрбаты, был удобен мне по манере игры, зато во втором круге я провел тяжелейший поединок с Николасом Массу. Эмоции там били через край, к тому же на корте собралось много чилийских болельщиков. Я проиграл и первый сет, и второй – на тай-брейке со счетом 6:8, а в третьем отдал первые три гейма. Казалось, что спастись уже невозможно, тем более что в какой-то момент у меня начало сводить ногу. Но я каким-то чудом вытащил третью партию, в четвертой уже имел преимущество, а в пятом Массу просто развалился. И вместо разочарования я получил бешеный заряд положительной энергии. Почувствовал, что могу горы свернуть.
Дожди, которые пошли на следующий день, помогли восстановить силы перед матчем с Давидом Феррером, который был перенесен на сутки. Испанец – очень настырный соперник, но я смог отыграть у него множество брейк-пойнтов. А затем менее чем за полтора часа разобрался с пятой ракеткой мира Томми Робредо в одном из самых быстрых матчей на турнирах Большого шлема за всю свою карьеру. Томми просто подарил мне победу, причем для меня так и осталась неизвестной причина, по которой он в тот день мгновенно развалился. Мы были знакомы еще с детских лет. Робредо прекрасно знал, что моя игра завязана на атаке, а в данном случае мне не пришлось даже минимально рисковать. Я не лез вперед, не использовал резаные или укороченные, а посылал под заднюю линию какие-то полукрученые плюшки, и он ошибался.
Все мои соперники на пути в четвертьфинал были однотипными. Не имея сильной подачи, они давали возможность хорошо прочувствовать игровой ритм – что называется, прибиться. И в четвертьфинале против Рафаэля Надаля мне это сильно помогло.
С Рафой мы встречались на одной из тренировок перед началом турнира на корте имени Луиса Армстронга. И он взял у меня один сет. К тому времени Надаль уже царствовал на грунте, был двукратным чемпионом Roland Garros, но на других покрытиях еще выглядел достаточно уязвимым. Он не довел до совершенства свой двуручный бекхенд, не имел такого классного резаного, гораздо реже выходил к сетке. Все знали, что сильнейшим оружием Надаля является форхенд. Если он успевал забегать под лево, то начинал полностью контролировать розыгрыш. Рафа прекрасно обводил из глубины корта, находясь практически у самого фона. Но к укороченным успевал не всегда, особенно на мягких мячах, когда он оттягивался назад, ожидая атаки. В общем, это был мастер задней линии высшего уровня. Однако зная бреши в его игре, можно было искать пути к победе, тем более что после встреч с Феррером и Робредо мне не требовалось перестраиваться кардинальным образом. К тому же испанцы нередко теряются, когда понимают, что против них тактически действуют правильно. Хотя против Надаля я должен был показывать не просто очень хороший, а максимальный для себя уровень.
Ключевым в этом матче оказался третий сет. В десятом гейме я имел 0:40 на своей подаче, но все-таки удержал ее, а затем, отыграв три сетбола, вытянул и тай-брейк. После поражения в четырех партиях Рафа сказал, что, возможно, провел на тот момент свой лучший матч в Нью-Йорке, и сделал мне большой комплимент. А мы вместе с чехом Леошем Фридлем на радостях пошли доигрывать отложенный ранее матч парного разряда против знаменитых американских близнецов Боба и Майка Брайанов. И выиграли его – тоже в большой борьбе, проиграв первый сет и уступая во втором 0:2 и 0:40 на подаче Фридля. Скорее всего, Брайаны подумали, что я устал, не буду выкладываться до конца, и нас можно взять голыми руками, но у них это не вышло. Вот таким удачным получился для меня тот день – 6 сентября 2006 года. Первый и последний раз в течение нескольких часов мне удалось обыграть вторую ракетку мира в одиночке и лидеров парного рейтинга.
Дальше предстоял полуфинал против Энди Роддика, которому на тот момент помогал Джимми Коннорс. И вот тут будет самое время вспомнить, что у меня закончился контракт с Fila, который ее новые руководители продлевать не собирались.
За день до полуфинала Дирк улетел домой, а в Нью-Йорке остался мой второй менеджер Стефан Вексельбергер. И через него поступило конкретное предложение от Adidas о контракте на три года, но с условием, что на матч с Роддиком я выхожу уже в их форме. Решение требовалось принимать сразу, а Дирк в этот момент как раз летел над океаном. Мы со Стефаном понимали, что ставить Дирка перед фактом не совсем правильно, но в моей ситуации манкировать таким предложением было нельзя, и я скрепя сердце согласился. Пришлось срочно «переодеваться», из прежней экипировки остались только кроссовки, на которых понадобилось заклеивать логотипы, к которым мой новый технический спонсор, естественно, не имел никакого отношения. Все это отразилось на подготовке к матчу, потому что поменяло привычный ход вещей, повлияло на концентрацию внимания.
Роддику я на следующий день уступил в четырех партиях после того, как выиграл первую из них. Энди очень прилично подавал, и смена формы, конечно, не была главной причиной моего поражения. Но и преуменьшать этот фактор тоже нельзя. Ведь я внезапно разрушил положительную ауру, которая сопровождала меня на протяжении почти двух недель подряд. Все-таки для теннисиста смена бренда по ходу турнира – перемена глобального характера. Наверное, есть люди, которые способны быстро адаптироваться к подобным вещам, но я не из их числа.