Ну а резонанс… К популярности подобного рода я всегда относился спокойно и поначалу не придал значения тому, что обо мне вдруг заговорили. Правда, через некоторое время ролик с моим участием в Интернете собрал больше миллиона просмотров, и Митя Турсунов пошутил, что надо было продать на него права.
Из Майами я вернулся в Москву готовиться к матчу Кубка Дэвиса против сборной Чехии. Чехи, как обычно, собрали сильный состав, а нас было пятеро – Давыденко, который прилетел после своей победы в Майами только за два дня до начала матча, я, Андреев, Турсунов и Сафин. На грунте, который уложили на Малой спортивной арене в Лужниках, и без меня было кому играть. Тем не менее к матчу я готовился вместе со всеми – сначала тренировался, а затем занимался у Блюма. Вечером в день жеребьевки работал на барабане для закачивания шеи. И внезапно услышал в ней какой-то хруст, одновременно почувствовав онемение в верхней части спины. Меня как будто частично парализовало.
Спрашиваю, что случилось, ведь головой даже пошевелить не могу. Но у Блюма иногда подобное случается, и меня, успокоив, положили на иголки. Они подействовали как обезболивающее. А перед сном голова снова оказалась обездвижена. Позвонил Блюму – он сказал ждать до утра.
На пятничные одиночки были заявлены Сафин с Андреевым. Поставив команду в известность о том, что произошло, я позавтракал и опять поехал в клинику. Но толком так ничего и не понял. Блюм пообещал, что все придет в норму – просто надо работать. Матч мы выиграли благодаря Марату, Коле и Игорю, и шея моя вроде стала получше, хотя до конца не прошла. А меня за неделю до начала Monte-Carlo Open пригласил к себе на Кипр Маркос Багдатис – принять участие в небольшом показательном турнире.
В Москве я попробовал выйти на корт. Ощущения были странные – слева и справа вроде бил, хотя и через небольшую боль, ну и подавал еле-еле. Полежал еще раз на иголках и решил лететь. Правда, на Кипре был ураганный ветер, и до тенниса толком дело так и не дошло.
В Монте-Карло мне вроде бы полегчало. К тому же я был «сеяным», и пропускал первый круг, а во втором встречался с Игорем Андреевым. Сниматься было не с руки, и лишь проиграв Игорю первый сет, я понял, что с экспериментами пора заканчивать.
Вернулся в Москву. Врач в клинике, где мне сделали рентген шейного отдела позвоночника, посмотрел снимок и попросил рассказать, как все было. Я объясняю – мол, выполнял упражнение на сопротивление нагрузке. И тут выяснилось, что я досопротивлялся до перелома отростка шейного позвонка. На снимке все четко было видно, как этот самый отросток болтается.
Позже я выяснил, что это довольно распространенная история при избыточном давлении на шею, в том числе при автомобильных авариях. И если у тебя есть возможность ходить в шейном корсете месяца три, ничего страшного нет. В моем случае можно было, правда, сделать обезболивающий укол и играть, ожидая, что отросток закостенеет. Но это очень тонкая работа, поскольку требуется попасть иглой в нужное место, иначе укол становится бессмысленным.
Блюм предложил свой вариант – закачивать шею. И я занимался этим пару недель, поскольку, несмотря на данное происшествие, продолжал ему доверять. Через некоторое время все вошло в норму. Отросток закостенел, а мы с Вадимом Игоревичем Гущиным, обсудив эту историю, пришли к выводу, что ее можно считать точной иллюстрацией фразеологизма «сломать шею». Ведь причина моего чрезмерного усердия в занятиях на барабане у Блюма была только одна – перевозбуждение, связанное с завышенными требованиями к себе. И судьба наказала меня за неумение реально оценивать собственные возможности.
Следующие несколько месяцев оказались потерянными. В одиночном разряде у меня наблюдался регресс, и год я заканчивал уже далеко за пределами первой двадцатки. Причем осенью со мной приключилось третье происшествие за один сезон: впервые за шесть лет мне пришлось пропустить турнир Большого шлема – US Open.
В тот год Открытый чемпионат США начинался через две недели после окончания олимпийского турнира в Пекине, где я в третьем круге проиграл Новаку Джоковичу. Поэтому вторая половина лета получилась чрезвычайно насыщенной, и по окончании путешествия по маршруту Москва – Гштаад – Торонто – Цинциннати – Москва – Пекин – Москва – Нью-Йорк за несколько дней до начала US Open я слег в гостинице с температурой за 39 и кашлем. Хорошо еще, что у Бориса Львовича нашлась знакомая, работавшая врачом. Она пришла прямо в отель, осмотрела меня и дала кое-какие рекомендации. С турнира, естественно, пришлось сняться. Юля почти неделю носила мне в номер еду из ресторана «Самовар». Осенние турниры в одиночном разряде я провел неудачно. А в Токио опять сорвался – во время трудного матча с Райнером Шуттлером незаслуженно накричал на Бориса Львовича. Меня раздражало его постное лицо, а он, как выяснилось позже, плохо себя чувствовал. Томми Робредо тогда даже удивлялся, как я могу вести себя так по отношению к своему тренеру.
Ну а потом моя голова была занята другими мыслями. Через неделю на Кубке Кремля, где я проиграл Теймуразу Габашвили, мы с Юлей раздавали приглашения на свою свадьбу, которую назначили в «Метрополе» на 22 ноября. В конце сезона, который так хорошо начинался, но по большому счету так и не оправдал надежд, теннис для меня на некоторое время отошел на второй план.
15Моя любовь
Девочка с соседнего корта. – Миллениум на Ширяевке. – Домой к десяти вечера. – Про особую территорию. – Ритм арбатских переулков. – Мы переезжаем. – Судьба белой «Волги». – Аниматор в Анталье. – Корт около дома. – Нас пятеро.
В сценариях личной жизни профессиональных теннисистов трудно проследить закономерность. Кто-то женится раньше, кто-то – позже, уже после завершения карьеры, а кто-то не женится вообще. Другое дело, что жизненного опыта мы набираемся быстрее сверстников, да и важнейшие решения, влияющие на свою судьбу, вынуждены принимать очень рано, причем не один раз. И здорово, если при этом рядом находится любимый человек, который тебя понимает.
С Юлей мы знакомы с детства. Она начинала заниматься теннисом у Ларисы Дмитриевны Преображенской, а затем перешла к Марине Андреевне Марьенко. Поначалу, конечно, мы не обращали внимания друг на друга, хотя тренировались на соседних кортах. Интерес к Юле с моей стороны появился позже, примерно в четырнадцать лет, когда подростками мы начали проводить время в одной компании. Однажды ездили с девчонками смотреть футбол. Мой ЦСКА на Песчанке играл с «Торпедо», за которое болел Филипп Мухометов. Я тогда довыпендривался – за нарушение дисциплины был выведен с трибуны. И только с помощью девчонок, которые помогли обмануть контролеров, смог вернуться обратно.
Остались в памяти и другие истории. Например, встреча нового 2000 года. Руководство базы на Ширяевке пошло нашей компании навстречу и выделило домик, в котором находились раздевалки и тренерская комната. Мы запускали фейерверки, гуляли по парку в Сокольниках и думали о том, что каждого из нас ждет дальше – в XXI веке. Классное было время! Казалось, что вся жизнь впереди.
Как-то зимой, еще не вылечившись до конца после болезни, я поехал на вечеринку к нашей общей подруге Рае Гуревич. Но стоило мне переступить порог ее квартиры на Красносельской, как тут же раздался телефонный звонок. Звонил, конечно же, раздраженный Борис Львович, который как следует высказался по поводу моего разгильдяйства. Домой я уехал, даже не успев снять верхнюю одежду. А Юля потом рассказывала, как мама Раи ставила мое послушание в пример другим ребятам.
Довольно долго мы встречались в промежутках между моими поездками на турниры. Я тогда по-прежнему жил в Раменках, Юля – в Текстильщиках, и видеться в основном удавалось до или после тренировок. Часто я подхватывал Юлю по дороге на Ширяевку в районе Китай-города, а на обратном пути завозил ее домой. Все бы ничего, но мне требовалось соблюдать уговор с папой – быть дома не позднее десяти вечера. Поэтому мы прощались не позднее 21.35, и за оставшиеся 25 минут я должен был долететь от Текстильщиков до Раменок и поставить машину в гараж. В конце 1999 года у Юли болела спина, и она постепенно заканчивала с тренировками. Тем не менее родители отпустили ее вместе с нами на сбор в Таиланд, а еще через год мы уже вдвоем полетели отдыхать в Египет.
ДЛЯ ТЕННИСИСТА И ВООБЩЕ ЛЮБОГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО СПОРТСМЕНА ОТНОШЕНИЯ С ДЕВУШКАМИ – СПЕЦИФИЧЕСКАЯ ТЕРРИТОРИЯ.
Для теннисиста и вообще любого профессионального спортсмена отношения с девушками – специфическая территория, на которой у многих талантливых людей ломается вся карьера. Ты пашешь годами, осознанно двигаешься к цели, а потом близкий человек вдруг начинает задавать массу вопросов. Почему нельзя лечь спать немного позднее? Что изменится, если вечером мы сходим в кино или к другу на день рождения? Зачем тренироваться надо именно дважды в день по одному часу, а не один раз два часа? И у тебя невольно закрадываются сомнения, а стоит ли спорт таких жертв?
С этой точки зрения мне повезло. Юле были хорошо известны особенности спортивной жизни, и ничего лишнего мне объяснять не приходилось. Хотя мы во многом ограничивали себя. Иногда могли посидеть в кафе, покататься на коньках, совсем редко – сходить в театр. Это сейчас, приезжая в Нью-Йорк, мы стараемся обязательно попасть на какой-нибудь мюзикл и даже ходить на концерты классической музыки. А в молодости удовольствия, которые доступны обычным людям, для нас были сведены к минимуму. Но Юля, человек абсолютно не капризный, относилась к этому совершенно спокойно. Правда, она сравнительно рано стала ездить со мной на турниры. Маленькая группа поддержки, которую они составили с Борисом Львовичем, помогла вытащить мне не один трудный матч.
Для молодого человека, который сравнительно хорошо зарабатывает, я довольно поздно стал задумываться о том, что пора начинать жить отдельно от родителей. До 2003 года у меня на эту тему даже мысли не возникало. А после смерти папы я не понимал, как можно оставить маму. Это был горький, тягостный период, в том числе из-за мучительных размышлений о том, как следует себя вести. Например, вправе ли я сейчас ехать на турнир с Юлей, а не с мамой? И не лучше ли маме оставаться дома, поскольку ее присутствие на турнире может стать для меня отвлекающим фактором? А если это так, то вообще – хороший ли я сын? Андрей не попадал в подобную ситуацию, с другими людьми на столь интимную тему я советоваться не мог. И время от времени мне приходилось отвечать на эти вопросы самостоятельно, засыпая тяжелым сном.