Вечером собрал компанию в «Мари Ванне» – русском ресторане, который находится в районе Найтсбридж, неподалеку от Гайд-парка и универмага «Хэрродс». Именно там я, как правило, отмечал дни рождения во время Уимблдона, так что атмосфера была знакомая. В тот раз народу собралось больше, чем обычно. Кроме Бориса Львовича и Дирка пришли мой массажист и менеджер по пиару, Сергей Стаховский, Игорь Куницын, Митя Турсунов, Игорь Андреев. Подтянулись и другие наши ребята. Я тогда всем сказал: «Кто может – приходите». Причем многим на следующий день предстояло играть матчи. Со всеми вытекающими последствиями относительно выбора меню.
Мне захотелось по случаю юбилея побаловаться парой рюмок знакомой настойки с клюквой. Но Борис Львович запретил нарушать режим так жестко, заказав нам лишь по бокалу «Киндзмараули». Пришлось схитрить. В «Мари Ванне» есть второй этаж, куда я потихонечку пригласил Стаховского. Там мы втихаря и отметили по-настоящему мое тридцатилетие, благо попалась понятливая официантка. До сих пор смех пробирает: здоровые мужики поступили как пионеры! Но это было еще не все. За десертом мне, Сергею и Игорьку Андрееву вместо кофе принесли в стаканах с подстаканниками все ту же клюковку – разумеется, не полные стаканы, а немного, на донышке. В общем, закончился наш банкет весело. Перед его окончанием мне в подарок от «Мари Ванны» подарили символический ключ.
До сих пор не знаю, понял ли Борис Львович, как я развлекался в тот вечер. Но на следующее утро я вышел на тренировку бодрячком. Да и дальше все сложилось удачно. Во втором круге я на положительных эмоциях обыграл испанца Иньиго Сервантеса, затем – Янко Типсаревича, который на тот момент был восьмой ракеткой мира, а в четвертом круге вышел на Дениса Истомина.
Этот матч стоял для меня особняком. Дело в том, что Уимблдон, где я выиграл больше матчей, чем на любом другом турнире Большого шлема, оставался единственным мейджором, на котором мне не удавалось пробиться в четвертьфинал. А сделать это очень хотелось. К тому же, хотя это был уже мой шестой выход в четвертый круг Уимблдона, я впервые считался там фаворитом. В соперники мне достался не Федерер или Надаль, не Рафтер или Хьюитт, а хорошо знакомый мне теннисист, почти приятель, с которым мы часто тренировались. Казалось бы, мне требовалось всего лишь как следует сделать свое дело. Но это оказалось не так-то просто. Во-первых, Истомин, в свою очередь, тоже знал меня очень хорошо, и ему было нечего терять. А во‐вторых, в 2012 году Денис вышел на свой максимум. Он поднялся в рейтинге в четвертый десяток и имел победы над такими игроками, как Энди Роддик и Давид Феррер.
Четвертый круг на Уимблдоне всегда играется в понедельник второй недели. Наш матч с Денисом поставили первым запуском на хорошо знакомом мне 18-м корте, где я ровно за неделю до этого обыграл Янга. По вместимости трибун эта площадка входит там в первую пятерку. Она находится в том углу, где расположены аппаратные ВВС, а над ними как бы нависает терраса, с которой по вечерам организуются трансляции прямых эфиров ежедневного уимблдонского обозрения. В общем, довольно примечательное место.
С утра моросил дождь, но затем наступило просветление, поэтому начали мы лишь немного позже, чем планировалось. Первый сет я взял довольно легко, меньше, чем за полчаса, а вскоре сделал еще один брейк. Тем не менее вторая партия осталась за Денисом, который хорошо подавал. В третьем сете был момент, когда снова на несколько минут пошел дождь. На всех кортах, за исключением нашего, игрокам разрешили уйти в раздевалку, и только мы с Денисом ждали на стульях под зонтиками, пока покрытие подсохнет.
После этой паузы мне удалось выиграть третий сет, но четвертый Истомин вытянул на тай-брейке. Более того, в середине пятой партии я потерял свою подачу, и вот тут Денис почему-то стал часто ошибаться, чем здорово мне помог. Видимо, его сильно зажало психологически, а я сумел сохранить нужный настрой до самого конца – выцарапывал все, что только можно, и довольно легко взял последние три гейма. С учетом дождевого антракта матч продолжался 4 часа 16 минут, причем Денис, который лучше подавал, в общей сложности выиграл большее количество очков – 170 против 165. Зато за мной остались самые важные.
Конечно, я радовался своему попаданию в четвертьфинал. Для меня это было сродни прорыву плотины. Благодаря этому достижению я попал в так называемый клуб Last 8 и в любой год проведения Уимблдона имею возможность без проблем получить аккредитацию. К тому же, как станет известно позже, другого такого шанса у меня уже не будет. Через год в четвертом круге меня остановит Энди Маррей, который тогда станет первым британским победителем Уимблдона за 77 лет, а потом моя карьера пойдет на спад.
Четвертьфинал против Роджера Федерера, разумеется, проходил уже на Центральном корте, причем в королевской ложе присутствовали не только герцог и герцогиня Кембриджские, более известные у нас как принц Уильям и принцесса Кэтрин, но и Андре Агасси со Штеффи Граф. В ночь перед игрой Юля родила Игоря. Это, конечно, было огромное событие, хотя с утра я не ощущал какого-то перевозбуждения, и на утренней разминке чувствовал мяч хорошо.
Однако вскоре выяснилось, что психологически к встрече с таким соперником я абсолютно не готов. Игра у меня совершенно не получилась, и Федерер, экономно расходуя силы, снял все вопросы всего за полтора часа. Мне не помог ни дождевой перерыв в середине первой партии, ни Агасси, к которому я, шутя, обратился за советом после одного из безнадежных розыгрышей. Побитый Роджером в очередной раз, я улетел в Москву. Но лишь для того, чтобы через три недели вернуться в Лондон на свою третью и последнюю Олимпиаду.
Участвовать в тех Олимпийских играх я не хотел, и еще после Открытого чемпионата Австралии честно сказал об этом Шамилю Анвяровичу Тарпищеву. Шансов на медаль у меня практически не было, а терять время просто так не хотелось. Поэтому я выдвинул свои финансовые условия, на что имел полное право. В России на подготовку любого олимпийца в течение четырехлетнего цикла тратятся определенные деньги, но я на тот момент ни копейки из той суммы не получил. Да, теннисисты зарабатывают призовые на турнирах. Но это их личные средства, которые каждый тратит по своему разумению. Шамиль Анвярович, как профессионал тенниса, прекрасно понимает подобные вещи, и в итоге вопрос решился. Жили мы, как и некоторые другие участники теннисного турнира, в коттеджах рядом со Всеанглийским лаун-теннисным клубом, поскольку добираться до него по пробкам с другого конца Лондона, где находилась олимпийская деревня, очень долго.
Несмотря на хорошие условия, которые нам обеспечили во время Олимпиады, мне, как и можно было предположить, ничего толкового показать там не удалось. В одиночке я в первом же круге проиграл французу Жюльену Беннето. В паре мы с Колей Давыденко во втором круге проиграли будущим чемпионам братьям Брайан, а в миксте с Леной Весниной в первом же матче дуэту из Аргентины.
Если не считать полуфинала в Санкт-Петербурге, в тот год я уже так и не смог выйти на приличный уровень результатов. А на US Open практически оконфузился – взяв первые два сета, проиграл в пяти партиях первой ракетке Люксембурга Жилю Мюллеру, левше с хорошей подачей. В сумме я набрал больше на 15 очков, или почти на четыре гейма, но Мюллер поступил со мной так же, как я на Уимблдоне с Истоминым – выиграл все самые важные мячи, вытянув четвертую и пятую партии на тай-брейках.
В ноябре я стоял 25-м. По сравнению с предыдущим годом, безусловно, был достигнут прогресс, к тому же я дошел до четвертьфинала Уимблдона. Но начало следующего сезона вышло скомканным. Я выигрывал один, максимум два матча, а потом следовало поражение. И это действовало на нервы.
20Сердцевед
Хрупкие ракетки. – Мальчишка без комплексов. – Мой психолог Вадим Игоревич Гущин. – Проблема гиперответственности. – Болельщик и его «хочу». – Всем ли нужны психологи? – Разминка: «за» и «против». – Торт в Гштааде. – «Обезьяна» для расслабления. – О пользе психологических портретов. – Последний титул.
О том, что нам с Андреем нужно пробовать заниматься с психологом, Борис Львович заговорил примерно через год после того, как мы начали у него тренироваться. Папа поначалу сопротивлялся, считая, что его дети должны уметь самостоятельно справляться со своими проблемами и что вообще для каждого человека лучший психолог – это он сам. Однако Борис Львович приводил свои аргументы: в шахматы тоже можно научиться играть по книге, но быстрее это делать с тренером. И в итоге они, как это часто бывало, пришли к общему знаменателю.
Идея подключения психолога к нашей подготовке во многом объяснялась моим непростым характером. В детстве я разбил с десяток ракеток, даже швырялся ими через забор, нанося ощутимые удары по родительскому бюджету. Моего гнева не выдержала даже металлическая польская модель Stomil, а позже, когда Борис Львович подарил мне свой Mayer, я сломал и его. Когда Борис Львович начинал нас тренировать, его предупреждали, что не стоит связываться с сумасшедшими. В пылу борьбы я мог запросто нахамить старшему, например, отцу своего соперника. Так, на турнире в Тамбове, который проводил Иван Родионов, отец сестер Анаcтасии и Арины Родионовых, я в полуфинале сцепился в словесной дуэли с папой Володи Портнова, назвав его дураком. У меня не было ни комплексов, ни тормозов, ни сомнений в том, что, если кто-то говорит мне что-то обидное, отпор должен последовать незамедлительно. Я и на своего папу иногда орал. Не удивляйтесь, случалось и такое.
К тому моменту Борис Львович уже был хорошо знаком с Вадимом Игоревичем Гущиным – научным сотрудником Института медико-биологических проблем, участвовавшим в программах подготовки космических экспериментов. Занимался Гущин и спортивной психологией, помогая Андрею Меринову, другому подопечному Бориса Львовича. Поэтому тот, подсмотрев некоторые упражнения, направленные на расслабление и повышение внутренней мобилизации во время матча, пытался использовать их в работе со мной и Андреем. Но толку, кажется, было не очень много, тут требовалось вмешательство профессионала.