С Гущиным мы с Андреем впервые встретились зимой на Ширяевке. В промерзшей комнате стояла холодрыга, а он вдруг спросил: «С чем, ребята, у вас ассоциируется слово море?» Андрей сказал, что с чайками, а я выбрал корабли и джетски, который уже успел испытать во время отдыха на Кипре. С этого вопроса и началось наше общение.
ТЕННИС – ПРЕЖДЕ ВСЕГО ИГРА, ПРИЧЕМ ДИНАМИЧНАЯ И ТЕХНИЧЕСКИ ОЧЕНЬ СЛОЖНАЯ. УСПЕХ В НЕЙ ВО МНОГОМ ОСНОВАН НА ЧУВСТВЕ МЯЧА, СУГУБО ЛИЧНЫХ РАФИНИРОВАННЫХ ОЩУЩЕНИЯХ.
Мне он потом часто напоминал другой вопрос: «Для чего ты занимаешься теннисом?» И мой ответ: «Чтобы стать первым в мире». Он говорил: «Я тогда тебе очень поверил».
Психолог в теннисе, тем более у мальчиков, обладающих тяжелым характером, – очень чувствительная, ультратонкая тема. Ведь он способен не только помочь, но и навредить. И поначалу результаты нашего общения с Вадимом Игоревичем не всегда были положительными. Как-то на юниорском турнире в Швеции я попробовал использовать гущинские приемы и получил 1:6, 2:6 в первом круге. Борис Львович не мог ничего понять, а Вадим Игоревич после нашего возвращения сказал, что, объяснив нам упражнения, он не успел научить, как правильно ими пользоваться. В итоге для психотренинга я выбрал совершенно неподходящую ситуацию, внутренне опустошив себя. Так мне впервые довелось узнать, что психологические приемы – это те самые гантели, которые следует поднимать ограниченное количество раз и в подходящее время. Иначе вместо пользы будет один вред.
Примерно в тот же самый период времени я побывал на сборах, которые для юниоров проводила федерация, и там с нами работал уже другой психолог. Не скажу, что его квалификация была сильно ниже, чем квалификация Вадима Игоревича. Но он использовал другие методы работы, и я, уже общаясь Гущиным, их не воспринял.
Постепенно Вадим Игоревич стал таким же участником моей команды, как Борис Львович и Олег Борисович Мосяков. Позже я, кстати, пришел к выводу, что хороший психолог может помочь игроку в любом случае – было бы взаимное доверие. Но максимальная польза для теннисиста достигается от работы в треугольнике, который составляют он сам, психолог и тренер. Причем если тренер – человек разумный и вдумчивый, он и для себя почерпнет в таких взаимоотношениях много полезного.
Правда, через некоторое время наше общение с Гущиным как-то постепенно сошло на нет. Мы не работали года два, когда меня во многом поддерживал Андрей, завершивший свои выступления в туре в 2000 году. Одновременно он учился у Бориса Львовича, набирался тренерского опыта. Примеров, когда старший брат помогает младшему, в теннисе масса. Один из самых ярких – многолетняя работа Майкла Чанга со своим старшим братом Карлом. Самой главной своей победы – на Roland Garros 1989 года – Майкл добился в семнадцать лет под руководством Хосе Игейраса. Но через три года Карл стал его постоянным тренером, и на вторую строку рейтинга ATP Майкл поднялся уже вместе с ним.
Во второй половине 2004 года, уже спустя много времени после первой победы в Кубке Дэвиса, сотрудничество с Вадимом Игоревичем возобновилось. Дело в том, что у меня пошла какая-то «серая» полоса: я стал слишком часто проигрывать геймы, в которых вел 40:15, и потерпел несколько обидных поражений, например в мае в Гамбурге, где в четвертьфинале не сумел дожать Ивана Любичича. Тема возвращения в команду Гущина проговаривалась Борисом Львовичем примерно полгода. Он раз за разом пытался доказать, что по некоторым направлениям мы недорабатываем и без психолога не обойтись.
Окончательное решение в подобных случаях, разумеется, всегда оставалось за мной. Борис Львович никогда не был диктатором, да и не мог им быть, поскольку в профессиональном теннисе, в отличие, например, от футбола, тренер всегда зависит от спортсмена, а не наоборот. Есть даже теннисные тренеры, которые превращаются в официантов, пытаясь угождать своим подопечным. Но у нас с Борисом Львовичем до этого не доходило. Он мог откровенно выложить мне, что думает по тому или иному поводу. Мы часто спорили, порой даже очень эмоционально. При этом если Борис Львович был в чем-то абсолютно убежден, то настаивая на своем мнении, он всегда старался привести самые весомые аргументы. И получалось так, что после его слов «делай как хочешь», ты понимал: другого варианта просто нет.
Однако возвращение Вадима Игоревича было для меня непростым вопросом. Как потом выяснилось, и для него тоже, ведь он никогда не брал своих учеников повторно, кроме меня. Я долго артачился, но в конце концов, все взвесив, решил, что этот шаг будет правильным. Согласился и Вадим Игоревич, с которым Борис Львович предварительно не раз обсудил сложившуюся ситуацию.
В результате этих переговоров мы с Гущиным встретились на квартире у Бориса Львовича, причем сам он во время нашей беседы не присутствовал. Я жаловался Вадиму Игоревичу, что ощущаю груз ответственности. Что считаю себя обязанным играть как можно лучше – в том числе и потому, что так хотел папа, и у меня это не получается. Ответ психолога запомнился мне на всю жизнь. Гущин просто сказал: «А как ты думаешь, в каком случае папа был бы доволен больше – если бы ты показал один или несколько блестящих результатов, а потом сдулся или если бы на протяжении долгого времени оставался крепким профессионалом?» После этого диалога мы и возобновили регулярное общение. А вскоре пришел неожиданный, но долгожданный успех – выход в финал в Пекине. Этот результат был тем более неожиданным, что в тот момент я чувствовал себя неважно и больших задач не ставил. Психолог оказался прав: отсутствие обязанности победить, долго давившей тяжким грузом, помогло сыграть свободно и в охотку.
С проблемами, которые вызывает чувство повышенной ответственности, в обычной жизни сталкиваются многие люди, особенно те, которых принято называть перфекционистами. В теннисе таких людей очень много, и в какой-то степени я отношу себя к их числу. Ясно, что быть серьезным, обязательным человеком лучше, чем разгильдяем. Но во всем должна быть мера. Если же ты начинаешь придавать каким-то вещам большее значение, чем они стоят на самом деле, страдает результат. У тебя неизбежно на доли секунды снижается реакция, падает скорость. Поэтому теннисисту очень важно найти внутренний баланс, поймать то состояние ответственности, которое будет двигать его вперед, а не тянуть назад.
У основной массы игроков, которые стабильно находятся в первой сотне мирового рейтинга, чувство ответственности превалирует. В том числе и потому, что в теннисе ты сам ищешь себе тренера в зависимости от тех задач, которые ставишь перед собой. Одно из ярких проявлений гиперответственности в спорте – состояние мандража в критических ситуациях. Оно знакомо в той или иной степени практически каждому профессионалу, и тут многое зависит от твоего собственного настроя.
Неслучайно в 2010 году, объясняя мне подход к этой проблеме перед финалом турнира в Мюнхене, проходившего в День Победы, Вадим Игоревич поставил в пример Жо-Вильфрида Тсонга, который умел получать удовольствие от самых важных матчей, финалов – и постоянно их выигрывал. И ведь действительно, на словах все очень просто! Любой финал – это всегда праздник. Люди приходят на него с приподнятым настроением, нарядно одетые. Поэтому и тебе не стоит накручивать себя, помня, что ты уже заслужил свое участие в этом празднике. В конце концов, нужного результата легче добиться, когда борьба в удовольствие, а ответственность не давит на плечи. Тот финал, как вы уже знаете, я выиграл…
Другое дело, что спортсмен не всегда накручивает себя сам. Но с общественным мнением тоже надо уметь справляться. Я, кстати, согласен с выражением «Ваши ожидания – ваши проблемы», которое произнес Андрей Аршавин в 2012 году перед чемпионатом Европы. Футболиста тогда сильно критиковали, но ведь, по сути, он был абсолютно прав. Болельщикам и спортсменам всегда хочется одного и того же – победы. Но они всегда будут смотреть на ситуацию с разных сторон.
Болельщик руководствуется своим «хочу» – тем, что он сам себе придумал. Спортсмен, естественно, тоже заинтересован в том, чтобы, во‐первых, выступить как можно лучше, а во‐вторых, чтобы его выступление вызвало повышенное внимание публики. В конечном счете именно за счет этого профессионал зарабатывает себе на жизнь. Но воспринимает происходящее он иначе, изнутри оценивая реальное соотношение сил. В противном случае ты будешь искусственно накручивать себя, а любая неестественная накрутка идет во вред.
Лично я, чувствуя за своей спиной многотысячную армию болельщиков, дополнительно мобилизовывался. Более того, Вадим Игоревич часто подчеркивал необходимость живого контакта с публикой во время матча, необходимость получения энергии от зрителей. Но можно привести и массу обратных примеров. Да и вообще, по своему опыту участия в Кубке Дэвиса могу сказать, что теннисиста, который до игры слишком много говорит о патриотизме, накручивая себя и публику, лучше вообще не выпускать на корт. Поскольку ничего хорошего из этого не получится.
Очень часто эти фантазии болельщиков обильно удобряются прессой, которая действует в своих интересах, привлекая внимание к предстоящему событию. Поэтому реагировать на статьи и комментарии, чего бы они ни касались и как бы обидно ни звучали, спортсмен должен адекватно, не перебарщивая с эмоциями. У меня получалось не всегда. 2 декабря 2002 года, на следующее утро после моей победы над Матье и практически бессонной ночи, во время завтрака мы с мамой, Андреем и Борисом Львовичем обсуждали прямую телетрансляцию из Парижа, которую вели на Россию Анна Владимировна Дмитриева и Александр Ираклиевич Метревели. В первой половине матча они называли меня мальчиком, еще не созревшим играть столь ответственные матчи, и говорили, что Тарпищев ошибся, заменив Кафельникова. Сегодня я, конечно, понимаю мотивы подобных высказываний. Россия в то время имела двух больших чемпионов, которые брали самые престижные титулы, и теннисисты, стоявшие в рейтинге в середине первой полусотни, в глазах болельщиков и комментаторов котироваться не могли.