Но в молодости ты воспринимаешь взаимоотношения с журналистами обостренно. Тебе кажется, что телевизионщики недостаточно объективны, а газетчики умышленно вставляют лишние слова в твои высказывания, лишая их изначального смысла. Набираясь опыта, ты узнаешь, что у подобных несуразностей могут быть и уважительные причины, а какие-то вещи просто перестаешь замечать. Однако я по-прежнему считаю, что телекомментатор, тем более если он сам играл в теннис на высоком уровне, должен как следует взвешивать каждое свое слово. Иначе он рискует превратиться в обычного болельщика. А красивые эмоции, украшающие любой репортаж, должны быть к месту.
С точки зрения психологии теннис – если не уникальный, то очень редкий вид спорта. Это личное противоборство, но без прямого физического контакта, как борьба или бокс. Теннис – прежде всего игра, причем динамичная и технически очень сложная. Успех в ней во многом основан на чувстве мяча, сугубо личных рафинированных ощущениях.
Я, например, так пока и не нашел для себя однозначного ответа на вопрос, необходима ли в день матча утренняя разминка. Любой тренер скажет: «Как можно без нее?» Но у меня по этому поводу есть сомнения. Разминка зачастую проходит за несколько часов до начала игры, а потом ты вынужден проводить время в раздевалке. Ощущения утрачиваются, и даже если на разминке ты попадаешь туда, куда надо, нет никакой гарантии, что именно так будет и во время игры. Более того, у тебя может появиться самоуспокоение. Если же разминка проходит неудачно, это может подорвать уверенность в себе. Вадим Игоревич рассказывал про одну мою разминку, когда в конце он мысленно умолял моего спарринга уступить, проиграть последний розыгрыш. Увы, спарринг выиграл, мое настроение испортилось, и последующий матч на Кубке Кремля сложился для меня неудачно.
Теннис – индивидуальное предприятие. Это не футбол и не хоккей. В нем ты можешь рассчитывать только на самого себя и не имеешь права даже подсознательно рассчитывать, что товарищ по команде отработает или выручит, когда тебе потребуется перевести дыхание. В то же время исход теннисного матча, как и любой игры, зависит и от мастерства соперника. Поэтому теннисист, в отличие от легкоатлета или пловца, не может точно рассчитывать на тот или иной результат. Все эти обстоятельства придают теннисному матчу особый психологический подтекст, который до конца зачастую не понимают даже сами игроки. Тогда-то и может помочь профессиональный психолог. При этом игрок должен ему полностью доверять.
Психологов в теннисе сейчас немало. Раньше говорить о них было не очень принято, но сейчас эти люди часто находятся на виду. При этом они совершенно не обязательно работают персонально, особенно в детском теннисе, где идет групповая подготовка. Если же говорить о работающих индивидуально профессионалах, то, разумеется, такие психологи нужны далеко не всем. Скажем, я сильно сомневаюсь, что они могут чем-то ощутимо помочь такому парню, как Ник Кирьос. Австралийца очень тяжело загнать в какие-то рамки, поскольку поведение Ника на корте, будь то обычные перепады игры или проявление эмоций в нестандартной форме – естественное состояние его души.
Вообще, разговоры о всесилии спортивных психологов, на мой взгляд, чистой воды спекуляция. Безусловно, они способны помочь при наличии доверия к ним тренера и теннисиста – идентифицировать твою проблему, найти способ ее решения. Но даже самый гениальный психолог не в состоянии изменить твою суть – то, что было заложено в тебе при рождении. Конечно, при соответствующей работе над собой характер спортсмена корректируется и сглаживается на протяжении многих лет. Однако рано или поздно наступит экстремальная ситуация, в которой он все равно проявит себя во всей эмоциональной красе. Как говорит Гущин, развитие личности идет по спирали, проблемы возвращаются, только на более высоких уровнях. Так что от себя не убежишь, лишь слегка подправишь и научишься лучше понимать положение дел.
Действительно, с возрастом температура твоей точки кипения обычно поднимается. Соответственно, и уровень, на котором проявляется проблема, становится выше. Это можно наглядно проследить и на моем примере, ведь история с кровопусканием в Майами родом из детства. Показательно, что в том матче с Альмагро неконтролируемый выброс эмоций, по сути, переломил ситуацию, поскольку после ранения ракеткой головы я успокоился и выиграл семь мячей подряд. Да и вообще в теннисе мне удалось пробиться отнюдь не из-за выдающихся физических качеств, а, скорее, как раз за счет сильных сторон моей психологии – упертости, трудолюбия и доверия тем людям, которые долго и неслучайно работают рядом.
В работе с Вадимом Игоревичем для меня важнее всего была возможность высказаться. Весной 2013 года я часто жаловался, что не до конца понимаю причины своих неудач. А он повторял, что для выхода из психологического тупика мне непременно требуется хотя бы раз сделать что-то из ряда вон выходящее: спасти невероятно тяжелый матч – и тогда все повернется в другую сторону. Этот момент наступил в Мадриде, где в первом круге я вырвал два тай-брейка у итальянца Фабио Фоньини. В голове сидела одна и та же мысль: «Что бы ни происходило, старайся использовать только первую подачу, играй активно. Тогда ты выиграешь больше очков, чем проиграешь, и обязательно победишь». Так оно и вышло, хотя в третьей партии Фоньини вел – 5:4 и 40:0. Показатель точности первой подачи у меня в тот день был запредельным – 83 %. Я с запасом вводил мяч в игру и делал акцент на своем втором ударе в розыгрыше. А после Мадрида все пошло по восходящей. Я неплохо провел Roland Garros, а в финале в Галле взял сет у Федерера, что для меня считалось достижением.
Немецкий травяной турнир всегда мне нравился. В том регионе Германии большая диаспора наших соотечественников. Многие из них приходили на турнир, щелкая семечки, купленные неподалеку в русском магазине, а некоторые работали в службе безопасности турнира. Более того, у его тогдашнего директора Ральфа Вебера русская жена, и у меня с ними сложились очень теплые отношения. Они приходили на мои матчи, часто приглашали в VIP-ресторан. Еще в тот год в субботу накануне финала в Галле проходил показ мод с участием финалистов. Помню, как мы вышли на подиум вместе с Федерером. Ему было не привыкать стоять под софитами, а я взмок от пота.
Июльский турнир в Гштааде, который проходит после Уимблдона, я обычно рассматривал как подготовительный к американской серии, поскольку в горах хорошо подтягивать физическую подготовку. Однако в тот раз я впервые попробовал сыграть там на результат. В Гштаад тогда приехали Юля с Максимом, к тому же я с подачи Вадима Игоревича увлекся философскими книгами Пауло Коэльо, которые настраивали меня на нужный лад. Читать я, кстати, любил всегда. В свое время с интересом перечитывал романы Артура Хейли, а позже, по совету Бориса Львовича, познакомился с творчеством Лиона Фейхтвангера.
Хорошее психологическое состояние в сочетании с идиллической обстановкой летнего горного курорта способствовало тому, что я сумел взять свой предпоследний, девятый титул. В Гштааде тогда неожиданно попросил wild card Федерер, который перед этим сенсационно вылетел во втором круге Уимблдона после поражения от Стаховского. Я попал в верхнюю половину сетки, где находился Роджер, но он неожиданно проиграл первый же свой матч. Самым тяжелым для меня на той неделе оказался четвертьфинал против аргентинца Хуана Монако. Пришлось отыгрывать три матчбола, но тай-брейк в решающей партии все-таки оказался за мной. Зато дальше сложностей не возникло. В финале против Робина Хаасе я ни разу не потерял свою подачу, хотя голландец умел играть в горах, где мяч летит быстрее. Именно в Гштааде я единственный раз выиграл турнир в присутствии одного из сыновей. К ужину в гостинице нам приготовили большой красивый торт.
Гущин объяснил мне много полезных приемов, завязанным на закономерностях психофизиологии. Один из них – напряжение мышц плеч с последующим резким сбрасыванием с них «психологического груза» перед розыгрышем важного очка – назывался «обезьяна». Таким образом достигалось нужное расслабление, и благодаря этому мне удавалось не раз достигать важных побед – например, в 2007 году в Роттердаме над молодым Джоковичем и матерым Любичичем. Наконец, когда все говорили о необходимости быть более сдержанным на корте, Вадим Игоревич, наоборот, потребовал от меня громко кричать – и от радости, и от боли. Он подчеркивал, что крик позволяет избавиться от лишних эмоций и одновременно завести себя в трудный момент.
Именно с подачи Вадима Игоревича мой победный жест – отдание чести, который я придумал в 2004 году на US Open после яркой победы над Давидом Налбандяном, – стал своеобразным ритуалом, своего рода психологическим приемом, помогавшим мне продлевать победные серии. При этом Гущин приводил в пример бывшую четвертую ракетку мира Йонаса Бьоркмана, у которого была собственная победная традиция. После удачного матча швед, держась рукой за мысок, делал большой шаг вперед. Подобных необычных ритуалов в теннисе множество. Например, чех Петр Корда, чемпион Australian Open 1998 года, прыгал козликом. А Боб и Майк Брайаны, которые на протяжении многих лет считались лучшей парой мира, сталкивались туловищами в прыжке, расправив плечи.
Однако этим функции Вадима Игоревича не ограничивалась. Хороший психолог в теннисе – не только твой личный сердцевед. Например, он может научить лучше понимать соперников, чтобы эффективнее противостоять им на корте. Значимость роли, которую часто играет это знание, показывает мой последний выход в четвертьфинал US Open–2013.
То достижение – во многом заслуга Гущина, который перед каждым матчем мастерски описывал мне психологические портреты соперников. Эти описания обычно приходили мне перед матчем в электронных письмах. В результате мне было абсолютно ясно, с каким типом личности я имею дело, и это позволяло чувствовать себя очень уверенно, управлять не только собой, но и ходом игры.