Философию этой методики Блюм объяснил мне на простейшем примере. Если пожилого человека попросить присесть десять раз подряд, то он, возможно и сделает это, но потом умрет. А вот если он будет приседать по одному разу каждый час, то в течение дня выполнит тот же объем работы и при этом каждый раз будет успевать восстанавливаться. Принцип, кстати, очень правильный. Мы с Борисом Львовичем тоже давно поняли, что работу на корте, как правило, следует дозировать, не перенапрягаясь.
Занятия в Клайпеде не сняли вопрос с локтем полностью, но немного поддержали меня. В апреле я снова приезжал к Блюму, уже в Испанию, и он спрашивал, могу ли я взять паузу на два-три месяца, чтобы сделать полную перезагрузку моего тела, как бы стереть все старые проблемы и зайти в теннис снова уже с чистого листа. Но я к такому радикальному варианту был не готов. Мы с Борисом Львовичем сомневались, возможно ли это в принципе. К тому же я не считал возможным брать большой перерыв, теряя положение в рейтинге. Это Федерер при условии оптимальной подготовки обыгрывал всех подряд. У меня же такой гарантии никогда не было. Так какой смысл, считал я, идти на такой риск в неопределенной ситуации, прекрасно понимая, что финиш карьеры уже близок? По большому счету, я понимал, что уже доигрываю. Какое-то время еще теплилась надежда, что я еще способен зацепить турнир категории 250. Но потом стало очевидно: даже на четыре полноценных матча меня не хватит. Либо надо полностью зажимать себя в плане режима, бороться со своими человеческими желаниями, к чему сам я внутренне был уже не готов. Теннис стал для меня не самым главным делом жизни, а «одним из». И я считал, что в моем возрасте это позволительно.
В 2016-м и 2017 годах я провел несколько матчей с игроками, которые спустя некоторое время станут лидерами своего поколения – Александром Зверевым, Стефаносом Циципасом, Даниилом Медведевым и Андреем Рублевым. На тот момент у каждого из них уже просматривался свой стиль, но предсказать точно, что получится в итоге, было еще нельзя. Во всяком случае, я к подобным прогнозам всегда относился скептически.
Самым солидным из этой четверки выглядел Зверев. Саша созрел раньше, чем тот же Медведев, но у него и игра немного другая, более классическая и надежная, с относительно высокой траекторией полета мяча. Циципас временами выглядел очень ярко, мог и забить мяч, и подрезать, и сильно подать, но мозаика в его теннисе до конца не складывалась. Было видно, что психологически на этом уровне ему играть еще тяжело, хотя перспективы хорошие.
Удачно для меня сложился матч с Медведевым в Индиан-Уэллсе. Даня на тот момент уже стоял в середине первой сотни и очень здорово использовал свои сильные стороны. Но и дыр у него было достаточно. Он плохо играл у сетки, терялся при смене ритма, и мне на моих не самых высоких скоростях удалось подобрать к нему ключи. Когда я лупил сам, то оказывался в положении проигрывающего, а при комбинационной игре мне становилось легче. С тех пор Медведев, конечно, стал совсем другим игроком. Хотя его неординарность была заметна с самого начала.
В финале квалификации в Монте-Карло мы зарубились с Андреем Кузнецовым. Я взял первый сет и проиграл два других на тай-брейках. У нашего чемпиона юниорского Уимблдона 2015 года уникальная для тенниса хроническая травма тазобедренного сустава. С такими проблемами в профессиональном теннисе рассчитывать на что-то серьезное практически невозможно. Но Андрей за счет силы воли и огромной любви к теннису сумел заиграть на высоком уровне, в чем очень помог Блюм, который фактически заново собрал его сустав. Правда, если внимательно присмотреться, можно заметить, что Кузнецов плохо бежит к сетке за укороченными мячами. Меня по ходу того матча даже терзала мысль, что, выигрывая очки за счет укороток, я поступаю неправильно.
В тот день я сначала подавал на матч, потом вел на тай-брейке в третьей партии, но в итоге проиграл. Где-то далеко внутри меня сидело понимание того, что в случае победы по большому счету уже ничего не изменится. А это в профессиональном теннисе – самое страшное. Проливая литры пота на тренировках, ты должен быть готовым еще и зубами выгрызать главные очки. Потому что, если этого не сделаешь ты, это сделает твой соперник.
Наверное, главным событием с моим участием в том тусклом для меня сезоне стал матч против Федерера на US Open. С Роджером я встречался 17 раз, как, кстати, и с Надалем. Но если над Рафой мне четырежды удавалось взять верх, в том числе два раза в очень важных матчах, то Федерера я так и не обыграл. Прежде всего потому, что его игра очень удачно накладывалась на мою. Козыри мы имели примерно одинаковые, только у Роджера они были гораздо сильнее, и это снижало мои шансы до минимума.
Разумеется, статистика наших встреч была прекрасно известна и в туре, и болельщикам. По мере того как преимущество Федерера увеличивалось, росло и количество острот по этому поводу. Воспринимал я чужие подколы легко, иногда даже юморил сам. Но все равно мечтал взять неберущийся барьер. Можно даже сказать, был особенно на это мотивирован.
Парадокс заключался в том, что тогда в Нью-Йорке я уже прекрасно понимал: мое время прошло, и сражаться с Федерером сейчас – занятие практически безнадежное. Однако в итоге наш матч оказался украшением первой недели турнира. Более того, как шутили потом в раздевалке, мне впервые удалось обыграть Роджера в трех партиях.
Наши предыдущие встречи с Федерером были разными. Мне несколько раз удавалось брать у него первые сеты, а однажды с подачи Вадима Игоревича Гущина я, наоборот, решил не держаться за счет в начале игры, что Борис Львович в противоборстве с соперником такого уровня считал полным безрассудством. Однако психолог настаивал, предполагая, что, легко поведя в счете, Роджер может потерять концентрацию, а я, наоборот, ощутив, что терять нечего, расслаблюсь и заиграю. В Нью-Йорке наш матч поставили на корт Артура Эша, я понимал, что, возможно, это мой последний шанс там сыграть, и вышел на матч с бешеным настроем, который меня полностью сковал. Я попросту не понимал, что надо делать и что творю, ходил по корту как новичок. И в первой партии смог вымучить всего один гейм.
Вторая партия тоже не складывалась. Роджер вел с брейком. И вот тут, как мы и планировали с Вадимом Игоревичем, завязалась борьба. Я постепенно приноровился и заиграл немного точнее, а Федерер, наоборот, начал мазать. И мне удалось не только догнать его, но и спасти партию на тай-брейке. Третий сет стал продолжением второго. Борис Львович кричал, чтобы я играл под право, откуда у Роджера сыпались ошибки, а я поймал кураж, поведя 2:1 по партиям.
В конце концов меня все-таки не хватило. Все решил очень длинный десятый гейм в четвертом сете при счете 4:5 на моей подаче. Возьми я его, сравняй счет в партии – не исключено, матч остался бы за мной. Но Роджер сделал брейк, и в пятом сете у него было преимущество, поскольку к тому времени меня скрутили судороги. В общей сложности мы бились чуть больше трех часов – не так уж и много для матча из пяти партий, но даже к этому я физически оказался не готов.
Тем не менее в какой-то степени та игра стала для меня моральной победой. Федерер считался явным фаворитом, однако по ходу дела его нервы обнажились до крайности. Он заводил публику, заигрывал с ней, чего мне видеть еще никогда не доводилось. А что вытворяла его команда! Они даже по-руcски что-то кричали после моих ударов, и для меня такая реакция была просто удивительна.
Наш матч с Федерером стал яркой иллюстрацией того, что любой человек, даже самый великий чемпион, нагляднее всего раскрывается в экстремальных ситуациях. Легко выглядеть идеальным теннисистом с железными нервами, когда все идет как по маслу. Но если дело принимает критический оборот, ты ищешь для победы любые пути. Естественно, стремясь это делать в рамках дозволенного, хотя так бывает не всегда. Не случайно предупреждения от судей на заключительном этапе карьеры Федерера участились. Это косвенно подтверждает, что с возрастом раздражительнее становятся не только пожилые люди, но и некоторые теннисисты, ведь нервы в спорте изнашиваются гораздо быстрее.
Разумеется, есть теннисные правила, а также традиционный этикет, подразумевающий уважение к своему сопернику. Например, в игре без судей недопустимо обманывать соперника, записывая ему ауты после чистых мячей. Но если кто-то использует медицинскую паузу, чтобы сбить оппонента с ритма, а ты так никогда не поступаешь, то это совершенно не означает, что ты – примерный спортсмен. Просто ты сделал свой выбор в рамках существующих правил. Во всяком случае, знать о подобных психологических приемах должен каждый, поскольку они являются частью работы профессионального теннисиста. Другое дело, что кто-то применяет их чаще, как Новак Джокович, а кто-то почти никогда, как Рафаэль Надаль. Кстати, именно Рафа из большой тройки, на мой взгляд, выглядит естественнее всего. В его манерах кто-то найдет массу недочетов, но зато в нем нет рисовки и самолюбования. А это всегда подкупает.
Как-то и мне пришлось использовать маленькие хитрости. Дело было в 2004 году в первом круге Кубка Кремля в матче против Марка Россе. Помните, как за четыре года до этого он также в Москве, сымитировав травму, отнял у меня победу в четвертьфинале? Теперь Вадим Игоревич Гущин предложил взять некий психологический реванш – если будет трудно, поступить примерно так же.
Мы, правда, договорились, что я сделаю это только в крайнем случае. Но игра складывалась непросто. И где-то в конце первой партии, находясь на той же половине корта, где в прошлый раз был Россе, я побежал за сложным мячом, упал, схватился за ногу и завопил на весь «Олимпийский». Мама на трибуне вздрогнула. Подбежал Марк с квадратными глазами, за ним – врач. Я встал, похромал, с горем пополам выиграл тот гейм. И тут наступила кульминация. В следующем гейме Россе, видимо, рассчитывая на мою нетрудоспособность, сделал укороченный удар, а я рванул за мячом и с криком «Сome on» в стиле Ллейтона Хьюитта догнал его. Матч повернулся в другую сторону. До конца игры Марк так и не успокоился, ругаясь сквозь зубы. После игры он даже не пожал мне руку. А я после игры дал себе слово больше таких трюков не использовать.