Я радовался самому пребыванию на больших турнирах, в Париже по утрам пил кофе на Елисейских Полях, но на корте показать ничего не мог. В Риме и на Roland Garros проиграл два матча подряд обладателю неплохого резаного удара слева Малеку Джазири из Туниса, а на «челленджере» в Сарбитоне – американцу Кевину Кингу. Потом трижды – в Штутгарте, Галле, где меня хорошо знают, и Анталии – проходил квалификации, но вылетал в первых кругах основных сеток. В Турции, кстати, за меня болела Юля с детьми, но сам турнир оставил ужасное впечатление. Даже центральный корт был какой-то кривой, мячи не скакали, на трибунах сидело по два-три человека, атмосфера гнетущая. Логическим завершением этой серии стало поражение от Иво Карловича в первом круге Уимблдона. Хорват, который старше меня на три года, в тот день сделал 36 эйсов, продемонстрировав, что далеко не все в теннисе определяется возрастом.
Ну а потом, как-то вдруг, без внутренних мучений и сомнений, я окончательно понял, что пора уходить. Это произошло на июльском «челленджере» в Астане после поражения от индийца из четвертой сотни. Борису Львовичу я сообщил о своем решении из Атланты, куда еще в июне заявился впервые в жизни, пытаясь хоть что-то поменять. И сразу же набрал номер Наталии Александровны Камельзон – директора St. Petersburg Open. Почему я решил провести свой последний матч именно в Питере, думаю, понятно. Для меня этот турнир стал почти родным. Мне нравилось играть и в СКК, пусть даже та арена с одним туалетом на всю раздевалку, недостаточным количеством тренировочных кортов и без тренажерного зала была не лучшим образом приспособлена для тенниса. Зато в Питере меня ждала поддержка болельщиков и машина с персональным водителем. Ну а про нынешний турнир, который проходит на «Сибур Арене», я уже и не говорю. Там все сделано по высшему разряду.
Наталья Александровна попросила пару дней никому больше об этом не говорить, и я стал готовиться к матчу с получившим wild card американцем Эмилем Рейнбергом.
Та встреча, в которой я отдал всего два гейма, вообще-то стоила мне больших нервов. Я понимал, что с жеребьевкой мне повезло и соперника, который выступал в чемпионате американских колледжей, обыгрывать я обязан. Иначе кто-то подумает, что мое заявление об уходе как-то связано с этим поражением.
Но все вышло удачно. С утра 24 июля я еще не собирался открыто анонсировать свой уход. А потом подумал, что лучше сделать это именно после победы, тем более что пауза, которую я обещал Наталии Александровне, была выдержана. И мне сразу стало гораздо легче. Так иногда бывает – когда ты после долгих размышлений одним махом рубишь все концы.
Победа над Рейнбергом стала 498-й в моей карьере, а четыре следующих матча в основных сетках я уступил. Последние три турнира в Америке – в Вашингтоне, в Торонто и US Open – прошли весело. Ко мне приезжали друзья, я расслаблялся и играл настолько хорошо, насколько это можно было совмещать с процессом получения удовольствия от жизни.
Когда в Торонто прилетела Юля, мы съездили вместе на Ниагарский водопад. И вдруг у меня разболелась нога. Тем временем до старта US Open оставалось целых три недели. Борис Львович говорит: «Езжайте с Юлей отдыхать, все равно же надо как-то время провести». И мы последовали его совету. Выбирали из трех вариантов – Доминикана, Ямайка, Гавайи. В конце концов купили недельный тур на Ямайку, впервые в жизни взяли гостиницу только для взрослых и прочувствовали полный релакс – брали коктейли и валялись на матрасах, наблюдая, как аниматоры проводят всякие розыгрыши. А после этого расслабона – прямиком в Нью-Йорк, куда из Цинциннати приехали Борис Львович с Женей Донским. Нога стала получше, и я понемногу начал тренироваться.
ОДНАКО ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ РЕЗЕРВЫ НЕ БЕСПРЕДЕЛЬНЫ. И В КАКОЙ-ТО МОМЕНТ Я ПОНЯЛ, ЧТО БОЛЬШЕ НЕ МОГУ ВЫЖИМАТЬ ИЗ СЕБЯ МАКСИМУМ.
За два дня до начала турнира Юля улетела домой, сообщив, что мы ждем третьего ребенка. И я вечером решил пойти в «Самовар» – русский ресторан в Нью-Йорке. Сажусь за столик, а знакомый официант говорит, что, мол, рядом другие теннисисты гуляют. Оказалось, что себе устроила небольшие проводы украинка Ольга Савчук, которая ушла после US Open.
Компания собралась мне хорошо знакомая – Настя Родионова, с которой мы играли еще на одних и тех же детских турнирах, другие ребята и девушки. В итоге получилось так, что провожали мы в общем-то не Ольгу, а меня, и пили, конечно, не чай, а крепкие настойки. Из «Самовара» я ушел где-то в шесть утра, и через несколько часов впервые в жизни проснулся от того, что Борис Львович колотил кулаком в дверь. По дороге на тренировку мой любимый тренер был чернее тучи. Он, правда, думал, что я напился из-за переживаний по поводу завершения карьеры, а в моей голове, если честно, были уже совсем другие мысли.
C Маркосом Багдатисом, который мне достался в первом круге, мы знакомы тысячу лет. В тот день в Нью-Йорке было очень жарко, зрителей выводили с кортов с тепловыми ударами, и я прекрасно понимал, что в своем нынешнем состоянии могу выиграть только в трех партиях, и то чисто теоретически. Первые два сета я отдал довольно быстро. Но потом темп розыгрышей снизился, и я неожиданно для себя начал Багдатиса переигрывать. У Маркоса даже начало прихватывать мышцы ног, но и у меня начались настоящие судороги. Я пытался терпеть, пил соленую воду и какие-то напитки, но ничего не помогало. В четвертом гейме четвертой партии я просто рухнул на корт. И через пару минут поздравил Багдатиса с победой.
Ноги сводило настолько сильно, что до раздевалки по совету Проммона я ковылял спиной вперед, задействуя другие группы мышц. Что уж там говорить – не таким я представлял свой финиш на турнирах Большого шлема. После этого провел несколько дней с друзьями в Нью-Йорке, вернулся в Москву, а оттуда поехал в Питер. Зная, что там уже вовсю готовятся мои проводы.
24Расставание
Мой сад. – Репетиция на вечеринке. – 499-я победа. – Последний матч. – Проводы. – Комок в горле. – Стихи на прощание. – Уйти, чтобы не вернуться.
Есть одно психологическое упражнение, которому меня научил Вадим Игоревич Гущин. Находясь в состоянии повышенной концентрации, ты представляешь себе идеальный сад. Сад – метафора состояния твоей души. В нем лучше всего выполнять другие психорегулирующие упражнения – Водопад, Радугу. Там же находится воображаемый теннисный корт, для отработки психологических аспектов игры. Если в саду после очередного житейского урагана кавардак, грязь или поломанные ветки – значит, тебя что-то тревожит. И ты, прибираясь в саду, шаг за шагом и себя начинаешь приводить в порядок. Это упражнение помогало мне внутренне совершенствоваться, преодолевать эмоциональный спад и просто восстанавливать нервы после трудного матча.
Примерно через год после завершения карьеры я попробовал выполнить это упражнение, представив, что выхожу в моем саду на корт играть важный матч. Над кортом зависли тучи. Зато стоило мне вообразить, что я стою рядом с кортом и объясняю что-то Максу, как выглянуло солнышко. Смысл увиденного Вадим Игоревич объяснил мне чуть позже. Играть в теннис так, как раньше, я больше не хочу, поэтому ушел вовремя.
Перед началом St. Petersburg Open, как обычно, состоялась вечеринка для игроков. На ней меня вогнал в краску мой старый знакомый Томас Карлберг – супервайзер, один из самых опытных работников ATP, пользующийся громадным авторитетом и уважением. Он внезапно взял микрофон, стал вспоминать, как на турнире в Касабланке в 2000 году впервые увидел совсем молодого парня, то есть меня, и отвесил мне массу комплиментов. Слушая этот спич, я сидел, потел и не понимал, как себя вести – то ли ждать, пока Томас закончит, то ли выходить к нему на сцену. И в конце концов вышел, весь мокрый от переживаний, с ответным словом. На выходе с вечеринки меня поймала Наталия Александровна Камельзон, которая видела мое состояние, и сказала, что, мол, Томаса никто не просил выступать, он сделал это по собственной инициативе. Правда, несмотря на волнение, которое сковало меня с ног до головы, мне все равно было приятно. Получилась как бы репетиция моего расставания с туром, причем очень душевная.
К моменту заявки на турнир я стоял за пределами первой сотни, поэтому в основную сетку попал лишь благодаря wild card. Состав был солидным. Список «сеяных» возглавлял австриец Доминик Тим, на тот момент – восьмая ракетка мира, который в итоге победил в финале, а замыкал Даня Медведев, занимавший в рейтинге 35-е место. Теоретически я мог сразу же попасть на кого-то из них или, например, на итальянца Фабио Фоньини, стоявшего неподалеку от топ-10. Но для начала жребий свел меня с более близким мне по уровню боснийцем Мирзой Башичем. Мы встречались один раз – в Гштааде летом 2016 года, я тогда одержал непростую победу в трех партиях.
На этот раз все получилось немного легче. Я провел неплохой матч и выиграл – 7:6 (8:6), 6:4 чуть больше чем за полтора часа. То, что мне удалось вытянуть тай-брейк в первом сете, было очень важно, поскольку физически я был готов не лучшим образом, и во втором круге, скорее всего, был бы обречен. А так на следующий день во встрече с Роберто Баутистой Агутом у меня сохранялись определенные шансы, которые подкреплялись моим внутренним настроем. Во-первых, питерский турнир добавлял куража, а с ним сил и эмоций. Во-вторых, я думал, что было бы здорово напоследок оставить о себе хорошую память, хлопнув дверью. Мне почему-то хотелось, чтобы человек, который впервые увидит мою игру, не понял, почему, собственно, я решил уйти. В-третьих, в памяти еще была свежа предыдущая встреча с Роберто – в Ченнае в 2017 году, когда я по ходу дела переигрывал его, хотя в итоге и уступил.
После игры с Башичем, в которой я одержал свою 499-ю победу в туре, пошли шутки: мол, выиграешь турнир – и останешься еще на годик. Однако у меня и в мыслях не было переоценивать свои возможности. Мне предстояла встреча с сильным противником – кстати, примерно через год Баутиста Агут войдет в первую десятку.