Тренировки на Ширяевке шли своим чередом, но постепенно родителям стало ясно, что требуются перемены. К тому моменту они уже спорили по поводу будущего, к которому следует готовить нас с Андреем. Мама больше думала о нашем образовании, и папа, считавший правильным сконцентрироваться на теннисе, доказывал ей: «Ну ведь кто-то же пробивается! Так почему же не можем мы?!» И мало-помалу его точка зрения возобладала.
Появились амбиции и у нас, двух пацанов. Мы постепенно поднимались в рейтинге по своему возрасту и уже не представляли себе жизни без любимого занятия. Любая, даже самая незначительная победа доставляла нам колоссальное удовольствие. Ну и, конечно, мы находились в курсе главных теннисных событий, болели за отдельных игроков. Хорошо помню, как в 1990 году мама, разбудив меня утром, первым делом сообщила о победе Александра Волкова над первой ракеткой мира Стефаном Эдбергом в первом круге US Open. Волкову я тогда симпатизировал, но и стиль шведа мне очень нравился.
В конце концов маме пришлось согласиться с папиным видением ситуации. Он сумел внушить ей, что мы с Андреем получаем профессию, позволяющую даже в самые трудные времена заработать себе на хлеб с маслом. Тем временем Наталья Николаевна на тренировках особого внимания к нам не проявляла. Не исключено, что она просто считала нас бесперспективными, а может, ее слишком раздражал мой сложный характер. Групповые тренировки продолжались, но нам с Андреем этого было уже мало, поэтому мы при первой возможности стали вдвоем уходить на 14-й корт, где играли старыми мячами, привезенными из дома в потертом рюкзаке. На том корте было асфальтовое покрытие, и он практически всегда оставался свободным. Порой доходило и до взаимных разборок, но в основном мы все-таки занимались делом – так, как умели.
Когда стало ясно, что наш тренировочный процесс фактически остановлен и Наталья Николаевна не реагирует на просьбы папы, он начал искать другие варианты. Директор «Ширяева Поля» Наталья Валентиновна Кочеткова убеждала, что в ее школе от одного тренера к другому переходить не принято. Но папа настаивал на своем и в конце концов добился того, чего хотел. А я встретил человека, который сыграл в моей жизни огромную роль.
3Болбой
Знакомство с Борисом Львовичем. – Я меняю хватку. – ОФП с Мосяковыми. – Финансовый вопрос. – Наша мотивация. – Первые контракты. – Верхний ярус в «Олимпийском». – Кроссовки от Чеснокова. – Мы меняем телевизор.
С Борисом Львовичем собкиным в первые годы моих занятий на Ширяевке я практически не общался. Для этого просто не находилось повода, хотя формально мы были знакомы. Однажды поздней осенью наша группа пришла тренироваться в дутик на «Чайку», а Борис Львович играл там с Андреем Чесноковым. В ожидании начала занятия мы встали у корта около обогревателей и вроде бы не сильно шумели, но Борис Львович быстро отправил нас в «предбанник», так как Чеснокову наше присутствие мешало сосредоточиться.
Папа не сообщал нам с Андреем, что договаривается с Борисом Львовичем. С мамой они, конечно, советовались на эту тему, но до наших ушей те разговоры не доходили. Так что никакого волнения или тем более страха мы с Андреем не испытывали. Сказали нам, что начинаем заниматься с новым тренером, – мы и начали.
Первая тренировка с Борисом Львовичем состоялась 23 мая 1993 года. Он просто взял корзину с мячами и кидал их нам часа полтора. Но это, конечно, был знаковый день в нашей жизни. Вокруг нас многое стало меняться. Теперь мы с Андреем занимались уже не в большой группе, где нас не выделяли из общей массы, а фактически индивидуально, – вдвоем либо втроем, поскольку чуть позже к нам добавился еще один мальчик, Андрей Носов. Много времени мы проводили со старшими ребятами, занимавшимися у Бориса Львовича, в том числе с его сыном Сашей. Поэтому начали быстрее взрослеть.
Иной стала и атмосфера во время тренировок. Мы чувствовали, что новый тренер относится к нам гораздо внимательнее. Борис Львович не казался излишне строгим, никогда не повышал голоса, а если видел какие-то серьезные недочеты, то терпеливо объяснял, что от нас требуется. Ежедневное общение с человеком, которому мы оказались интересны, подспудно отражалось на нашем с Андреем настроении, хотя о близких отношениях между нами и Борисом Львовичем тогда речи не шло. Во всяком случае, какой-то ярко выраженной симпатии по отношению к нему я поначалу не испытывал.
Практически сразу началась работа над техникой, в частности над моей хваткой при ударе справа. Я выполнял его, не перехватывая ракетку, то есть той же хваткой, что и при одноручном ударе слева, сильно выворачивая при этом кисть. Борис Львович посчитал это неправильным, и на исправление хватки у нас ушел примерно год, хотя удар справа хромал у меня очень долго, даже когда я попал в первый полтинник, да и подачу пришлось серьезно менять.
В то время совершенствовать технику было сложнее, чем сейчас. Об Интернете никто не мечтал, даже самые простые по нынешним временам учебные видеозаписи считались редкостью. И для того чтобы детально разобрать отдельные движения, довести технику до совершенства, требовалось особое тренерское мастерство. Правда, о сильных и слабых сторонах в своей технике я поначалу не задумывался. Борис Львович тоже не акцентировал на ней внимания, да и тактику перед матчами на детских и юношеских турнирах мы обсуждали лишь в общих чертах.
В большей степени я пытался брать настроем, поскольку уже тогда был уверен, что за счет характера способен вытянуть самый сложный матч. Одно дело, когда ты обладаешь подачей, как у Энди Роддика, ударом справа, как у Пита Сампраса, или быстрыми ногами, как у Ллейтона Хьюитта. На базе отдельных элементов можно строить всю свою игру. А у меня игра многофакторная, требующая умения в одном розыгрыше слепить единое целое из нескольких элементов, порой неуловимых стороннему глазу. Конечно, время от времени Борис Львович акцентировал мое внимание на отдельных ударах и элементах, но, например, бекхенд по линии, как позже, уже во взрослом теннисе, я в юности часами не набивал.
Со временем я стал понимать, что универсализм и разносторонность в теннисе следует рассматривать как отдельные козыри, зачастую более надежные, чем какой-то один хороший удар. У меня никогда не было ни сумасшедшей подачи, ни выдающегося форхенда, но и откровенных дыр я тоже не имел. Поэтому соперником всегда считался непростым.
Вскоре после перехода к Борису Львовичу мы с Андреем серьезно занялись ОФП. В то время на Ширяевке тренировалась моя одногодка Света Мосякова, и Татьяна Федоровна Наумко посоветовала обратиться к ее родителям, бывшим легкоатлетам. Полгода с нами занималась Светина мама – Марина Григорьевна Мосякова, которая под девичьей фамилией Сидорова была одной из лучших в СССР специалисток по спринтерскому бегу. Но потом Марина Григорьевна легла на операцию, и нас перехватил ее муж Олег Борисович, бывший копьеметатель.
Эффект от этих занятий проявился очень быстро. Дело в том, что Мосяковы одними из первых тренеров по ОФП в нашей стране начали учитывать специфику тенниса. Поскольку методическую информацию о тренировках зарубежных звезд в то время найти было крайне трудно, они до всего доходили сами, чему, естественно, способствовали и занятия со Светой. Основной акцент делался на отработке движения по корту. Мы бегали вокруг фишек мелкими шагами, отрабатывали взрывной старт и остановку, смену направлений движения, подход к мячу. Занятия с Олегом Борисовичем дали мне очень много, и я до сих пор благодарен ему, хотя сейчас понимаю, что к некоторым вещам мне в те годы стоило подходить иначе. Например, на протяжении всей карьеры мне не хватало выносливости. Этот один из главных элементов в теннисе у меня был запущен с детства.
Летом мы занимались ОФП там же, в Сокольниках, а зимой часто ездили в теннисный центр неподалеку от ВДНХ, где работал директором Мубин Алексеевич Сафин, отец Марата. Мне здорово повезло, что в нужный момент рядом оказался именно Олег Борисович. Специалисты такого уровня в России и сейчас наперечет.
С Борисом Львовичем у папы быстро установился хороший контакт. Они были людьми разными по характеру, но зато одного поколения. Выяснилось даже, что в юности у них была одна и та же настольная книга – «Три мушкетера». Папа, который к тому времени уже ушел на пенсию, присутствовал не только на всех соревнованиях, но и на некоторых тренировках. Но в тренировочный процесс не вмешивался. Он доверял тренеру. Более того, обладая различными характерами и темпераментами, папа и Борис Львович одинаково смотрели на многие вещи и не стеснялись друг у друга учиться. Например, Борис Львович не сразу понял, как влиять на меня во время матчей. Папа умел прикрикнуть, когда надо, а иногда вызывал огонь на себя, провоцируя выхлоп моих отрицательных эмоций. Чтобы вникнуть в такие нюансы, Борису Львовичу, человеку более выдержанному, понадобилось время. Но взаимопонимание у них было просто отличное. И это способствовало нашему прогрессу.
Многие вопросы они обсуждали в машине. Борис Львович жил на Кутузовском проспекте, нам это было по дороге, и папа иногда подбрасывал его. Случалось и по-другому – из Сокольников мы доезжали до дома Бориса Львовича, а папа нас оттуда забирал. О сотовых телефонах в то время никто не мечтал, и они заранее обговаривали расписание на день. Такое дружное взаимодействие старших отражалось и на нашем с Андреем отношении к Борису Львовичу. Постепенно он становился нам все ближе.
Однажды в 1996 году по дороге домой Борис Львович сказал, что для более грамотного планирования собственных выступлений стоило бы изучить турнирные графики ведущих теннисистов. Кто где играет, в какие месяцы выходит на пики формы. Сейчас такую информацию можно получить мгновенно – достаточно зайти на страничку того или иного игрока на официальном сайте ATP Tour. А тогда мы с Андреем под папиным руководством отправились в библиотеку и по подшивкам «Спорт-Экспресса» составляли календари выступлений мировых звезд – Пита Сампраса, Джима Курье, Бориса Беккера, Майкла Чанга. Так мы и познавали премудрости профессионального тенниса.