УЖЕ ПОЗЖЕ, СТАВ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫМ ИГРОКОМ, Я ПРИШЕЛ К ВЫВОДУ, ЧТО НАШИ РОССИЙСКИЕ БОЛБОИ ПОДГОТОВЛЕНЫ НА ВЕСЬМА ДОСТОЙНОМ УРОВНЕ.
У Бориса Львовича мы тренировались абсолютно бесплатно до тех пор, пока не начали зарабатывать призовые. Подчеркну очень важный момент, который во многом определил всю мою спортивную судьбу: лично я со своим тренером финансовые вопросы никогда не обсуждал. Отдельно мы обговаривали только детали выездов на турниры, в остальном первоначальные договоренности между папой с Борисом Львовичем сохраняли силу до самого конца моей карьеры. И в этом смысле наши отношения можно считать просто уникальными.
Но Олег Борисович, в отличие от Бориса Львовича, не входил в тренерский штат Ширяевки. У него не было возможности заниматься благотворительностью, поэтому с началом наших занятий ОФП нагрузка на семейный бюджет серьезно возросла. Кроме того, родителям приходилось искать деньги на выезды и другие вещи – натяжку ракеток, качественные кроссовки, достойную форму. Но никогда, даже в минуты плохого настроения, папа с мамой не напоминали нам о том, что деньги, которые уходят на теннис, можно было потратить куда-то еще. Безусловно, мы мечтали пробиться наверх. Более того, перед нами ставилась такая задача. Однако мотивация была чисто спортивная. Наше стремление побеждать базировалось не на желании стать миллионерами, а исключительно на любви к теннису.
Все секреты добывания родителями денег мне до сих пор неизвестны. Маме, квалифицированному бухгалтеру, приходилось подрабатывать в нескольких местах, а папа, несмотря на проблемы со здоровьем, занимался частным извозом. Уволившись из армии, он полностью переключился на то, чтобы обеспечивать наши с Андреем занятия теннисом. Полковничья пенсия по тем временам считалась солидной, но всех запросов удовлетворить не могла. К тому же во времена процветания «МММ» и других финансовых пирамид родители не избежали ошибки. Они невовремя вложились в акции одной из подобных компаний и вернуть деньги не смогли.
Теннис сжигал практически все доходы нашей семьи. Папа и мама крутились, как могли. Кроме того, нам помогала фирма одного из друзей Бориса Львовича. Ведь в те времена работал закон, позволявший сократить налого- обложение частных компаний, которые вкладывают деньги в спорт. Очень кстати подоспел в 1996 году годичный контракт с фирмой Nike, который я получил как победитель московского турнира в категории до 14 лет, проводившегося на искусственной траве стадиона «Юных пионеров» при ее участии.
Одновременно меня подписала менеджментская компания Advantage, позже объединившаяся с Octagon. Ее интересы в России представлял Алексей Селиваненко. По тому контракту я получал порядка 10 тысяч долларов в год, и на эти деньги мы имели возможность выезжать на турниры. Позже папа подписал отдельную бумагу, в которой было сказано, что если я заиграю, то буду обязан возместить все потраченные на меня деньги с процентами. И через несколько лет я выполнил свое обязательство, вернув порядка 70 тысяч долларов.
Контракт с Octagon закончился в 2001 году. Именно эта компания способствовала заключению четырехлетнего соглашения с фирмой Sergio Tacchini, оформленного после моего выхода в финал юниорского Australian Open–1999. Там уже шла речь о более серьезных суммах. Я не только играл в форме своего нового спонсора, но и получал порядка 30 тысяч долларов в год. Стало легче, хотя мы с Борисом Львовичем по-прежнему находились в режиме разумной экономии и выбирали турниры, на которых я имел наилучшие шансы сыграть хорошо. Во многом благодаря рациональному планированию мне удалось стать первым в своем возрасте игроком, пробившимся в топ-100. Но это было чуть позже, в начале 2001 года.
Назвать какие-то конкретные результаты, к которым мы стремились в тот период, я не могу. Собственно, цель у нас была лишь одна, стратегическая – заиграть на профессиональном уровне. Такая постановка вопроса не характерна для юношеского тенниса, поскольку многим спонсорам требуется показать результат здесь и сейчас. Зато на тот момент она идеально соответствовала моему психологическому состоянию. А в юности это имеет важнейшее значение.
Со стороны могло показаться, что наши тренировки с Борисом Львовичем на Ширяевке или зимой на «Связисте» превращаются в некую рутину. Варианты отъезда в заграничную академию папа с мамой не рассматривали, да по большому счету их и не было. Зато мы полностью доверяли своему тренеру, а он доверял нам.
В конце 1994 года Борис Львович сделал мне королевский по тем временам подарок – две ракетки Head Prestige Classic. Именно ими я выиграл Мемориал Клавдии Борисовой и в качестве приза получил фотоаппарат Polaroid. Происходили в нашей жизни и другие события, о которых сейчас вспоминаю с удовольствием.
Мое знакомство с Кубком Кремля состоялось в том самом 1990 году, когда он прошел в первый раз. Пропуска нам выдавали на Ширяевке. Поначалу мы с папой любили забираться в «Олимпийском» на второй ярус. Оттуда можно было одновременно смотреть матчи на двух кортах – центральном, который находился от нас по правую руку, и первом. Корты голубого цвета, рекламные павильоны, толпы людей – такая обстановка поражала мое воображение. Передо мной открылась дверь в другой мир, хотя я, будучи совсем мальцом, этого еще не понимал.
Больше всего на Кубке Кремля меня интересовала сама игра. Запомнились первые финалы, в которых Андрей Черкасов побеждал американца Тима Майотта и швейцарца Якоба Хласека. Как и любой мальчишка, занимающийся спортом, я очень любил подражать своим героям. Одним из них был Александр Волков, который отличался особенной техникой и своеобразно опирался на левую ногу при подготовке к подаче. Разумеется, я старался делать точно так же.
Наблюдать с трибуны за мастерами, чей уровень тенниса в то время выглядел для меня недосягаемым, было жутко интересно. Но еще веселее стало, когда я начал работать на Кубке Кремля болбоем.
Мой дебют в этом качестве пришелся на 1992 год. К тому времени Андрей уже имел подобный опыт, а еще раньше мы подавали мячи на нескольких российских соревнованиях, в том числе чемпионате Москвы. Именно там я с удивлением обнаружил, что в перерывах между геймами теннисистам, оказывается, положено интенсивно трясти ногами, сбрасывая напряжение. Там же мы, начинающие болбои, набивали свои первые шишки.
Перед Кубком Кремля нас дрессировали по полной программе. Руководили этим процессом бывалые люди – Борис Николаевич Витин и Михаил Борисович Чесалов. Мы шлифовали быстроту и синхронность, отрабатывали навыки правильно держать, кидать и перекатывать мяч, учились, как удобнее подавать его игроку, когда тот готовится к подаче, и другим премудростям, о которых болельщик просто не задумывается. Сам я в углах корта стоять не любил, мне это казалось нудным занятием. Как правило, я работал у сетки, где болбой во время розыгрыша мяча стоит на одном колене, а после его окончания предпринимает резкий рывок. Однажды на чемпионате России кто-то из игроков в резкой форме потребовал, чтобы я не двигался с места раньше времени при укороченных ударах. Тот случай стал мне хорошей наукой, и подобных ошибок я старался больше не допускать.
Провинившимся наши любимые руководители Витин и Чесалов вставляли по первое число. Но ради того, чтобы несколько часов в день проводить на кортах рядом с большими мастерами, мы были готовы терпеть многое. Более того, нам полагался комплект формы от технических спонсоров турнира – фирм Ellesse или Hugo Boss, что по тем временам считалось невероятно круто, а также аккредитационная карточка с фотографией. Ну какой мальчишка не мечтает о подобных преференциях!
Перепадало нам кое-что и от игроков. Заняв грамотную позицию, когда теннисист собирался покидать корт после окончания матча, можно было получить на память сломанную ракетку или напульсник. Наибольшую щедрость по отношению к нам почему-то проявлял Марк Ноулс с Багамских островов, который делал подарки даже после окончания тренировок. Подобные праздники жизни случались не каждый день, но собрать коллекцию из трех-четырех напульсников за неделю считалось хорошим результатом. Родители их потом как следует стирали.
Думаю, что я был хорошим болбоем. Андрей, правда, шутил, что я медленно бегаю, но меня его мнение по этому поводу абсолютно не волновало. Нам с братом доводилось работать на самых ответственных матчах, в том числе – в финале 1994 года, после которого на церемонии награждения новоиспеченному чемпиону Александру Волкову упала на голову крышка кубка. Обслуживали наши бригады болбоев и легендарные матчи Кубка Дэвиса, которые в те годы проходили в «Олимпийском». После полуфинала против сборной Германии 1995 года мне в суете удалось даже утащить из раздевалки кроссовки Андрея Чеснокова, в которых он победил Михаэля Штиха. В четырнадцатом гейме пятой партии, по ходу которого Чесноков отыграл знаменитые девять матчболов, я находился на корте и после каждого успешного розыгрыша от радости сжимал кулаки. Прекрасно помню, как сильно Чесноков ругался, когда проигрывал важные мячи. Правда, атмосфера в «Олимпийском» была накалена до предела, и слышали это считаное количество людей.
Через два месяца в Москву уже на финал приехали звездные американцы – Пит Сампрас и Андре Агасси, который, правда, не играл и все три дня просидел около корта. Фотографируясь на память с этими выдающимися мастерами и пополняя свою коллекцию автографов, я, конечно, не мог представить, что через несколько лет встречусь с ними уже в качестве соперника.
Иногда во время турниров мы с Андреем приезжали домой ближе к часу ночи, а утром должны были возвращаться в «Олимпийский». Мама, мягко говоря, не выражала большого восторга по поводу такого режима и постоянных пропусков школы. Зато мы неплохо пополняли семейную кассу. Однажды после Кубка Кремля папа даже поменял старый телевизор «Рубин» на Panasonic с видеомагнитофоном.
Уже позже, став профессиональным игроком, я пришел к выводу, что наши российские болбои подготовлены на весьма достойном уровне. Хотя проколы, способные повлиять на ход борьбы, у мальчишек и девчонок случаются даже на турнирах Большого шлема.