Неподвижность и молчание женщин были непонятны. Дарри хотел снова выйти в сени и прополоскать рот от кисло-мерзкого вкуса, как вдруг что-то свистнуло-прошелестело, и он почувствовал, что его горло обвила какая-то удавка. Он успел напрячься, но это не сильно помогло, как и пинок назад. Удавка была длинной, и его короткие ноги не достали до душителя. Но и тот просчитался: бычья шея гнома позволила все же, напрягая мускулы, сделать хоть и слабый, но вдох. А его невероятная для человека сила и масса при таком росте позволили Камню, уцепившись за удавку, дернуть не ожидавшего такой прыти противника к себе. Убивать он его хотел долго и вдумчиво, но не получилось. Столкнувшись с гномом, душитель ловко вывернулся и, бросив удавку, отскочил. Придушенный Дарри замешкался, вытаскивая револьвер, а вот его враг – нет. Он успел дважды выстрелить, и Дарри словно конь лягнул в верхнюю часть груди. Но враг снова не учел разницы между людьми и гномами. Ну и того, что на Дарри была кольчуга. Не будь ее, лежать бы ему на полу, истекая кровью. А так, благодаря кольчуге, поддетой под нее и пропотевшей насквозь фуфайке и толстым плитам грудных мышц, возможно, даже и ребро не треснуло. А он только отступил на шаг, инстинктивно нажав на спусковой крючок. Расстояние было таким, что он и не мог промахнуться, хотя и не был особенно метким стрелком. Он и попал душителю куда-то в живот. Только теперь он смог рассмотреть своего противника, с удивленным лицом оседающего на пол, словно скручиваясь вокруг раны. Это тоже был туг, в привычном уже мрачно-черном наряде, но одетый заметно побогаче всех прежних – пояс с наборной серебряной отделкой поверх одежды из тончайшей шерсти, серебряный же массивный медальон на шее. Только на голове, из-за бритого черепа и черной окладистой бороды, казавшейся перетяжеленной к низу, не было тюрбана. Холеное лицо вытянулось в гримасе не то боли, не то удивления, а затем окуталось розовым туманом, потому что Дарри выстрелил второй раз прямо в него. На стену сзади туга словно плеснули красной масляной краской, и он с грохотом рухнул на пол. Дарри, сопя и отдуваясь, стянул удавку с шеи и понял, почему туг был без тюрбана. Удавка и была тюрбаном. На свободном конце неширокой черной полосы ткани, которым туги прикрывали лицо, был нашит грузик, помогающий захлестнуть шею жертвы, а длина шелковой ленты позволяла это сделать на большом расстоянии. Дарри никак не мог понять, почему туг не выстрелил ему в затылок сразу, как только он вошел. Возможно, это было связано с каким-то их культом, а, возможно, была и другая причина. Гном, наконец, отдышался и, шатаясь, подошел к убитому. Стало понятно, почему выстрелов было только два, из которых попал лишь один. Оружием был не револьвер или магазинный пистолет, а небольшой двухзарядный «дерринджер» из синей стали и с щечками из слоновой кости с гравировкой. Сами стволы были с серебряной и золотой насечкой. Настоящее произведение искусства, только малого калибра! Но почему-то брать его в руки Дарри совсем не хотелось. Как и вообще прикасаться к покойнику. Он уже привык за этот день доверять своим ощущениям. Может, на мертвеце был амулет или проклятье… Он, на всякий случай, ожидал худшего, того, что сейчас вновь придется биться с умертвием. Но ничего не произошло. Отпихнув пистолетик под стол, Камень повернулся к стоящим на коленях женщинам. Все же туг попал оба раза… Раскинув косички и глядя мертвыми глазами в потолок, посредине между своими товарками по несчастью лежала отчаявшаяся вирацка. Во лбу у нее была маленькая дырочка, из которой стекала тоненькая струйка крови. А ее соседки все так же стояли на коленях, стояли и молчали. Только теперь Дарри понял, в чем причина. На шее у всех троих были застегнуты колдовские рабские ошейники из бронзы. Очевидно, им отдали приказ встать на колени и не издавать ни звука.
– Вам приказано стоять на коленях и молчать?
Молчание в ответ.
– Кивните головой, если да.
Обе закивали, в глазах у грудастой блондинки – надежда. Армирка же с виду по-прежнему бесстрастна.
– Где жезлы знаете? Если знаете, мотните головой в их сторону.
Закивали, вытягивая головы в сторону туга, словно атакующие гуси, пытающиеся ущипнуть.
Как ни противно, но пришлось снова подойти к мертвецу. Тело все болело, словно избитое, и каждый шаг давался с трудом. Жезлы обнаружились за поясом, все три. Интересно, если хозяин мертв, может ли кто-то другой пользоваться их магией? Он осторожно, как к пугливой кошке, протянул руку. Почему-то, как совсем недавно, с руной, он понимал – к поясу прикасаться нельзя. И к пистолету нельзя. А хуже всего будет, если он попытается дотронуться до медальона на шее. Осторожно, как змеелов гадюку, он двумя пальцами выудил первый жезл из-за пояса. Затем второй. Когда вытягивал третий, то едва не коснулся серебряного узора на поясе, и его словно током тряхнуло. Но не в руку, едва не совершившую оплошность, а в голову. Слегка было похоже на то, как будто он понюхал приоткрытую банку со свеженатертым ядреным хреном – словно в темечко шило вогнали, а из глаз заструились слезы. Как ни странно, это немного прочистило голову, и он бережно подцепил и извлек третий жезл. Как и боевой жезл убитого подпоручика, они чувствовались, но не словно бы еще одной рукой, а занозой в ней, чем-то болезненным и чужеродным. Ощущались только два жезла. Как он понял, третий был связан с убитой женщиной и был словно спящим. С него он и начал. Он попытался понять – как отдать с помощью жезла команду ошейнику? Ноги подкашивались, голова гудела, в животе по-прежнему пекло, грудь будто молотобоец отходил кувалдой… Он опустился на пол, всецело поглощенный жезлом, даже не заметив, что едва не коснулся кровавой границы на полу. Ничего не получалось, пока он не додумался запустить в жезл руну поиска. Она использовалась для розыска жил, друз с ценными кристаллами, но оказалась полезной и тут. Представив ее уже привычным способом, он впустил ее в жезл, который сопротивлялся этому, но не сильно. Поблуждав несколько мгновений по жезлу, она остановилась у одного из выступов-пупырышков в верхней трети жезла. Уже почти не сомневаясь, он взял жезл в правую руку, надавил большим пальцем на пупырышек и мысленно сказал жезлу: «Откройся». Раздался негромкий, сочный, как у смазанного и вычищенного затвора, лязг. Ошейник на мертвой вирацке, подпрыгнув, раскрылся. И тотчас же ее тело, которое, даже упав мертвым, сохранило позу, обмякло и словно оплыло безвольно на пол. Так. Теперь надо было освободить живых. Он наугад взял второй жезл, вновь коснулся выступа-пупырышка большим пальцем и вновь попытался скомандовать. Жезл, будто живой, сопротивлялся, становился то ледяным, то словно раскаленным, и вообще напоминал пойманного маленького, но свирепого зверька, вроде куницы. Теперь Дарри намного лучше понимал, кто такие туги и работорговцы, и искренне их ненавидел. Он направил в жезл нить, будто собираясь создать руну, но просто давя сопротивление этой твари, жезла, и давил, пока не понял – можно! И вновь приказал: «Откройся!» И вновь – победный щелчок! Пышногрудая Пришлая, застонав, рухнула набок, и, помогая себе руками, распрямила ноги. И зарыдала, громко, трубно. Пришлось шикнуть на нее:
– А ну, тихо! Не хватало еще, чтобы на твой вой их друзья набежали!
Пришлая старательно попыталась и теперь только всхлипывала. У Дарри же от натуги опять пошла из носа кровь. Кружилась голова, а в животе будто поселилась стая голодных волков. Никогда он еще так не хотел есть! Похожая на эльфийку изящная армирка с тревогой смотрела на него. Наверное, боялась, что из-за этой самой схожести с эльфийкой он не будет ее освобождать – гномы и эльфы, мягко говоря, не очень приязненно относились друг к другу. Он со вздохом взял последний жезл. Как ни странно, в этот раз все прошло намного легче. Его словно укрыло прохладой в летний зной, стук в висках пропал, и он почти без сопротивления одолел последний ошейник. Армирка медленно встала, чувствовалось, что все тело ее затекло и еле способно двигаться. Несколько секунд постояв с закрытыми глазами, она, пошатываясь, медленно добралась до дальнего угла комнаты, наклонилась, что-то подобрала и снова стала с закрытыми глазами. Но от нее теперь словно пахло свежестью, лесом, силой и весной, а усталость и измученность куда-то исчезли. Низко, до земли, поклонившись Дарри, она, обогнув кровавый круг и стараясь не смотреть на него, подошла к Камню вплотную и, склонившись к нему и обхватив ласковыми узенькими ладошками его затылок, впилась в его губы долгим и нежным поцелуем, не обращая внимания на текущую из носа гнома кровь. От нее пахло какими-то травами, сладко и в то же время терпко. У Дарри словно птицы запели внутри, боли и усталость куда-то отступили. И вообще, его первый раз в жизни поцеловали! Пока он сидел с блаженным и дурацким видом, армирка куда-то упорхнула, но скоро появилась с большой деревянной кружкой. Протянув ее гному, она сказала:
– Это травяной чай с медом. Правда, холодный. Выпей, ты потратил очень много сил и можешь просто упасть без них. Поверь, я знаю, что говорю. Я – друидка. Хорошо бы тебе поесть и отдохнуть, но, боюсь, тут это невозможно. Ну вот, хоть вот это съешь, – и она протянула гному здоровенный печатный пряник с начинкой. Живот громогласным урчанием подтвердил согласие со словами армирки, и Дарри, не чинясь, принялся уплетать пряник, запивая его чаем, в котором, судя по вкусу, меда была как бы не четверть.
– Вы с ума сошли? Как вы есть можете? Да посмотрите же вокруг, посмотрите на бедную Лизоньку! Что они с ней сделали, упыри проклятые… Бежать надо, бежать, пока не поздно! Ой, мамочки, мамочки, – запричитала грудастая, правда, тихим, приглушенным голосом.
– Ты жива? Так имей же благодарность к своему спасителю! Он свалится, не пройдя не то, что лиги – и ста шагов! Мне никогда не доводилось слышать о магическом истощении у гномов, но у него именно магическое истощение, причем сильнейшее! Он едва не выжег себя, снимая нам ошейники. И выжег бы, не поделись я с ним силой! Да еще и пуля попала ему прямо в грудь!