К концу от потери физических и моральных сил они даже бегать не могли. Капитан югославов Златко Чайковский брел к нашим воротам, ведя мяч, перед ним пятился Петров. «Иди на него!» — кричал ему Иванов, но он, похоже, не слышал. Чайковский и ударил-то метров с тридцати, потому что шагать дальше сил не было. Иванов угадал направление полета, но мяч попал Петрову в ногу, от нее в сетку, бесславно увенчав путь сборной на Олимпиаде.
В раздевалке за стеной хором пели югославы.
Наших тотчас загрузили в автобус и отправили в Отаниеми. Кто-то в салоне сказал: «Даже водички не догадались дать». В город не выпустили — вечером предстоял отъезд на родину. Днем Романов нашел время поговорить с Нырковым, парторг сборной начал с того, что надо нам больше заботиться о юношеском футболе, что на полях наших играешь по колено в грязи, но когда перешел к причинам неудачи, руководитель прервал разговор.
В Ленинграде на вокзале их никто не встретил, на трамвае добрались до окружного Дома офицеров. Сложна была история этого осанистого здания на углу Литейного и Кирочной: когда-то там помещалось Офицерское собрание, после революции — Петроградский комитет партии большевиков, позднее — Дом Красной армии, где в сорок втором блокадном году собрали спортсменов — посланцев фронта, и они под оркестр маршем прошли в Таврический сад, чтобы пробежать традиционный весенний кросс. Об этом событии, всколыхнувшем голодный и холодный город, вселившем надежду в сердца его жителей, написал первую газетную заметку молодой поэт Михаил Дудин. В сорок девятом в этом доме слушалось пресловутое «ленинградское дело», одним из сфабриковавших его был подручный Берии Абакумов, которому в том же зале в пятьдесят четвертом году предстояло быть приговоренным к расстрелу.
Но футболисты не знали, не думали о здании, где их приветили и накормили, — волновали собственные судьбы. На следующее утро, когда подъезжали к Москве (вспоминает Нырков), гадали — не то шутя, не то всерьез — не повезут ли по кольцевой, минуя столицу, прямиком на северо-восток. Но поезд подошел к перрону, тут тоже никто не встречал. Разбрелись по домам.
Олимпиада еще продолжалась, а прерванный чемпионат страны возобновился: он в том году разыгрывался в один круг, предварительно было заявлено и начало борьбу 15 команд. 5 августа ЦДСА выиграл у «Динамо» (Москва) 1:0, 9 августа у тбилисцев 3:2,13-го у «Крыльев Советов» 4:2. По календарю следующий матч предстоял с киевлянами — 16-го.
...Аркадьеву в день отъезда команды вручили билет на самолет. Ночью в Москве доставили туда, куда имели обыкновение вызывать ночью. Дома он появился под утро — подавленный, осунувшийся. Кажется, в помятом костюме, хотя элегантность была его правилом: он запрещал домашним дарить себе даже галстуки, сам выбирал в тон сорочкам и пиджакам.
Никогда не посвящал он их в свои беды — любил, берег. А тут сказал то, что молвили там ему (не уточнил, кто): «Лучше бы всю Олимпиаду проиграли, чем вы — югославам».
5 августа в Хельсинки состоялось торжественное закрытие XV Олимпийских игр. Через несколько часов руководство делегации вылетело в Москву и во второй половине дня 6-го было вызвано в Кремль для отчета. Настроение — неважное...
Под занавес Игр хлебнули позора. По традиции, перед заключительным парадом на главном поле конники разыгрывали конкур. Препятствия оказались для наших незнакомыми и непреодолимыми, все падали с лошадей под хохот и насмешливое «О, казаки!». Согласно книге Н. Н. Романова, их и не собирались включать в делегацию: настояли «влиятельные военные». Подразумевается в первую очередь генерал-лейтенант Василий Сталин. Командующий авиацией Московского военного округа, сам с детства страстный конник, он собрал из других обществ в свой клуб ВВС всю элиту, ставшую костяком сборной. Но поскольку немалые вины бесшабашного, крепко пьющего сына скрывали от отца, чтобы не отвлекать от всемирно-исторической деятельности, ясно было, что за позор нагорит не ему.
А главное, обсчитались с общекомандным зачетом. На весь мир провозгласили в печати победу, потом, что называется, подсчитали — прослезились: оказалось, что у нас и американцев очков поровну — по 494. «По сусекам помели» — наскребли себе еще пол-очка, с тем и пошли...
Сведения о подробностях того заседания дошли от одного из присутствовавших к нам через вторые руки, книга «Трудные дороги к Олимпу» дополнила картину. На председательском месте сидел Г. Маленков — «хозяин» отсутствовал (он все реже появлялся на людях, зато печатались в газетах уже не первый год списки организаций, поздравивших его с 70-летием, пополнялся музей подарков ему, преобразованный из Музея Революции, да справлялись бесконечные юбилеи — последним, 6 февраля 1953 года, было 15-летие статьи «Ответ товарищу Иванову Ивану Филипповичу»). Н. А. Михайлов сидел среди «судей», вид имел неприступный. Особенную активность проявлял Берия, потрясал осведомленностью. Не только оказался полностью в курсе пертурбаций с командным зачетом — «пламенный Лаврентий» точно знал ответ, например, на вопрос, которым загнал в тупик главу делегации: сколько в американской женской легкоатлетической команде было негритянок (видно, его «команда» не зря в Хельсинки ела хлеб «по особой смете»). Главное же внимание сосредоточил на злополучном футболе.
Но ведь не слыл ярым болельщиком, не видели его в правительственной ложе — это его сатрап в Белоруссии генерал Гоглидзе регулярно посещал стадион, въезжая на своей машине прямо на гаревую дорожку. Впрочем, покойный Мартын Иванович Мержанов, известный журналист-правдист, а на склоне лет основатель и первый редактор еженедельника «Футбол», рассказывал нам, что в молодости ему довелось судить матч любительских команд ВЧК—ОГПУ, и он в первом тайме удалил с поля одного грубияна хавбека, а в перерыве сведущие люди посоветовали как-нибудь загладить инцидент, поскольку тот футболист-любитель по фамилии Берия стремительно делал служебную карьеру — шагал по головам. Мержанов в нарушение правил вернул его на поле, после чего вплоть до лета 1953-го все чудился ему опасно-пристальный взор под очками без оправы. Нет вины орденоносного спортивного общества, основанного чекистами-дзержинцами, в том, что при случае нынешний патрон убирал с их дороги таких конкурентов, как «Спартак», посадив братьев Старостиных...
Говорят, на том заседании он обзывал Аркадьева старым хлюпиком (Борису Андреевичу шел 53-й год), паршивым аполитичным интеллигентиком и грязно ругался.
Был ли Аркадьев аполитичен? Русский интеллигент в высоком значении слова, патриот, но не квасного разлива, не приспособленец, в пору «борьбы с космополитизмом» он на мимоходом оброненный коварный вопрос, правда ли, что ему нравятся картины французских импрессионистов больше, чем родных передвижников, не обинуясь, отвечал утвердительно. Не пряча, держал в домашней библиотеке книгу Фейхтвангера «Москва, 1937 год», изъятую тотчас по выходе, поскольку одна из глав называлась «Сто тысяч портретов человека с усами». С Берией он встречался, когда в 1940 году тренировал московское «Динамо», тот во время сборов вызывал его на свою сухумскую дачу — думается, взаимного удовлетворения встречи не приносили, Аркадьев не подлаживался ни под каких меценатов. Дома открыто говорил, что Берия — личность жуткая, мерзкая, рассказывал жене, как прямо с приемов в Георгиевском зале по случаю парадов физкультурников увозили в личную резиденцию сластолюбивого палача приглянувшихся ему физкультурниц. Возможно, не было в ту пору в квартире Аркадьевых, в доме страшного ведомства, подслушивающей аппаратуры? Или так уж бесстрашен был Борис Андреевич? Об отце и дяде Тале — Виталии Андреевиче, близнецах не только в физическом, но и в духовном смысле, дочь говорит: «Они были инопланетяне».
Почему его не взяли? Не успели сколотить — на бумаге — скажем, «преступную группу работников спорта»? А время близилось к развязке...
...Маленков удалился в апартаменты Самого. Вернувшись, передал его волю: сей же миг составить и представить беседу Романова с журналистами об итогах Игр. Подчеркнуть успехи, коротко отметить недостатки. Примчались из «Правды» и «Известий». Через несколько часов Маленков унес текст, возвратился с указанием подчеркнуть еще успех атлетов братской Венгрии, занявших третье место, чехословацкого бегуна Затопека. Материал увезли в типографию, Романову и остальным велено было ехать в Комитет физкультуры и ждать.
Всю ночь раздавались звонки от Маленкова. После переуточнения количества медалей и очков последнее было приказано считать поровну с американцами — в воображении слышится характерно лаконичная сталинская фраза, такая, например: «Сделаем им этот подарок, не будем мэлочны». Потом был передан приказ — команду ЦДСА разогнать. Вопрос — нет сомнения — решил Сталин. Глубокий — и печальный — смысл имело написанное Нырковым: «Сборная выступала под флагом ЦДСА, мы воспринимали это как тактическую хитрость, но не знали, чем она для нас обернется». Маленков спросил Романова, правда ли, что армейцы были основой сборной, тот подтвердил ложную версию. Берия не преминул воспользоваться возможностью избавить «своих» от главных соперников. Не тогда ли впервые прозвучала носившаяся потом в воздухе роковая для «команды лейтенантов» формула: «Проигрыш врагам равносилен утрате воинской частью знамени — в этом случае часть расформировывают, особо виновные подлежат каре». Заслуженные мастера спорта были лишены званий (кроме Боброва). В их числе Аркадьев.
Сказано, что в безумии есть своя логика, Борис Андреевич пытался ее найти. Семье он пояснил: «Очевидно, надо показать, что поражение потерпел не весь наш футбол, а всего одна команда». Бывало, он шутил над собой: «Я князь Мышкин — никогда никому сознательно не причинил зла и стремился видеть вокруг лишь добро».
18 августа в день матча с «Динамо» (Киев) погода была ненастная, но не настолько, чтобы встречу отменять. Однако автобус за командой не пришел. «Что-нибудь случилось?» — спрашивали армейцы у тренеров, у начальника команды полковника В. Зайцева, те пожимали плечами. Находясь ныне в преклонном возрасте, Василий Сергеевич Зайцев не помнит, в то ли утро или накануне его вместе с начальником клуба полковником Халкиоповым вызвали в Комитет, и Романов, держа в руках какой-то документ, но не зачитывая, уведомил лишь, что есть такое решение. Что это был за документ, чь