Не хочется завершать разговор о людях ЦДКА на грустной ноте, хотя из песни слова не выкинешь. Нам вспомнилась сейчас процитированная вначале статья Аркадьева — о тактике динамовцев, разбегавшихся от владеющего мячом, и армейцев, концентрировавшихся вокруг него. Нет ли в этом и иного, общечеловеческого смысла? Говорят, когда Хомича спросили, почему ЦДКА выигрывает у «Динамо», он ответил: -Потому что мы отмечаем праздники каждый сам по себе, а они — вместе».
Очередь у касс «Динамо» была привычна. Но та — в конце сентября 1948 года — несусветна: анакондой обвила, сжала она все тело стадиона, весь забор. Собственно, к очередям привыкли — они (не то, что сейчас) чинно топтались у трамвайных и троллейбусных остановок, никто никому не отдавливал задники галош, не наступал на полы. Возможно, дисциплина сохранилась со времен военных: ты знал — если на мыльный талон твоей промтоварной карточки давали, к примеру, сапожную ваксу, тоже нужную в хозяйстве, постоишь и получишь. Карточки в сорок восьмом отменили, вера в справедливость распределения благ (несмотря на наличие отдельных блатмейстеров) осталась.
Словом, если ты не поленился встать в пять, а то и в четыре (живя, скажем, за Абельмановской заставой) утра, добраться способом пешего хождения до Ленинградского шоссе, то к полудню достоишься, втиснешься в щель между чугунными разделительными штангами и подойдешь к вожделенной кассе. Значительно труднее было от окошка вырваться на волю. Но бравая милиция и добровольцы подюжей изобрели-таки средство. Тебя брали за руки-за ноги, закидывали на головы толпы, на подставленные ладони, которыми она, дружелюбно гомоня, выкатывала счастливца (если счастливицу, вообще полное удовольствие) прямиком к метро.
Футбол популярен у нас с тех пор, как завезен в конце прошлого века англичанами. Года не прошло, рубилось все Подмосковье — Вешняки с Томилином, Новогиреево с Петровско-Разумовским, шилась настоящая форма на «морозовцев», на «Унион». С севера надменно поглядывали столичные: на весь Санкт-Петербург славились «Унитас» и «Меркур», пылили «дикие» в Коломягах и Териоках. На юге посверкивала скептическая усмешечка: Одесса всегда имела что сказать, располагая «Вегой» и «Маккаби» и — в качестве неиссякаемого резерва — моторными хлопцами с Ближних, Дальних Мельниц, с Большого Фонтана... Футбол любили всегда, но, представляется, в конце сороковых круг его поклонников был шире, нежели и теперь, включая в себя и академика, и героя, не говоря уж о мореплавателе и плотнике.
А куда еще пойдешь, что предложит тебе тогдашняя московская афиша? В подавляющем большинстве театров неизменный «Русский вопрос», он же и экранизируется, снискав (о чем явствует из газет) грандиозный успех на грандиозном международном кинофестивале в малоизвестном курортном местечке Мариански Лазни (Чехословакия). Ну, естественно, на экранах пышно-лубочное «Сказание о Земле Сибирской»: «Если будете в Тюмени, позвоните к нам в колхоз, мы бы загодя пельмени положили на мороз». Еще, правда, не выпущен другой шедевр из псевдосельской жизни — «Кубанские казаки», где девушки-колхозницы просят председателя приобрести для клуба рояль, а то уж неудобно о таком счастье и изобилии петь под баян. «Показывать не что есть, а что должно быть» —сакраментальный ответ одного второгодника на вопрос педагога о сути метода социалистического реализма.
Газеты... Что ж, в каждой по шесть-восемь пространных рапортов великому, мудрому и гениальному о том, как, вдохновленные его идеями, мы восстанавливаем разрушенные ГЭС и шахты, даем уголь, бурим нефтяные скважины, рубим леса и сажаем в лесополосах дубы квадратно-гнездовым способом по методу «народного академика» Лысенко. Не ищите иронии в наших словах, страна трудится честно и самоотверженно, мы радуемся очередному снижению цен: на хлеб, на мясо, на радиоприемники — последнее обогащает культурную жизнь. В день снижения в радиопрограмме читаем: «20.00 — монтаж фонограммы фильма «Мичурин» (заметим, что лента официально признана веским доводом в борьбе против вейсманизма-морганизма):
21.40 — лекция «Книга И. В. Сталина «Марксизм и национальный вопрос»: 22.10 — русские народные песни по заявкам». Одна звучала так: «Или впрямь не стынет солнце белою зимой? Это светит наше солнце — Сталин наш родной».
Повествуя о футболе тех лет, нельзя не учитывать, что иные шли на трибуны, дабы забыть, о чем не хотелось помнить. О статьях и докладах, часть которых составляли своего рода проскрипционные списки: формалистов и опошлителей действительности в литературе (Ахматова, Зощенко), музыке (Мурадели, Шостакович, Прокофьев, Шапорин, Мясковский и др.), в литературоведении (Бонци, Цейтлин и др.), искусствоведении (Юзовский, Борщаговский и др.), кино (Трауберг, Блейман и др.), наконец, в биологии (Шмальгаузен, Серебровский, Завадовский, Жебрак, Дубинин и др.).
Молчаливо близится «ленинградское дело»; в печати ни слова, просто из перечислений тех, кто в президиуме Колонного зала или на трибуне Дворцовой площади, исчезают Н. Вознесенский, А. Кузнецов, П. Попков и другие честные коммунисты. Внезапно в уголочке газетной страницы непритязательным петитом: «Ввиду поступивших заявлений от профсоюзов, крестьянских организаций, а также от деятелей культуры о том, чтобы не применять Указ об отмене смертной казни к изменникам Родины и шпионам...»
Спасибо тебе, футбол, и за девяносто минут бесстрашного счастья дважды в неделю.
С. ТОКАРЕВ: Лишь недавно, сопоставив события, кажется, не соприкасавшиеся, я все понял. Мне было тогда 16 (для пионерлагеря переросток), мама купила мне путевку в дом отдыха. Но не посылать же пацана одного: воспользовались тем, что туда ехал мамин начальник, согласившийся за мной присмотреть. Молодой и красивый, там он пользовался бешеным успехом у истосковавшихся за войну женщин, изнемогал, но держался, а я гонял в футбол. Вдруг я приметил, что на меня то и дело со странной пытливостью поглядывает сосед по палате. Когда мы остались вдвоем, он шепотом спросил: «Ты не сын Николая Семеновича?» Я кивнул — голос пропал.
Мой отец Николай Цвелев (партийная кличка Токарев), член РСДРП (б) с 1917 года, участник октябрьских боев в Москве, в Крыму против Врангеля, затем партийный, издательский работник, был арестован в 1938-м, согласно справке о реабилитации умер в 1940-м (мы не знали, что приговор «10 лет без права переписки» по большей части означал расстрел). Мать не тронули, после войны она сменила место работы, да и сожгли, должно быть, в сорок первом архивы многих отделов кадров, она стала писать в анкете «умер», я то же отвечать учителям. Так вот, летом сорок восьмого я «попал под колпак» страха. До конца путевки оставались две недели, и секунды не было, чтобы я не гадал, откроет ли незнакомец тайну мальчишки, злополучно похожего на отца, начальнику матери мальчишки, выгонят ли ее с работы, да и вообще — что будет. Да, Сталин провозгласил, что сын за отца не отвечает, но позже уточнил, что яблочко от яблони недалеко падает, — ценил народную мудрость.
Хотите — верьте, хотите — нет, я на каждый матч ЦДКА тогда загадывал: победят — пронесет тучу, нет... На трибуне сидел маленький жалкий изгой, болел, как другие, только болезненней. Впрочем, один ли я?..
Положение армейского болельщика усугублялось тем, что произошло предыдущей осенью: динамовские, спартаковские однолетки презрительно ему подмигивали. В 47-м, дабы опередить московское «Динамо» и стать чемпионом, ЦДКА требовалось выиграть в Сталинграде у «Трактора» 5:0. Или — 9:1. Или — 13:2 (тогда при равенстве очков решающую роль играла не разница забитых и пропущенных мячей, но соотношение. У «Динамо», закончившего сезон, оно составляло 3,80, армейцам требовалось на сотую больше). Они сыграли как по заказу, что породило толки, подозрения и сплетни.
Меж тем, выиграй тогда «Трактор», быть бы ему в пятерке. Команда крепкая, неуступчивая, может, не тешившая глаз изысками техники, но с характером, с сознанием, что они — сталинградцы. Город еще был разрушен, жили они в поселке Сталинградского тракторного завода, в бараках бок о бок со своими требовательными болельщиками. Тренировал их Юрий Ходотов — молодой, 33-летний. Ему, надо признать, был близок Борис Аркадьев — не только по духу, но и интеллектуально, поскольку оба вышли из петербургских актерских семей, только Андрей Аркадьев был не на первом положении на сцене Нового театра Веры Комиссаржевской, Николай же Ходотов, любимец прогрессивного студенчества, украшал собою Императорский Александрийский. Борис Андреевич всегда тянулся к молодежи, Ходотов стал тренером в 24 года, он вспоминает, как на семинаре в Тбилиси гулял с мэтром по базару под страстные кличи мальчишек, продававших бухламу — пирожки: «Свежий бухлама! Замечательный бухлама!» Один от усердия заорал вдруг: «Маладэс бухлама!» — и, оценив экспромт, Аркадьев повлек спутников покупать именно этот «маладэс».
Значит, светило сталинградцам место в пятерке. Но в матче со столичным «Динамо» московский судья малость помог землякам. Добро бы так считал Ходотов и его игроки: в «Красном спорте» отмечалось, что в ворота динамовцев не назначен явный пенальти, и вообще — «слабо и неточно провел матч И. Широков». 0:2. С 40 очками «Динамо» закончило чемпионат, ЦДКА сыграл в Тбилиси 2:2. Если бы 0:0 или 1:1, соотношение не так нависало бы над ними. Вадим Синявский выехал в Сталинград: радиорелейной линии, позволявшей вести оттуда репортаж, не было, но получили разрешение использовать правительственную связь.
...Ю. Н. Ходотов прищурился и с выразительной актерской интонацией продекламировал: «Правду, только правду и чистую правду? Согласен. Ко мне, не стану скрывать, накануне подошел Леша Водягин — мы были хорошо знакомы: «Конечно, Юрий Николаевич, нам трудно...» Ничего более, боже упаси, и я ответил: «Да, Леша, вам трудно». На установке я сказал: «Ребята, возможность быть пятыми у нас имеется. Им ведь нужно 5:0, и, если мы забьем хотя бы гол, они бросят играть. Они же не сумасшедшие, они понимают, что девять нашему Васе (имелся в виду Ермасов) им ни за что не заколотить». П