Трудно обнаружить сегодня в ворохе старых подшивок тот фельетон покойного С. Д. Нариньяни. Да и вообще вспомнить, кто из журналистов уничижительно окрестил тактику «Крыльев Советов» (Куйбышев) «волжской защепкой». Равно как и автора более позднего, скажем так, ярлыка «окопный футбол». Кстати, Борис Андреевич с его афористической манерой речи и сам умел обороняться от своих критиков с их «тяжелыми» авторучками. Так, об одном из ревнителей атаки и только атаки: «Если бы имярек был избран председателем Федерации шахмат, он бы запретил играть черными». Странно бы нам, принадлежащим к цеху пишущих о спорте, в эпоху гласности разражаться пассажами, направленными вроде бы против гласности. Но, думается, журналистский дилетантизм, верхоглядство процветают особенно применительно к футболу, поскольку он, как говорится, игра миллионов, и одно, другое, третье появление фамилии рецензента на страницах более или менее популярного издания уже дарит популярность, и кажется, что ты — кум королю, а она, игра, проста, как огурец. Беда, думается, в том, что если тренер постоянно изучает свое дело как науку, если игрок ежедневно совершенствует его как искусство, то иной репортер довольствуется посиделками в ложе прессы: посудачит с коллегами, и вся недолга, а потом «каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны».
Вернемся, однако, к докладу Аркадьева. Он провозгласил тогда, что игра должна строиться «на принципе максимально целесообразного количественного использования футболистов и в атаке, и в обороне — при условии, чтобы каждый нападающий имел защитные функции и умел ими оперировать, не теряя при этом наступательных». В преддверии Олимпиады, еще не зная, что именно ему доверят сборную, он беспокоился о нарушении баланса оборонительных и наступательных сил в ней, баланс же этот мог возникнуть, лишь если клубные команды станут исповедовать современный (он и для нынешнего дня современный) футбол. Характерна мимолетная пикировка, возникшая тогда между докладчиком и еще молодым, но уже отличавшимся проницательностью и тонкой интуицией В. А. Масловым. За вопросом, что сегодня, сейчас первично, тактика или техника, стояло другое: Маслов почувствовал тревогу, опасения Аркадьева, Аркадьев косвенно эти свои опасения подтвердил.
Далее обратимся к книге Н. Н. Романова. «При подготовке к Играм решили создать сборную на базе ЦДСА. Старшим тренером назначили Б. А. Аркадьева ...и предоставили ему право подбирать состав. Такое решение было принято не без прямого вмешательства, если не сказать давления, со стороны группы влиятельных военных... Окончательный состав определился поздно, и вошли в него хотя и опытные, но великовозрастные футболисты...»
Здесь мы на время прервем цитату. Трудно сказать, намеренная ли передержка или просто Н. Н. Романову изменяет память. Однако факт есть факт — для доказательства тезиса о великовозрастности он в числе двадцати игроков сборной называет 33-летнего Гринина и 36-летнего Н. Дементьева, которых там не было. Впрочем, и без них средний возраст тех, кто выходил на поле, высок — 27,5 года. Но при этом нельзя забывать, что недавно отгремела война, что целое поколение как бы выпало из активного футбола, а кто не «выпал», не досчитался не только мастерства — просто физических сил. Игорю Нетто, одному из самых молодых в основном составе, в 1942 году было 12 лет, это период роста, развития детского организма, а как и чем питался Игорь по карточкам?.. И еще ремарка: можно ли вообще считать примененным принцип (вполне рациональный) базовости, если на поле выходили игроки 6 клубов, армейцев же среди них было всего четверо, а нападение, некогда сильнейшую линию ЦДКА, представлял один Николаев (не было у них в 52-м того знаменитого нападения — сошел Федотов и ушел Бобров)?
Для того чтобы продолжить цитату, нам, авторам, придется постараться сохранить спокойствие, ибо далее черным по белому написано: «Б. А. Аркадьев не заметил (или не захотел взять на вооружение) то новое, главным образом в тактике игры, что показали наши соперники... Учебно-тренировочная работа была организована слабо и велась с явно недостаточными физическими нагрузками. К тому же Аркадьев, что с ним часто бывало и раньше, без конца экспериментировал с составом, особенно в линии нападения... В его экспериментах отчетливо просматривалось недоверие к игрокам других клубов».
Но обратимся к другому свидетелю — Ю. А. Ныркову. Вот что пишет он в журнале «Советский воин»: «С ранней весны 1952 года под руководством Аркадьева мы тренировались в Леселидзе. Наша команда была мощным, слаженным коллективом с ярко выраженным атакующим характером и умением противостоять превратностям игровой судьбы. Но вдруг из ничего, в воздухе, сформировалось мнение, что сборная, дескать, должна представлять не одну-две команды, а чуть ли не все ведомства и организации, культивирующие футбол. Вокруг Аркадьева, привыкшего в ЦДКА к свободе действий, появилось много людей, которые начали настоятельно советовать, подсказывать, предостерегать и напоминать... По свойствам характера он не был к этому готов... Не сумев противостоять тщеславным административным амбициям, демократичный Аркадьев против воли тасовал состав... Якобы тренировочные матчи (их истинный смысл не был секретом для игроков) отнимали у кандидатов в сборную — их было человек 60! — массу сил... Вскоре идея о том, что отличные игроки, сведенные вместе, автоматически превращаются в замечательную команду, дала трещину: сборная свела вничью контрольную встречу с торпедовцами Москвы, занявшими в 1951 году 12-е место. Увы, сборная мало чем отличалась от коллектива, переживавшего не лучшие времена».
Как видите, картина рисуется иная. Привлечем еще одного свидетеля — упомянутого выше В. К. Хомуськова, уже назначенного замполитом олимпийской делегации. Вот его рассказ:
— У меня тогда сложилось впечатление, что и на этапе, когда основной костяк начал вырисовываться (скажем, по кандидатуре вратаря сомнений не возникало, задача состояла лишь в том, чтобы убедить зенитовца Леонида Иванова сменить заношенные, но приносящие удачу свитер и кепку на новые), тем не менее начальственные болельщицкие страсти клокотали вовсю. Важно было протолкнуть «своих» в поездку, войти, так сказать, в историю. И потому вмешиваться в тренерские дела считал себя вправе каждый — секретари ЦК ВЛКСМ А. Шелепин и В. Семичастный, сам Н. Романов, его заместители, армейские генералы, среди которых патрон ВВС Василий Сталин, генералы ведомства Берии, ответственные представители ВЦСПС...
Неожиданно и драматично было появление в команде Боброва. Напомним, что после той роковой травмы 1946 года (повреждение мениска и разрыв передней крестообразной связки), когда у нас, по существу, не было спортивной медицины — ни ЦИТО, ни академика Н. Н. Приорова, ни профессора 3. Д. Мироновой, — операцию пришлось делать за границей. Прошла она неудачно, левое колено так и не вылечили, да и правое, как пишет Белаковский, «производило тяжелое впечатление». А годы шли, играть вполсилы Бобров просто не умел — может быть, вечные боли и влекли за собой повышенную нервозность, отсюда стычки с Аркадьевым, отсюда, возможно, уход в ВВС, куда он был приглашен играющим тренером.
Тогда в Леселидзе ВВС была одним из спарринг-партнеров сборной. Аркадьев увидел своего любимца и понял, что именно такого лидера — способного в нужный момент до предела накалить игру и сотворить чудо — не хватает главной команде страны. Но недавно у 3. Д. Мироновой состоялись несколько консилиумов, и она прямо сказала Боброву: «Счастье, что ты не поедешь на Олимпиаду. Ты ведь одержимый...».
О. М. Белаковский вспоминает, как в Леселидзе Борис Андреевич то и дело уводил его, врача ВВС, погулять и выспрашивал: «Что там у него? Вы можете мне сказать, что у него?» «Спросите у Мироновой». «Да знаю я, Олег Маркович, все знаю... И все-таки может быть...» Аркадьев решился на беседу с Бобровым. Уговоров не потребовалось. «Сыграем, — тотчас сказал Бобров. — Все будет нормально». И выбрали его капитаном.
Меж тем кандидатов перевезли в Москву, поселили на станции Челюскинская, вновь пошли контрольные игры, вновь — по мановению то одной, то другой руководящей десницы — в составе возникали новички. Сыграл сегодня хорошо за свою команду — завтра пробуйся. Это было нарушением одного из главных принципов Аркадьева, который он в упомянутом докладе сформулировал так: «Игрок должен за несколько дней знать, что он выйдет на поле, потому что знание это настраивает его душу на торжественный лад, мобилизует. Конечно, если необходимо, надо соблюдать конспирацию по всему составу, но игроку сказать обязательно — хотя бы один на один». Впрочем, пишет Нырков: «Хотя Аркадьев и рассматривал Олимпиаду как дело всей его жизни, но решал он теперь далеко не все».
Кто же все-таки решал? Мы еще не упомянули этого человека, исполненного энергии, стремительного и категоричного в решениях, не терпящего возражений, достаточно широко, но не глубоко и весьма субъективно знающего спорт, что порой отзывалось на спортивных делах самым отчаянным волюнтаризмом. Он пользовался личным авторитетом у Сталина, был членом Оргбюро ЦК ВКП (б) и потому внушал трепет. Речь идет о первом секретаре ЦК ВЛКСМ Н. А. Михайлове.
Начиналась серия товарищеских матчей в Москве со сборными стран народной демократии. Михайлов за несколько дней до приезда, скажем, венгров мог послать доверенное лицо к Романову с требованием немедля назвать наш состав. Романов звонил Аркадьеву или второму тренеру М. Якушину, те, естественно, отвечали, что пока не узнают, в каком составе прибудут соперники, фамилии своих назвать затрудняются. Но Романов, зная нрав Михайлова, настаивал. И продиктованный все же состав везли в дом на углу проезда Серова и Маросейки, и Михайлов, положив его на стол под стекло, заключал: «Изменений не допускать».
Челюскинская — не Леселидзе, сесть в машину, нагрянуть с проверкой, собрать собрание, устроить накачку — невелик труд. Зато налицо моральное удовлетворение — приложил руку, поспособствовал. Вот уж «в целях укрепления» назначен новый руководитель делегации — председатель спорткомитета Москвы, быстро ориентирующийся в обстановке Г. Рогульский, сменен замполит: вместо одного инструктора ЦК ВЛКСМ — Е. Шило другой — В. Попов...