— Грязно и неуютно в вашем кабинете, товарищ начальник объединения. Придется брать меня, в секретарши. Наведу порядок!
— В секретарши не возьму, совесть замучает.
— Иван, ты упомянул о совести. Скажи откровенно, а есть ли совесть? Где она живет?
— В каждом из нас должна быть совесть.
— Ты все один?
Зина Широкова оказалась рядом. Викторенко нечаянно дотронулся до ее руки. Она потупила глаза, стараясь скрыть мелькнувшую радость.
— Не вышло у меня, — тихо сказал Иван. — Я собирался жениться. Случилось несчастье!
Женщина затаила дыхание. Приготовилась услышать признание, чтобы в нужный момент пролить слезы.
Но Викторенко вдруг умолк. Он не имел права тревожить память Ларисы. Да и зачем снова о Ларисе? Она осталась навсегда с ним, хотя в его жизнь уже вошла Золя.
Широкова женским чутьем поняла, что ни о чем расспрашивать не надо. Но стоит завладеть инициативой.
— Иван, у меня есть знакомый корреспондент московской газеты. Парень-жох. Я дам ему телеграмму. Он прилетит и напишет о тебе очерк. Сразу прославишься на весь Союз. Ди-рек-тор объе-ди-не-ния Вик-то-рен-ко! Честное слово, здорово звучит!
— Зачем?
— Да ты с луны свалился? — сказала шепотом Зинаида. — Ты сдурел? Прочитают очерк в министерстве, обрадуются. Смотрите, о нашем Викторенко пишут. Значит, не ошиблись в назначении. У каждого начальника отдела заведены два списка: перспективные и неперспективные людишки. Тебя запишут в первый список — перспективных. Будут готовить на должность начальника управления, а потом, глядишь, сядешь в кресло заместителя министра!
— До кресла не дотяну. Простая табуретка меня устраивает!
— Мой отец назвал тебя могильщиком, закопавшим собственный талант. И он прав.
— Сказал так сказал.
— Не прибедняйся. Я тебя лучше всех знаю. — Широкова завертела головой, отыскивая пепельницу. — В этой келье разве не курят?
— Я не разрешаю!
— Да у тебя что стряслось, Иван? Сидишь сумной. — Она почувствовала его скованность.
— Веселым не будешь. Два тракториста замерзли на зимнике. Увезли ребят хоронить на Землю. Ты к Жорке прилетела?
— Да нет, он сам по себе. Я сама по себе.
— Почему так?
— Как тебе объяснить? Мужчина должен быть мужчиной. Гореть факелом, звать за собой. А Жорка согласен жить на подсказках. А мне надоело быть его воспитательницей. Я женщина, а не старшина. Хочу, чтобы мной занимались, обо мне думали и за мной ухаживали. Баба остается бабой. Кандидат ли она наук или академик! Чтобы узнать человека, говорят, надо съесть пуд соли. А мы сжевали с Жоркой больше двух пудов, а ближе не стали. Папу слушаться не захотел. В Харькове от хорошего места отказался. Твердит, как попугай: «У меня своя дорога». А куда привела его дорога из Харькова? В Медвежье. Чтобы стать оператором, не надо было так далеко ехать.
— Поработает оператором — назначат сменным инженером.
— Если повезет, сделают и главным инженером. Так, да? Потом назначат начальником комплекса? Это произойдет через десять лет. Прости меня, но я устану ждать!
— Ты стала злой, Зина… Зинаида Яковлевна.
— Ты разве добрый? Почему в Медвежьем не назначил Жорку сразу сменным инженером? Ты мог это сделать?
— Не имел права. У него не было опыта работы.
— Ну да ладно. Я уже сказала, что мы с Жоркой каждый сам по себе. Я прилетела на Север устраивать свою жизнь. Принимай на работу. Так как опыта у меня тоже нет, как и у Жорки, — кокетливо сказала Зинаида, — не откажи все-таки принять меня к себе секретаршей.
Викторенко барабанил пальцами по крышке стола. С каждой минутой удары становились все сильнее и сильнее. Злость подмывала встать и показать Широковой на дверь. Чем дипломированная инженерша оказалась лучше продавщицы? Надежда без стеснения объявила свою жизненную программу: ей надо много денег. А эта? Назначат Жорку Цимбала начальником комплекса — она прилетит к нему, зацелует. Будет всем рассказывать, что он у нее пылающий факел! А сейчас «сама по себе».
Викторенко смотрел на женщину и не мог поверить, что в университете она ему нравилась. Что же он ей скажет?
— В секретари, я уже сказал, не возьму вас, Зинаида Яковлевна. Нужны инженеры. Если не возражаете, пишите заявление, и завтра отдам в приказ: будете работать оператором.
Зинаида усмехнулась.
— На другое и не рассчитывала, хотя очень была бы полезна в роли секретарши. — И уже совсем серьезно закончила: — Так-то вот, Иван Спиридонович. Не ожидали, что соглашусь? Не такая уж я дура, как кажусь.
Широкова ушла. А Викторенко пытался разобраться, когда же она шутила и когда говорила всерьез. «А может, так и надо разговаривать с неженатым человеком?» — усмехнулся с горечью Иван. Вынул из конверта материнское письмо и не спеша стал перечитывать.
«Сынку, я тебя кличу до дому, кличу, а ты нияк не сберешься. Пойду в лес и все выглядываю, не появился ли ты часом на шляху. Все глаза проглядела и проплакала. А я ведь тебя носила под сердцем и кохала, чтобы мой Ванюшенька рос гарным и здоровеньким. Хлопцы, все твои дружки, поженились, и детки у них растут, как квитки в огороде. Один ты остался в парубках, и нет у меня ни внуков, ни внучек. А мне хочется и понянчить, и покохать. Как кажут люди, нет никому счастья в той клятой и холодной земле. И солнце там светит не по-людски, и морозы дюже сильные, что горобцы замерзают на лету. Хиба на Украине тебя не чекают, не я ни выплакиваю глаза и молю бога, чтобы ты скорее вернулся домой? Может быть, не там ты шукаешь счастье, а оно дома, в родной земле, заховано!»
Из конверта высыпались засушенные цветы. Ему показалось, что лепестки васильков еще хранят запах родного поля. Представил тихий солнечный день. Прогретый воздух волнами накатывается, густой, настоянный на травах. Несет сладковатый запах меда — так пахнет клевер. Слышится гудение пчел; в солнечных лучах вспыхивают их слюдяные крылышки. Прикрыл глаза и увидел мать. Она медленно идет в огород. В руке тяпка. Загоняла разбежавшихся цыплят, чтобы не перетаскивала рыжая лисица себе в нору. Остановилась. Что ей почудилось? Приладила козырьком руку к глазам и смотрела на дорогу. Промчалась машина, и клубы пыли, закручиваясь тугими кольцами, медленно осели на землю. А потом, вдруг вспомнив о каких-то своих делах или прихватив запах дыма, она заспешила к летней печке. Шла, разбрасывая зерно, маня за собой цыплят: «Цып, цып, цып!»
На глаза навернулись слезы. Растревожила мать письмом. Как ей доходчиво ответить, что он нашел на краю земли свое счастье. Главное дело для себя. Попробует он уговорить, чтобы она отважилась и прилетела к нему. Посмотрела бы своими глазами на дела сына. Не последний человек ее Иван здесь, на холодной земле за Полярным кругом. И, размечтавшись, представил, как мать стала собираться в дальнюю дорогу. Смотрела его глазами с борта самолета. Не скрывала удивления при виде огромных озер. Они возникали перед ней одно за другим, то темные, задернутые облаками, то ослепительно сверкающие, белые от набежавших облаков, похожие на спящих лебедей. Она смотрит, прильнув к круглому иллюминатору, и ее старое лицо, иссеченное морщинами, теплеет.
В этот поздний час никто бы не узнал Викторенко. Собранным и волевым привыкли видеть его на огромной стройке.
Робкий стук в дверь заставил Викторенко вздрогнуть. Он минуту помедлил, потом спокойно сказал:
— Войдите!
На пороге стояла Золя. Потупившись, смотрела перед собой. Едва сдерживаясь, чтобы не броситься к любимому. Старалась понять, рад ли он ее внезапному появлению.
— Я принесла сводку выработки за день по строительству комплекса! — Она временно работала в плановом отделе, чтобы после пуска завода снова занять свое место за пультом управления.
— Посмотрим, посмотрим, что вы с Пядышевым тут насочиняли?
— Почему мы с Пядышевым? Сергей Тимофеевич всегда сам составляет сводки. — Золя замолчала, а когда Викторенко оторвался от бумаги, тихо спросила: — Иван Спиридонович, правда, что прилетела ваша однокурсница и будет работать у вас секретаршей? — Золя пытливо посмотрела в глаза любимому.
— Валя меня вполне устраивает…
— А я подумала…
— Подумала… Лучше скажи, чего это ты в конторе засиделась?
— Вы-то работаете? Совестно…
— Ах ты, моя совесть, — сказал Викторенко. — В самом деле я сегодня засиделся.
— А когда ты рано уходишь?
— Ну, пойдем. Провожу тебя до общежития.
Золя избегала показываться вместе с Викторенко вне работы, чтобы не попасть на злые языки. И сейчас робко и вопросительно посмотрела на него.
— Ты что, глупышка? До каких пор мы будем прятаться?
Золя сжала губы, чтобы не расплакаться. А Иван, кляня себя за нерешительность, порывисто прижал ее к себе, и такая нежность охватила его, что перехватило дыхание.
Они вышли к низкому берегу Ево-Яхи. Налетели комары, угрожающе гудели, сбиваясь в черное облако.
— Товарищ начальник, а вам сейчас достанется! — смеясь, сказала девушка. — Как всегда, забыл сетку, да?
— В самом деле забыл! — Викторенко похлопал растерянно рукой по карманам.
— Возьми мою.
— Идешь на жертву? А я ее не принимаю! Надевай сама.
Сетка преобразила лицо Золи. Викторенко никогда бы не догадался так завязать сетку, как это сделала она. И получилось даже очень красиво — идет этакая барышня в шляпке с вуалью. Викторенко взмахнул головой, чтобы отогнать преследовавшую мысль.
«Хлопцы, все твои дружки поженились, и детки у них растут, как квитки на огороде», — вспомнил он слова матери из письма. — А может быть, старая и права? Что я ищу? Время летит, как снежный ураган. «Один ты остался в парубках, и нет у меня ни внуков, ни внучек. А хочется мне их нянчить и кохать. Вырастила тебя и их выпестаю!»
— Золя, а почему ты не спрашиваешь, когда мы будем есть вареники с вишнями у моей мамы?
Глава четвертая
Вернувшись из отпуска (Пядышев летал к Черному морю на два месяца по профсоюзной путевке), он не узнал Уренгоя с его песчаными буграми, широкими полянами, с топкими болотами и подступающими острыми языками лесов. Всюду были следы развернувшегося строительства: желтые, ошкуренные стволы деревьев, вбитые сваи под фундамент и выкопанные канавы. То и дело попадались колышки. Они подтверждали догадку, что здесь успели поработать геодезисты.