Сашок шел домой и думал, что теперь меньше боится зубных врачей.
На следующий день, в воскресенье, Всесоюзный референдум о сохранении СССР. Небо низкое, снегопад.
Стучаться здесь не принято. Просто открывается дверь и входит весь в снегу Кермалтанов Коля – серьезный изо всех сил. Здоровается неожиданно на вы.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – удивленно отвечает Сашок. Он курит в кухне у печки, слушает сипение чайника и не знает (или знает, но забыл, или ему абсолютно по барабану), что сегодня референдум.
У Кермалтанова здоровый ящик, обитый красной материей, – избирательная урна.
Сразу переходить к делу невежливо. Идет обмен обычными приветственными фразами (как ночевал? какие новости? куда ездили? что делали?), но только Колю не узнать – ни улыбки, ни матерка.
Стоит у стола в замешательстве. Надо попить чая, чтобы не обидеть хозяина, но с большим ящиком в руках это трудно. Избирательная урна такой величины, что одной рукой держать неловко.
– Поставь его на пол вон рядом. Украду его, что ли? – говорит Сашок.
– Нет, так нельзя. Надо руками держать.
– Тогда сядь и на колени себе поставь.
– Так можно.
Коля садится. В шапке, в болоньевой куртке, под которой свитер и пиджак. Левой рукой придерживает избирательную урну. Правой рукой берет пиалку и пьет. Очень неудобно.
Коля почтальон. Сегодня его снарядили ездить по пастушьим стоянкам проводить референдум – очень ответственное занятие. Но долго удерживать серьезность он не может, сначала неуверенно берет сухарик к чаю, потом закуривает, вскоре они уже обсуждают старого Абая и хохочут.
– Рюкзак положив, он Абая спросил: вас как зовут? Абай хотел шутить, наверное, отвечал – нас по-разному зовут. Мужики вокруг смеялись – да, кто старым пнем зовет, кто старым дураком.
Дошла очередь до ответов на вопросы референдума, Коле еще нужно ехать дальше, на стоянки.
«Считаете ли вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?» Да или нет?
Коле казалось, что от правильного ответа на этот вопрос зависит многое. Его отрядили целый день возить избирательную урну, положив ее в передок саней и накрыв шубой, чтобы на нее не летела ископыть. Это не шутки! Коля даже привстал вместе со своим ящиком, чтобы посмотреть, как ответит Сашок на этот вопрос.
Это необычное голосование с самодельным ящиком было таким уютным и душевным, что Сашок даже зачем-то попытался разобраться в смысле вопроса, поставленного на голосование. Вроде сначала понятно, но дальше уточнения запутывали. Надо сохранять или надо сначала обновить и сохранять уже обновленным? И не помешает ли одно другому?
– Ты как ответил? – спросил он Кермалтанова Колю.
– Ответил «да». Как еще? Начальник ваш тоже написал «да». В деревне все так делали.
Сашок ответил «да», и Коля, перегнувшись через стол, смотрел.
Когда Сашок запихивал бумагу в ящик, Коля дипломатично отвернулся, чтобы не влиять на результат голосования. Наверное, Коле было приятно, что с ним посоветовались.
Потом, когда Витя тоже проголосовал, снегопад закончился, они втроем стояли на улице, смотрели на раскисшие от весны следы санных полозьев, шутили, смеялись, и им было просто и хорошо.
Ему уже долго и непрерывно было хорошо.
Марат как мог притормаживал это Сашкино ощущение, но оно все время было рядом, как верная, большая, слегка избалованная собака с горячим языком. Зазеваешься, она тут же встанет тебе на плечи и выразит слюнявый восторг в обе щеки – вытирайся потом.
Иногда это пугало. Как-то неприлично быть таким радостным.
Отец всегда говорил – не расстраивай мать, мать у нас одна.
А мать расстраивалась очень легко. Чем более незамысловатой была Сашкина радость, чем больше перли изнутри сила и желание, тем скучнее становилась мать. Проведи все лето на бегу, загори до черноты и ворвись в сентябре домой с рюкзачищем на одном плече, с запахом соснового дыма, резины и брезента, отстранится и скажет – какой же ты чужой!
Не принято было делиться с ней радостью, в которой имелась хотя бы примесь доброго животного начала. Радость должна быть скромной и незаметной, жертвенной и горькой.
Сашок как мог вертелся, чтобы порадовать ее. Медленно рос, много болел, страдал, давая возможность матери не спать ночами и сидеть у изголовья с термометром и таблетками наготове. Много читал и не дрался, учился вышивать и любил раскрашивать цветными карандашами.
Однако отец представлял себе сына совсем по-другому, поэтому Сашок пошел на греблю и фанатично занимался по семь тренировок в неделю. Не умея плавать, загнав страх в самую глубь живота, отходил от плота, греб, оказывался в осенней воде Москвы-реки, толкал лодку к берегу, выжимал одежду и снова брался за весло. Страх помогал ему держать равновесие. Оставался после тренировок на базе и висел на турнике. Он стал есть за троих и за пару лет сильно раздался в плечах.
Быть робким, грустным и болезненным кандидатом в мастера спорта по гребле – с такой задачей не каждый справится. Хорошую спортивную форму можно было компенсировать тем, что ты не слушаешь современную музыку, не смотришь на девочек и не ходишь на дискотеки. Носишь в старшей школе вязанные мамой безрукавки и ботиночки «прощай молодость». С драками вообще смешно получалось – на сильных он бросался очертя голову, слабых пугался и терпел унижения.
К своему стыду, Сашок чувствовал, что все равно не справляется с задачей угодить обоим родителям.
А все же – что жаловаться? Как-то вырос, выкрутился, здоровый, веселый. Отправился вот в свой великий поход, нашел себе Букалу и бегает по здешним просторам с улыбкой на физиономии. Дети – они хитрые и выносливые притворщики.
В середине апреля Сашок был отправлен с научниками в тайгу. Если точнее, в высокогорную тундру. Он степенно держался, пока летели, пока выгружались возле одинокой избушки с земляной крышей, которая потерянно стояла посреди свободного, вольного пространства. Ни одного дерева вокруг, сколько глаз хватает. Прямо напротив, буквально рукой подать, вот через долинку, громоздились те самые далекие гольцы – острые вершины, каменные цирки, – местами белые, местами черные, там, где от крутизны склонов снег не держался.
Сашок не выдержал, сорвался и начал выписывать круги по нетронутому, спрессованному ветрами снегу, как молодая собачонка, спущенная с привязи. Бегал по слепящему солнцу, пока не задохнулся, тогда принялся раскладывать в избушке свои вещи, разводить костер и набирать в котелки снег.
Сергей с Ирой, оба биологи, окончили охотоведческий факультет в Иркутске, оба специалисты по крупным копытным. Веселые, легкие, увлеченные – что еще ждать от товарищей в походе? Сашок больше ничего и не ждал, он оказался в нужном месте с нужными людьми. Он торопился изо всех сил – столько чудес было вокруг! – вел себя как дикарь, попавший в супермаркет, – хохотал, бегал чуть не в припляску от нахлынувшего изобилия, хватался за один пейзаж, за другой и выглядел, наверное, довольно глупо. Его никто не останавливал и не осуждал.
Какие же сокровища ждали его на прилавках долины и вокруг?
Это был месяц всего с двумя-тремя пасмурными днями. На востоке вдали сверкал горный хребет, отделявший в этом месте Западную Сибирь от Восточной, на закате он становился розовым, почти красным. На западе – мешанина скал, вершин, цирков – горный массив, где происходил окот снежных баранов, которых изучали Сергей с Ирой. На севере – пологие холмы, скрывающие что-то хорошее. На юге – еще чуть-чуть, и монгольские пустыни. Посередине между востоком и западом стояла избушка на таком ровном месте, что дух захватывало. По этой поверхности можно передвигаться только бегом, все остальные способы могут свести с ума от несоответствия.
Надо всем этим надежно и устойчиво стоял твердый купол неба.
Какого цвета было это небо? Синего, бирюзового, цвета морской волны или выцветшего голубенького ситца? По-разному – утром одно, днем другое, над черными пиками светлее, над снежными гуще. Но как объединить все эти цвета в один – изменчивый и праздничный, царственный и далекий?
Кёк, конечно кёк! Даже если это неправильно. Надо будет у Альберта уточнить. Но Сашку важно было назвать прямо сейчас, подобрать точные слова для богатства, свалившегося под ноги. Иначе какой он хозяин всему этому?
Ему досталась такая большая страна, что жизни не хватит, чтобы вступить во владение ею. Одно Букалинское лесничество чего стоит – от тех скал, где ягнятся снежные бараны, до далекого хребта, становящегося красным по вечерам, да еще минут сорок лёта отсюда и до деревни, где живет Альберт.
Итак, кёк тенгри, небо цвета кёк. Добавь чуть-чуть влажности в сухой, невесомый воздух, пусти возле избушки босоногую теплую речку с усатыми пескарями и церковью на взгорке или поставь на горизонте какую-нибудь пальму, все пойдет кувырком и название, возможно, придется менять.
Они ходили в маршруты каждый день, Сашок насыщался и не мог наесться. Следы бёру – волка и теекен – росомахи по всей долине, а вон и она сама, неторопливо, как будто перекатываясь, чешет по тому берегу. Удаляясь, прыгают, как мячики, элик – косули, сверкая белыми подхвостьями – «зеркалами». Под оголившимися каменистыми склонами, где выдуло ветром и выбило солнцем снег, уже поднимают головы осторожные жирные сурки-тарбаганы, и, если затаиться за камнем, скоро можно видеть весь их город. Альберт говорит, тарбаганы ведут войны между своими городами и пленные у них заготавливают сено. А еще они хоронят своих умерших в землю.
Дикие животные, которые уходят и не вернутся. Ты смотришь на них, называешь их имена и радостно ощущаешь себя человеком.
Ребята ставят на треногу большую подзорную трубу и достают блокноты. Сашок тоже заглядывает в окуляр. По отвесным стенкам каменных цирков перескакивают тюнма – горные козы, или буны, замирают на крохотных, невидимых глазу уступчиках и глядят в твою сторону, повернув головы. А сверху на них строго взирает владетель гарема – огромный, бородатый, как дядя Сэм, пестрый ала-теке, лежа на камне и пережевывая свою жвачку, словно американский солдат в фильмах.