удет, да что уж, сейчас началась, и вообще, везде одно дерьмо, не могу на вас смотреть, чертовы уроды, мрази, ублюдки, как вас только земля носит, мог бы, всех вас перерубил, а еще лучше бы отравил. Во, пустить по трубам вместо воды какой-нибудь яд течет, чтоб все в округе себе глаза сожгли и желудки, и ползали, и корчились, а я ходил и всех их топором рубил.
Такой весьма непонятный поток сознания длился еще минуты две. Ефрейтор слушал это, уже чувствуя, как его руки немеют, и понимал, что все, это конец – выйти отсюда живым он не сможет. Конечно, ефрейтор до этого ни разу в жизни не встречал сумасшедших, но по этому человеку было сразу видно, что он не здоров. Из всего потока сознания Павлюшина ефрейтор сумел понять лишь одно: душегуб то ли ненавидит всех людей, то ли только милиционеров… хотя, в это время ефрейтор туго соображал и говорил – куча побоев давала о себе знать.
Ночь эта выдалась ужасной для всех. Еще часа два Павлюшин бил висящего на веревках ефрейтора, качал его из стороны в сторону, жег разрезанную плоть спичками и по-другому издевался. Ефрейтор пытался с ним говорить, но Павлюшин словно ничего не слышал – лишь изредка он мотал головой и говорил что-то бессвязное непонятно кому. Иногда он падал на пол и корчился в судорогах – в это время ефрейтор так надеялся на то, что этот изувер умрет. Однако минут через пять он опять поднимался, сносил со стола стоящие пустые бутылки и опять принимался бить, резать и жечь милиционера.
Двум постовым, идущим по улице, ставшей местом преступления, тоже стало не по себе, когда они приблизились к дому, испускающему свет, оттуда выскочила маленькая девочка в одном платьице. Ее синие от холода ноги увязали в снегу, а маленькие ручки были в крови. Когда они увидела двух милиционеров, то вскрикнула и бросилась бежать, но, сделав шага три, упала в снег, пока патрульные не взяли ее на ручки, несмотря на ее вскрикивания и сильную дрожь, занеся в дом. Поступили они умно: один постовой остался успокаивать и греть девочку на кухне, а второй рванул в отделение.
Однако там уже был переполох: постовой Родин пять минут назад сообщил о нахождении трупа патрульного.
Все это происходило около четырех утра. Соседи убитых родителей девочки и жильцы домов, прилегающих к оцепленному месту нахождения трупа патрульного, сбегались на непроходимый забор сонных мужчин в теплых синих шинелях. Холод, мрак и падающий снег не смущал людей – они жаждали увидеть новую жертву загадочного изувера и узнать, не поймали ли его в этот раз.
Не поймали…
Вскоре девочку забрали в больницу. Пока постовой сидел с ней, она не произнесла ни одного звука – таким сильным был ее шок, ее ужас, так сильно она была испугана. Врачи вкололи ей какое-то успокоительное, завели в карету скорой помощи и повезли в райбольницу – часа через четыре, по словам сонного медика, ужаснувшегося виду трупов в комнате, девочку уже можно было забирать для опроса.
Тем временем Горенштейн с Летовым помчались к месту нахождения трупа патрульного. Скрябин, прибежавший на место преступления первым – благо жил он рядом, уже успел выяснить две немаловажных детали. В шинели убитого он нашел удостоверение старшего сержанта Лобного Семена Парфеновича. Лицо было сильно изуродовано: череп разошелся по швам, но цвет волос и характерная деформация ногтя была такой же, как и у Лобного. Скрябин сразу же послал в отделение человека, который быстро выяснил, что в эту ночь Лобный ушел на патрулирование Первомайки с ефрейтором Михайловым. На большом удалении от трупа была небольшая лужа крови, а под свежим снегом внимательный ефрейтор Скрябин раскопал капельки крови, которые тянулись вдаль по дороге к дому убитых семьянинов. К приезду Летова версия уже была готова: сержанта душегуб убил, а ефрейтора забрал с собой.
Летов сразу же приказал отправить Скрябина с еще двумя испуганными патрульными по дороге к дому, а от дома идти вдоль улицы, заходя во все закоулки, вооружиться железнодорожными фонарями и искать хотя какие-нибудь улики – быть может, они смогут привести прямо в логово убийцы.
Кирвес, приехавший на «скорой» почти следом за Летовым с Горенштейном, быстро осмотрел труп сержанта и заключил, что убийство произошло совсем недавно, не более двух часов назад. Летов решил действовать решительно и, возможно, несколько противозакнно – он взломал замок на стоящем рядом продмаге, используя находящийся там телефон для звонков в отделение.
Горенштейн отдал немедленный приказ отправить группы поиска на помощь Скрябину, а также выяснить, кто проживал в доме убитых.
В это время милиционеры забыли о всех своих мыслях и делах – каждый был погружен в работу, ибо именно сейчас была надежда поймать убийцу прямо, что называется, по «горячим следам».
Однако вскоре эти надежды развеял Скрябин. Как оказалось, на развилке двух улиц он увидел следы от рельс телеги, а изредка попадающиеся под толстым слоем снега капли крови пропали вовсе. Следы от сапог было уже не найти – снегопад скрыл их навсегда. Короче говоря, Скрябин решил, что убийца с ефрейтором поехал на телеге по «железке». Один рядовой прибежал с этой скорбной новостью к Летову, а вот Скрябин пошел вдоль прочерченных на слое снега следах от едящей по рельсам телеги. Идти, однако, пришлось недолго – телега стояла около барака близ склада ОРСа Паровозоремонтного завода, а ее кучера только-только приехали.
«Твари, лежать!» – закричал Скрябин, оголяя свой «Наган». Оставшиеся двое его помощников сделали тоже самое, и вскоре на двух полупьяных кучеров уже были направлены три ствола пистолета.
Один из них упал на колени и, содрав с головы старую шапку-ушанку, закричал: «Начальник, пощади, мы меньше килограмма украли!»
-Ты кого подвозил?! – заорал Скрябин.
-Никого я не подвозил! Мы взяли со склада, отвезли Матрене с толкучки и вернулись!
-А подвозили кого?
-Нет!
Скрябин топнул ногами, закричал, как и воры сорвал с головы свою фуражку, схватился за волосы и, испуская изо рта пар, пробормотал: «Ошиблись мы»…
Пригрозив кучерам «четвертаком» за воровство, милиционеры направились обратно. Снег уже занес все, он бил повсюду, разрезая, словно картечь, лицо. Все следы замело окончательно пока Скрябин бегал за ворами на телеге – и поди сыщи этого убийцу. Куда он мог пойти? Прямо, направо, налево, может вообще в лес?
Не найдя ничего интересного близ занесенного снегом трупа сержанта, его загрузили в «труповозку» и повезли в морг. Остальные милиционеры двинулись сквозь начинающую бушевать метель к следующему месту преступления. Колеса «Победы» и «ХБВ» буксовали в толстом слое снега, «дворники» постоянно сдували с лобового стекла приставучие снежинки, а слабенькие фары прорезали мрак холодной сибирской ночи.
Как оказалось, за это время в отделение позвонили и пришли три человека, которые жили рядом с домом убитых. Пока опергруппа прорывалась к этому дому сквозь метель, у сонных соседей удалось взять показания. Примерно час назад они услышали выстрел в доме №14 по улице Дружинников, после чего проснулись и увидели, что в нем зажегся свет и уже думали пойти посмотреть, что там происходит, как услышали крики, а сквозь зашторенные окна дома увидели человека с топором, а один даже то, как он начал рубить жену. Заперев двери, вооружившись тишиной и топорами с ножами, соседи стали следить за домом, пока из него не выполз человек в милицейской форме, со связанными руками, а потом отец семейства в «ночнушке». Милицонер спустился по ступенькам крыльца, и, сильно качаясь, поплелся к выходу, пока не упал на гору дров у калитки, которые его и завалили. Милиционер был словно пьяным – хотя, для следаков было ясно, что это последствия побоев.
Потом из дома выбежал мужчина в черной «москвичке» и военных галифе с топором средней длины в руках. Он ударил ползущего отца топором по голове, потом вытащил из кучи дров милиционера, пнул его и затащил за шиворот шинели в дом. После этого, на глазах у соседей (которые, стоит сказать, спрятались и смотрели сидя на корточках у окон) стал рубить топором мужчину. Длилось это долго, но, что странно, убийца ни разу не закричал при этом. Изуродовав отца, убийца затащил его в дом, забрал милиционера и вышел на улицу, идя в сторону леса по улице Дружинников.
…В самом доме пахло уютом. Стол был аккуратно накрыт скатертью, на нем стояла тарелка с хлебом, прикрытая белым платком. Под столом были следы крови, они же были и по всему полу, а от середины комнаты тянулся длинный кровавый след – это раненый отец семейства полз к выходу. В углу, около извергающей тепло печи, лежало изуродованное тело женщины. От тела и до самой двери тянулись маленькие красные следы – вероятно, это девочка бежала от трупа матери к выходу. Рядом с трупом также виднелись большие мужские следы – как оценил Летов, это были следы от сапог примерно сорокового размера. В целом, место преступления производило очень удручающее состояние: везде видна опрятность, красота, ухоженность этого славного семейного гнездышка, на стенах висит три семейных фотографии, а весь пол, кровать, печь и часть стен была заляпана кровью. На кухне, конечно, было легче – там не было трупов и крови, вторая половина печи служила местом готовки, большой стол был заставлен чистой посудой, было много табуреток и даже парочка старых стульев одиноко ютилась у деревянной стены.
Вскоре выяснилось, что убита была семья Жохриных. До 1941 года они жили в Днепропетровске, потом были эвакуированы оттуда вместе со Стрелочным заводом и с 42-го года жили в Первомайском районе. Отец – Степан Жохрин, был начальником цеха на Стрелочном заводе, жена – Юлия Жохрина, была домохозяйкой, воспитывали девятилетнюю дочь Ирину, которая состояла в отряде октябрят 49-й школы. Судя по всему, отец, поняв, что убийца движется к дому, спрятал дочь под кровать, она оттуда не вылезла, что и спасло ей жизнь. Около кровавого следа лежал длинный нож – вероятно, Степан Жохрин пошел с ним на убийцу, но получил пулю в живот.
…Уже в восемь утра все сидели в кабинете Ошкина. За окном валил снег, да с таким упорством, что рабочие по утру просто увязали в нем. Было ясно что все, наконец-то, наступила настоящая зима, и заледеневшую грязь покрыл почти что полуметровый слой снега.