Долганова вся аж затряслась от ужаса. Ее красное от мороза лицо испускало страх, глаза расширилсь, но она держалась из последних сил, пытаясь этот страх скрыть. Протянув мужчине скомканные купюры, она взяла авоську и аккуратно бросила ее рядом со своим ящиком. Павлюшин же положил банкноты в карман, и не попрощавшись пошел прочь. Он сразу почуял что-то неладное: уж слишком сильно испугалась эта бабка, значит, либо на него уже вышли, либо она поняла, что эти капли на пальто от крови.
Броскин моментально набрал номер отделения и сказал одну фразу: «Я с толкучки, объект объявился, приезжайте, начинаю преследование».
…Вокруг ничего не было: Летов бежал, балансируя руками и чувствуя своей грудью ледяной ветер и редкие, словно пробуждения рассудка, снежинки. Люди с удивлением и ужасом смотрели на несущегося по снегу милиционера и бегущего за ним мужика в черном пальто.
Меньше чем через минуту они выбежали к толкучке, рванув мимо орущих и «пиарящих» свой товар продавцов. Люди, которых толкали бегущие, уж хотели начать материться, но, видя человека в милицейской шинели, сразу останавливали себя.
Тем временем оба агента шли по пятам за Павлюшиным. Он уже на толкучке почуял что-то неладное: Долганова уж слишком сильно его испугалась, а теперь за ним и вовсе шли двое мужчин, разрезая тонкий поток людей, идущих в свой единственный выходной на главное место торговли в Первомайке.
Вот Павлюшин свернул с улицы бараков на улицу, которая полностью состояла из новехоньких каменных домов, выстроенных уже после войны. Деревянные двери подъездов, выкрашенные в бордовый свет, смотрелись на фоне желтоватых стен и белого снега очень выделяющееся, в снегу на дороге уже были проезжены колеи от машин, а солнце пыталось согреть этот и без того светлый уголок рабочего района сквозь серую призму, но его лучи оказывались бессильны пред прочным слоем серости и пред силой поздней осени.
Павлюшин быстро открыл дверь подъезда, встав между входной и внутренней дверью. В его руке уже блеснул топор, которым он был готов зарубить преследовавших.
Агенты же вышли за угол дома тогда, когда Павлюшин был уже внутри – просто не успели заметить в каком именно подъезде скрылся убийца. Взведя курки пистолетов, Броскин зашел в первый подъезд, а Ющенко во второй.
Пистолет на вытянутой руке был первым, что увидел Павлюшин. Броскин оглянулся и никого не увидел: убийца спрятался за дверью. Тогда агент пошел дальше и, перешагнув порог внутренней двери, уже почти наступил на грязные плитки лестничкой клетки, но в этот момент получил удар топором по затылку. Молодой агент был очень испуган и просто не успел мобилизоваться для полной осторожности, допустив смертельную оплошность: не заглянул за дверь.
Павлюшин положил в карман пальто запасную обойму, топор во внутренний карман пальто, а сам схватил пистолет и рванул к первой двери.
… Запыхавшийся Летов, согнувшися в какую-то букву «Г» дабы хоть как-то отдышаться, спросил у Долгановой куда направился убийца и рванул по Физкультурной улице к каменным трехэтажкам. К его удаче, как раз в тот момент, когда Скрябин перебегал дорогу около первого дома, из подъезда вышел Ющенко. Летов со Скрябиным рванули к нему, взвели курки пистолетов, и друг за другом ворвались в соседний подъезд. Первым, что они увидели был труп Броскина, а следом полыхнула вспышка во мраке подъезда, и пуля влетела в деревянную дверь рядом с плечом Скрябина.
Павлюшин пальнул в сторону милиции, выломал дверь и ворвался в ближайшую квартиру. Повалив на пол ветхий шифоньер, стоявший у двери, он пустил пулю в испуганную женщину, которая только вскочила с кровати, а затем выпрыгнул в окно первого этажа, выломав своим телом стекло.
На этот раз он оказался позади дома, где уже были ветхие частные домики. Перемахнув через забор, он забежал за небольшую избенку, пугаясь каждому выстрелу, и рванул по узенькой улице мимо бараков в сторону железной дороги.
Все трое агентов понеслись за ним. Ющенко был как и всегда спокоен: два года работы в СМЕРШ сделали его железной машиной, готовой почти ко всему и не боящейся никого. Следом за ним бежал Скрябин: его молодое лицо было переполнено ужасом, ноги чуть-чуть сгибались, а слетающие с плеча кусочки дерева только напоминали о недавней близости смерти. А самым последним по снегу плелся Летов: лицо его было, как и обычно, стеклянным, вид потерянным, а руки двигались в такт заплетающимся ногам – прежняя способность быстро бегать уже иссякла практически полностью. Сейчас он всеми силами держался: если б не погоня и его частичное умение подавлять близящиеся припадки в важный момент, он бы уже валялся в судорогах, ведь выстрелы и очередной труп ох как будоражили тот отдел мозга, который ответственнен за генерацию воспоминаний, а, значит, и припадков.
Вскоре Павлюшин уже поднимался по железной лестнице к рельсам на насыпи. Ющенко пустил в его сторону пару пуль, но юркий маньяк прокатился лежа по шпалам, а потом рванул по ним вперед.
«Парни, идите наверх, я пойду по низу, если он будет спускаться!» – прокричал Летов, и, прибавив скорости, рванул по заснеженной дороге близ кустов и крутой насыпи.
Ющенко со Скрябиным рванули наверх. Убийца же их заметил, упал на живот и стал без остановки палить по несчастной лестнице. Пули разрезали воздух, прорывали тонкий щит страха двух милиционеров, изредка врезались в прутья, рикошетя от них, разбрызгивая вокруг искры и издавая жуткий звук.
Вскоре Ющенко выплюнул изо рта кровь и упал на Скрябина, повалив его на ступени. Под градом пуль они покатились вниз, оставляя за собой кровавый след, а Скрябин еще и не переставал кричать.
Как только эта «куча» скатилась вниз, испуганный и уже мало что понимающий Скрябин скинул с себя убитого Ющенко и рванул наверх. Летов уже думал пойти на помощь, но, увидев, что Скрябин выжил, побежал понизу.
Молодой ефрейтор вскочил на деревянные шпалы, упал на колено и начал пускать пули в сторону бегущего Павлюшина. Сейчас ефрейтор мобилизовал все свои умения: он откинул в сторону страх и делал все на максимальной высоте.
Вот Павлюшин вскрикнул, в воздух поднялся небольшой фонтан крови, и громоздкий маньяк упал на каменную насыпь. Скрябин чуть не вскрикнул от счастья: кажись, он завалил убийцу.
Вскоре он был уже рядом с лежащим душегубом. На камнях рядом с ним виднелись небольшие лужицы крови, само тело не дышало, в воздух не поднимался пар. Скрябин медленно подходил к трупу убийцы: пистолет немножко трясся в его руках, ствол косился влево-вправо, но молодой милиционер все равно шел вперед.
Вот он стоял вплотную к Павлюшину. Пистолет не опускал, но уже потянулся за ремнем, дабы связать портупеей руки душегубу: вдруг очухается еще.
Вдруг Павлюшин резко «ожил», рванул ногами и повалил на рельсы Скрябина, зачем-то приблизившегося вплотную к телу убийцы.
«Сергей!» – прокричал Скрябин, за миг до того, как получил пулю в голову. Кровь залила блестящий на тусклом солнце рельс, а Скрябин так и уставился стеклянными глазами полными ужаса в сторону растекающейся вдали линии рельс.
«Твое мать!» – заорал Летов, да с такой силой, что даже птицы спорхнули с верхушек голых берез, разрывая небо своими крыльями и когтистыми лапами.
Началось. В Летова врезался огромный ящер, разорвав щеку когтем, и бравый милиционер упал на ледяную дорогу, потом ящер опять врезался в него, на этот раз разорвав руку. Вскоре его полностью окружили ящеры, а рядом стоял Леха в крови и звал Летова к себе в Тот мир: «Серега, Серега», пока заветное «Серега, Серега» не произнес и стоящий рядом с Лехой окровавленный Скрябин.
Летов вновь прокричал, мотнул головой, откинув в сторону ящеров, поднялся на ноги и, растолкав плотное кольцо Лех и Скрябиных, поплелся в сторону насыпи. Визуальные галлюцинации ушли прочь, лишь все было абсолютно размытым и нечетким, но звуковые остались: в ушах стоял вой снарядов и свист пуль.
Вот он уже упал на каменную насыпь и пополз наверх. Камни сыпались вниз, словно его жизнь, размытое небо переплеталось с рельсами, а в руки постоянно впивались острые края камней. Ноги скользили, то и дело зацепляясь за ледяную землю, которая открывалась под камнями. Поэтому Летов то сползал вниз, то поднимался, но все равно полз, еще надеясь поймать убийцу.
Вот его рука схватилась за ледяной рельс, а вскоре и все тело заползло на шпалы.
Тем временем Павлюшин поднялся с ног и завыл как волк: рана давала о себе знать. Ненависть и жажда убийства уже просыпалась в нем: та самая щекотка, тот самый зуд в мозгу, зуд убийства вновь начинал заполонять его воспаленное сознание. Как щекочет горло при бронхите от чего начинается кашель, также и щекочет мозг при болезни, а от этого и начинаются убийства руками таких, как Павлюшин.
Павлюшин встал на ноги и огляделся. Он еще никогда не был таким рассеянным: голоса тихо шептали что-то в его голове, и желание было только одно: скорее зарубить кого-то топором. При этом где-то в глубине он чувствовал страх и опаску: было ясно, что вскоре суда приедет куча милиции – выпуск всего магазина пистолета не мог остаться незамеченным. Однако, несмотря на это, весь туман в его голове не давал стать внимательным и осмотреться хорошо. Именно поэтому он и не заметил корчащегося внизу Летова, тело которого скрывали деревья и кустарник.
«Гребаные уроды, как же я вас ненавижу» – пробормотал Павлюшин, разрывая пальто и китель на груди убитого Скрябина. Вскоре он отодрал от его нательной рубахи огромный белый кусок тряпки, забинтовав им свою поцарапанную руку, после чего ударил топором Скрябина, но должного удовольствия уже не получил.
Когда Летов выполз наверх, Павлюшин был ошеломлен: по причине своей животности, своей ненависти, он просто не заметил еще одного мента, ибо вокруг насыпи рос густой кустарник и высокие деревья, да и вообще, все свое внимание он устремил на тех двоих, кто поднимался наверх. Поэтому появление третьего персонажа, хоть и сильно побитого, ошеломило душегуба, который уже почти перевязал свою касательную рану в районе плеча обрывком нательной рубахи Скрябина.