«Вот урод, если убился меня ж под суд!» – подумал постовой и, оглянувшись, чтоб никого не было, открыл камеру. Главным сейчас для Ладыгина было откачать Павлюшина, чтоб никто не заметил, что под его наблюдением особо опасный преступник покончил с собой. От ужаса и испуга Ладыгин, проживший на свете всего-то 22 года, даже камеру не закрыл. Впрочем, это не страшно, ведь Павлюшин и вправду не дышал. Ладыгин шепотом спросил: «Эй, урод, ты жив?», похлопав его по окровавленной щеке. И вдруг, в один миг, Павлюшин вдребезги разнес постовому нос, повалил его с ног, потом быстро поднял, схватил рукой за горло и со всей силы вжал в затылок холодный ствол «Нагана».
Ладыгин даже одуматься не успел, как его вытащили из камеры и, рыча в ухо, потащили по коридору. Двухэтажное здание, в котором находилось отделение, имело основной вход с улицы, а также запасный выход, сделанный весьма необычно: на втором этаже в конце коридора был небольшой балкон, с которого вниз шла железная лестница, выходившая прямиком на боковую часть двора отделения. Ясное дело, что этим выходом никто не пользовался: оконные рамы давно склеили пожелтевшей газетой с клейстером, ступеньки были завалены мокрыми осенними листьями и припорошены снегом. Однако Павлюшин плевать хотел на то, что выход на лестницу аккуратно и в поте лица клеили еще первые работники отделения – он локтем разнес пожелтевшее стекло, Ладыгиным выломал доски и просто бросил его на лестницу. Бедный постовой с криком покатился вниз, Павлюшин моментально спустился, схватил его и пальнул в какого-то милиционера, пытавшегося достать из кобуры пистолет. В отделении все переполошились: схватили пистолеты, надели шапки и рванули на улицу. Павлюшин же тем временем бросил Ладыгина в машину, водителя которой только что застрелил, быстро взял пистолет убитого и уже под градом пуль, пробивавших железную оболочку машины, сел в «Москвич», надавив на газ. Вскоре он уже снес деревянный забор отделения и вырвался на трассу.
Пока оставшиеся постовые заводили «Победу» и еще один «Москвич», раненый милиционер рассказал, что Павлюшин взял в заложники Ладыгина: поэтому тем, кто отправлялся в погоню был дан строгий приказ стрелять только по колесам, дабы не застрелить товарища.
Не успели машины отправится в погоню за беглым убийцей, как во двор отделения въехал автозак и две «Победы». Летов, увидевший лежащего в окровавленном снеге мента и носящихся работников отделения, быстро выбежал из машины и вместе с Горенштейном рванул в кабинет начальника райотдела милиции.
Пожилой полковник стоял, оперевшись на стол. Трубка одного телефона уже была снята, по второй он заканчивал говорить, когда в кабинет ворвались озлобленные Летов с Горенштейном.
«Понял, сообщай!» – прокричал в трубку полковник и со всей силы бросил ее на место.
«Где он, вашу мать?» – практически прорычал Горенштейн.
-Только что его наши ОРУДовцы на Коммунистической улице видели, едет в сторону Оби – испуганным, растерянным голосом ответил полковник, даже не заметив, что на него орет капитан.
«Значит к переправе едет, тварь» – протароторил Летов.
-Да, куда ж еще то.
-Там во дворе ГАЗ 67-й стоит, заделанный фанерой, я на нем поеду, сумею срезать путь по льду. Ты езжай с местными ментами, я попробую его задержать.
-Понял, шуруй! – бросил Горенштейн и сразу же крикнул полковнику: «Ключи от ГАЗа-67 фанерного у вас?»
-У меня, сейчас дам.
Вскоре Летов схватил из рук испуганного до нельзя полковника ключ, взял у Горенштейна себе еще один пистолет и вскоре на полной скорости выехал со двора отделения. Машина его была, по сути, бутафорской: ехал Летов за рулем знакомой «ХБВшки», которую умело превратил в закрытый и плотно защищащающий от сибирского снега вездеход бывший автослесарь, служащий в Кагановическом райотделе милиции: крышу он оставил брезентовой, выгоревше-зеленого цвета, а сбоку надстроил фанерную кабину, плотно закрывающую сиденья ГАЗа, да и это была не просто фанера: умелый слесарь вырезал в ней двери на скрипучих шарнирах и отверстия для запачканных темно-синей краской стекол. В кабине, конечно, было холодно, ибо брезент от сибирских морозов не спасал, но зато не резало ветром глаза и вовнутрь не залетал мерзкий снег, которого было так много.
Горенштейн же решил поступить иначе: следом за ним с Первомайки ехал автобус со взводом солдат, и где-то минут через десять он уже должен был доехать. Раз Летов с местными ментами уже преследовали Павлюшина, то логичным было дождаться солдат и рвануть с ними к ледовой переправе. Пока они ехали, Горенштейн быстро отмобилизовал местных милиционеров, усадил их в свою машину и принялся ждать, смотря своим абсолютно мертвым лицом вдаль. Все его мысли, все, чем он сейчас жил было связано лишь с одним – с жаждой отмщения Павлюшину, тому уроду, который уничтожил и без того еле живого капитана милиции, который сейчас, почти на сороковом году жизни потерял абсолютно все, все, что оставалось у него.
Пока Летов несся по заснеженному Новосибирску, а Горенштейн смотрел вдаль улицы, ожидая солдат, Павлюшин прорывался к Чернышевскому спуску. Две милицейских машины следовали за ним по пятам, иногда их водители пускали пули, но те лишь врезались в мерзлую землю, не попадая в колеса.
Ладыгин без остановки кричал, умоляя Павлюшина остановится. Пули изредка доламывали заднее стекло машины, ветер со снегом задувал во внутрь, а Павлюшин совершенно спокойно рулил, со всей силы давя на педаль газа и постоянно смотря вперед. Сначала он спокойно реагировал на крики Ладыгина, но вдруг, совершенно неожиданно, выстрелил ему в грудь, открыл дверь и, не отпуская руля, выкинул из машины на полном ходу. Бедный милиционер вылетел на дорогу, врезался в землю и покатился прямо под колеса несущейся «Победе». Горе-водитель, осознавший, что он вот-вот переедет товарища, резко свернул в бок и на полном ходу врезался в сугроб, прорвав его словно стрела, а потом свалившись в глубокий ров, шедший вдоль дороги.
Павлюшин, видевший в боковое стекло как милицейская машина слетела с дороги, аж завизжал от счастья – осталось разделаться с еще одним «Москвичом» и можно смело убегать куда-нибудь на левом берегу. К тому же до ледовой переправы, проходившей там же, где летом уже который год проложен понтонный мост, оставалось совсем немного.
Летов же решил поехать несколько иным маршрутом. В отличие от Павлюшина он не стал углубляться в город к Коммунистической улице – Летов решил сразу прорваться к берегу реки, поехать вдоль него мимо двух лесозаводов и таким макаром сразу вырваться к переправе. Однако если же Павлюшин поедет по ней раньше Летова, то он мог срезать по реке – слой снега на ней был небольшой и на вездеходе теоретически можно было проехать.
Вскоре Летов уже переехал через линию железной дороги, проехал мимо Малой Малаховки и небольшого заснеженного оврага, выехал на заснеженный берег реки и рванул вперед мимо покосившихся заборов завода. Внизу блестел припорошенный снегом лед Оби, голуби, сидевшие на нем, удивленно смотрели на несущуюся наверху железную махину. На противоположном берегу виднелась лесопильная база и заснеженные бревна, маленькие человечки, издалека казавшиеся похожими на спички, также, как и голуби, удивленно смотрели на машину – видать по этой дороге ездили редко, да еще и на такой скорости.
Вскоре берег стал снижаться, дорога уходила вниз, а лед реки становился все ближе и ближе. Летов смотрел на виднеющуюся ледовую переправу – две одиноких полуторки, везущие бревна с лесопильного завода на лесопильную базу уже давно заехали на левый берег, поэтому сейчас единственным пользователем переправы был снег с ветром.
Мотор «ГАЗа-67» выл, снег под колесами превращался в кашу, а Летов гнал на полной скорости. В голове был туман, рук он не чувствовал – по всем ощущениям, скоро могло начаться то, что самое ужасное при погоне.
Вдруг тишину утра разорвали выстрелы, и к ледовой переправе выехали два милицейских «Москвича», едущие на расстоянии метров двадцати друг от друга. Летов понял, что проехать до переправы спокойно не получится, поэтому резко повернул вправо и слетел с дороги на лед реки. Небольшой полет с высоты полуметра, жесткая посадка на лед и моментальный рывок вперед. Летов был неимоверно счастлив – машина не стала буксовать на льду, рванув и разнося перед собой небольшую подушку снега. Вскоре весь капот был в кусках белой пелены, они же попадали на лобовое стекло. Вот Летов срезает путь – пока две одиноких синих машинки несутся по прямой, Летов подъезжает к ним сбоку, готовя для пальбы первый пистолет.
Милицейский сержант выпустил весь магазин, а по колесам так и не попал. Уже на середине переправы огонь впервые открыл Павлюшин – он, быстро скрутив ручку бокового стекла, высунул руку с «Наганом» и начал палить по преследующей его машине. Повезло ему не намного больше, чем милицейскому сержанту – пара пуль, конечно, попала в бампер и фару, но заветная цель – лобовое стекло так и не было поражено.
Первым несущийся по снегу синий ГАЗ-67, плотно заделанный фанерой, заметил сержант, задавший усатому водителю логичный вопрос: «Что это за чертовщина справа?». Такой же вопрос задал самому себе (или же кому-то из своих «собеседников») Павлюшин, увидев в боковое стекло как в сторону переправы, разнося снег, рвется какая-то машина.
Однако думать времени не было – сержант открыл огонь, и пули уже начали разносить сиденья машины. Ответ Павлюшина не заставил себя ждать, и вот пальба пошла уже из изуродованного выстрелами «Москвича».
Пока Летов со всей силы давил на педаль газа, готовясь либо въехать в машину Павлюшина, либо вырваться прямо за ней и открыть огонь, пуля влетела в плечо водителю второго милицейского «Москвича». Кровь фонтаном вылетела из перебитой артерии, забрызгав разбитое лобовое стекло, старый старшина от боли дернул руль и вскоре машина вылетела с переправы, уткнувшись в снег.
Однако в это время в погоню вмешался Летов – его машина прорвала стену снега, ограждавшую переправу от остальной реки, выехав на лед единственной артерии между двумя берегами. Бедный 67-й ГАЗ, весь забитый снегом, начало сносить – как бы Летов не пытался выровнять руль, машину крутило и крутило, относя в сторону. Самым оптимальным сейчас было дернуть ручник, дабы машину не снесло с дороги, и она не застряла в снегу подобно забрызганной кровью машины предыдущих преследователей, однако дернуть за ручник значит сдаться, дать Павлюшину вырваться вперед и значительно отстать от него.