— Давай руку, боксер! — примирительно сказал я.
Но тот не хотел примирения, ругаясь и обзывая меня обидными словами, он запрыгал на одной ноге к своей машине.
— Что, допрыгался, хулиган проклятый! — услышал я крик Фаины Тихоновны. — Это тебе не с бабками воевать. В тюрьму захотел? Так мы это мигом организуем.
— Ты бы, тетка, помолчала, — подал голос Торбеев. — Тоже мне, милиционерша нашлась. А тебя я все равно достану.
— Чего доставать. Я здесь. И впредь будь поосторожнее с незнакомыми, как ты говоришь, козлами, — сказал я. — Могут и забодать…
— Пошел ты!..
Я попытался отряхнуть свои белые джинсы от дорожной грязи, которую собрал, падая на дорогу, но скоро понял, что их надо отдавать в стирку. Собрав разбросанные пакеты, я пошел к Саяниному дому не по центральной улице, а задами. На подходе меня встретили знакомые козы, они вновь, как и при первой встрече, уставились на меня. Я решил задобрить их, достал из пакета булочку и, присев на корточки, протянул ее ближайшей козочке. И неожиданно получил жесткий удар по заднему месту. Упав на четвереньки, я оглянулся. Выставив вперед рога, для повторной атаки готовился хозяин стада.
«Да что они здесь все, сговорились!» — подумал я, вспомнив высказанное предостережение Торбееву, и расхохотался. Да, такого в моей жизни еще не случалось! Как говорится, не рой яму другому, попадешь в нее сам.
Когда я вошел в дом, Саяна, оглядев мои брюки и мое расплывшееся в глуповатой улыбке лицо, спросила, что произошло.
— Сейчас меня чуть не забодал здешний козел, — смеясь, ответил я. — Приревновал к своей козочке. У вас здесь не Прудово, а Зуняман.
— Что-что? — не поняла Саяна.
— По-бурятски это означает «сто козлов».
И я в подробностях начал показывать, как я хотел понравиться козе и как меня долбанул ее ухажер. Саяна ничего не могла понять, она слушала меня, потом вспомнила, что козел уже бросался на ее сестру и та, убегая от него, сломала ногу. На это я заметил: ноги мои целы и шутливо добавил, что, должно быть, козел признал меня за отступающего француза и решил отомстить за сожженную Москву. Но выкрутиться не удалось, в дом пожаловала Фаина Тихоновна и начала в красках расписывать стычку с Торбеевым.
— Да тебя нельзя отпускать в деревню одного! — всплеснула руками Саяна. — Ты еще на ходу сочиняешь.
— Это точно, нельзя, — подтвердил я. — Но я же пишу сценарий. А там у меня сарлыки. А у них, знаешь, какие рога? Не чета вашим козлам. Так что я готовлюсь снимать…
— А вы переезжайте жить в Прудово, — неожиданно предложила Фаина Тихоновна. — Здесь есть кого и что снимать. Недавно главу поселковой администрации сняли. Так мы вас вместо него выберем.
— Я подумаю, — глянув на Саяну, с серьезным видом ответил я. — Но хорошо бы милиционером. У вас есть здесь милиционер?
— Нет, — со вздохом ответила Фаина Тихоновна. — Но раньше, при советской власти, был.
— Должность милиционера сейчас на общественных началах выполняет Фаина Тихоновна, — сообщила Саяна, когда тетка ушла к себе. — Ей до всего есть дело. Сейчас мужики в селе в основном пьют, а женщины бутылки сдают. Такая жизнь наступила. И, помолчав немного, добавила: — Но я ему покажу, как цепляться к незнакомым.
— Ну, не совсем уж я такой незнакомый, — пошутил я.
— Да уж лучше был бы незнакомым, — думая о чем-то своем, сказала Саяна. — А так приходится отвечать, как за своего.
И Саяна рассказала историю появления Торбеевых в Прудове. После того как отец ушел на пенсию, ее родители переехали жить в Прудово, на родину бабушки. Торбеевы прикатили следом, купили неподалеку дом, а после на его месте отстроили дачу. Однажды у Саяны с Вадимом произошла стычка. Как-то она со своим сыном Денисом пошла на пруд. Навстречу ей Торбеев с дружком. Встретились они на мостике, где полощут белье. Ребята были навеселе. Им тогда было лет по пятнадцать. И вот один из них не стал сторониться и задел ее локтем. Она, конечно, этого не ожидала, все же шла с ребенком, и, оступившись, упала в воду. А они, испугавшись, побежали прочь. Саяна вылезла из воды, вытащила сына, сняла с ног тапочки, догнала их и врезала Торбееву по спине.
— Мой отец после войны работал на руднике у Торбеева, — выслушав Саяну, сказал я. — Рассказывали, что он приехал с Колымских приисков. Они определяли жизнь поселка. А порядки на руднике были лагерные. За малейшую провинность — штраф. Люди работали как каторжные, от зари до зари, хотя желающих попасть на рудник было хоть отбавляй. Заработки там были побольше, чем в других местах.
— Тогда время такое было. Людей не жалели, — заметила Саяна. — И мой отец начинал работать у него геологом. Михаил Доржиевич его уважал. А когда папа умер, Торбеевы нам очень помогли. Но своего внука они, конечно, разбаловали. Рос он хулиганистым, его два раза хотели исключить из школы. После окончания авиационного института его дедушка взял к себе помощником и отправил в Америку на курсы менеджеров. Представь себе, Вадим окончил их с отличием. Сейчас такие дипломы открывают двери любых фирм.
«Во сколько же обошелся Торбеевым такой диплом? — думал я, слушая Саяну. — Открывают не дипломы, а деньги, которые стоят за ним. Впрочем, зачем считать чужое».
— Поскольку Болсан стал шаманом, то все свои надежды, связанные с авиакомпанией, Михаил Доржиевич теперь возлагает на внука, — сообщила Саяна. — Вадим мне сказал, что его недавно ввели в члены правления «Иркута». — Саяна на секунду замолчала, затем, глядя куда-то в окно, добавила:
— Чтобы у тебя не было ко мне вопросов в отношении Вадима Торбеева, то он, узнав, что я развелась, предлагал мне выйти за него замуж. Говорит, давай попробуем вместе землю копать. Он считает, что археологи и старатели, по сути, занимаются одним делом. Те и другие роют землю. И тем и другим попадает золото.
— Только одни потом ездят на машинах, а другие на электричках, — заметил я.
— К сожалению, а может, к счастью, но это так, — согласилась со мною Саяна. — Вообще-то Вадим меня этой выходкой сильно огорчил. Видимо, перебрал, с ним это бывает. В прошлом году он подарил мне металлоискатель. Для археолога это ценная вещь. С ним я прошлась по огороду и нашла несколько старинных монет. Вот они. — Саяна открыла шкаф и показала темные попорченные временем монеты. — Торбеев мечтает найти могилу Чингисхана. Каждый год он ездит в Саяны и сплавляется по рекам. Осенью он будет принимать дела у отца. А его отец займется своими делами.
— Будет шаманить в пользу Чубайса, вымаливает у своих предков прощение за приватизацию, — пошутил я.
— Я уже говорила, авиакомпания «Иркут» жертвует деньги на строительство нашей церкви, — сделав вид, что не расслышала моих слов, сказала Саяна. — И я им за это многое прощаю. На зло нельзя отвечать злом, только тогда мы можем подняться и исправиться.
Теперь мне стало понятно внутреннее сопротивление Саяны, ее желание обелить Вадима и всех Торбеевых. Вспомнив, как моя жена крутила у виска, я, улыбнувшись, сказал.
— Это делает честь «Иркуту». И что же ты ему ответила?
— Я ему отказала.
— Верное решение, — заметил я. — Ты же наверняка знала, что в твоей жизни появлюсь я.
— Какая самонадеянность! — засмеялась Саяна. — Вот прямо-таки сидела и ждала тебя.
— И все же я бы десять раз подумал, прежде чем принять предложение этого парня, — сказал я.
— Что, из-за этой выходки?
— Нет. Это мелочи. Сил, апломба у него хоть отбавляй. Но и наглости.
Зазвонил мобильный телефон, Саяна, извинившись, вышла на кухню. А я решил пойти подышать свежим воздухом на крыльцо. Темнело, с поросших камышом болотных низин, от зарослей тальника, к огородам и домам наползал туман, со стороны пруда тоненько, чем-то напоминая далекий истончающий звук электропилы, кричал козодой. Этот тревожащий, выпиливающий вечернюю тишину, то затухающий, то вновь нарождающийся выкрик соединял и раскладывал по невидимым полочкам прошлое и настоящее, ту жизнь, которая протекала здесь, вокруг деревни, леса, пруда, несуществующего ныне колодца, мимо которого мелькнули и исчезли во тьме веков орды Батыя, самозванцы, чванливые ляхи, самонадеянные французы.
В наступающей темноте, за прудом в новорусском квартале, начали зажигаться окна, и деревенские дома, заборы, бани старого поселения, помнившие на своем веку Самозванца, Мюрата и Рокоссовского, начали тихо и незаметно погружаться во тьму. И почти одновременно, заглушая крики козодоя, заполняя собой все пространство, сотрясая воздух, во все стороны от кирпичных особняков, усиленная динамиками, ухая и стуча, понеслась современная музыка.
Скрипнула входная дверь, на веранду вышла Саяна, неслышно облокотилась на перила.
«Для чего я здесь? Что мне осталось и что еще надо в жизни? И куда же меня вынесет этот поток?» — глядя на нее, подумал я, пытаясь связать свою прошлую жизнь с той, которая не только надвигалась, но уже и стояла рядом.
— Только что я разговаривала с мамой, — сообщила Саяна. — Сегодня какие-то бандиты опять звонили ей. Спрашивали про карту. Угрожали, намекали про внуков. После разговора маме стало плохо. Соседка вызвала «скорую». Мне надо ехать в Москву. Последняя электричка через сорок минут.
— Если быстро соберешься, то успеем, — машинально глянув на часы, сказал я. — Конечно, надо ехать. Мало ли что!
Через пять минут мы уже бежали по ночной дороге, от которой по просеке можно было попасть на станцию. Неожиданно сзади вслед ударил свет фар, к нам на скорости подъехала машина.
За рулем я разглядел молодого Торбеева.
— Может, вас подвезти? — приоткрыв дверцу, предложил он.
— Как-нибудь сами доберемся, — быстро ответила Саяна.
— Давайте вместе прокатимся и поговорим.
— Научись сначала вести себя по-человечески!
— Ты меня, Яна, прости, дурака такого, — выдавил из себя Торбеев, увидев, что мы свернули на ведущую прямо к станции темную лесную просеку.
— Бог, Бог тебя простит, — ответила Саяна.
Это уже был другой лес, он темно и молча следил за нашим бегом по бетонным плитам, и я боялся одного — чтобы случайно Саяна не подвернула ногу. Когда мы забежали на перрон, то почти одновременно с нами, пробивая темноту и стуча колесами, подошла московская электричка.