шагов и вновь уже, будто из-под руки, заискивающе улыбаясь широким накрашенным ртом, еще раз посмотрела в нашу сторону. «Вот и шаманка появилась, — подумал я, глядя вслед женщине. — По сценарию теперь должен появиться шаман. Почему она на нас смотрит? Кого-то узнала или обозналась?»
Женщина села в угол, прямо у выхода из кафе, достала какие-то бумаги и начала их читать. Через несколько минут в кафе появился странного вида мужчина. Был он в очках с золотой оправой, на нем была черная майка с большой фотографией Курта Кобейна на груди. Он оглядел зал, скользнул по нам отсутствующим взглядом, взял поднос и спустя какое-то время с бутылками и пивной кружкой направился в нашу сторону. Мне показалось, что он хочет сесть к нам за столик, но он, глянув на Зину, прошел мимо и поставил свой поднос к «шаманке». Некоторое время спустя из угла, где сидела странная парочка, раздалось громкое пение. Такими голосами, зарабатывая себе на жизнь, обычно пели уличные певцы на Арбате. Но песня была знакомая и близкая.
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах…
— Не мешайте, неужели не видите, что я работаю! — глядя в нашу сторону, громко сказала женщина.
— На это я обратил внимание, — прервав свое пение, сказал мужчина. — Вы лучше, мадам, обратите внимание на мой голос. И если не возражаете, будьте моим менеджером. У вас вид, а у меня голос! Мы с вами можем такие деньги зашибить, никаким старателям не снились.
— Я тебя сейчас, старатель, вот этим стулом зашибу, и ничего мне не будет, — бросая взгляд в нашу сторону, пригрозила «шаманка».
— Бабочки летят на цветочки, а мухи, извините, на дерьмо, — на всякий случай, отодвинувшись, пробормотал мужчина.
— Не все золото, что блестит, — парировала женщина. — Или грохочет под ухом.
— Теперь и в Москве стало, как в диких степях Забайкалья, — с улыбкой сказал я, сделав вид, что забыл предложение Зины. — Как там наш сын?
— Сейчас он с подружкой отдыхает в Испании. Обещал приехать, — по-домашнему вздохнув, ответила Зина. — Так ты, Гриша, подумай над моим предложением.
— Да, ты делаешь успехи, — протянул я. — А скажи-ка мне, дорогая, это, случаем, не ты организовала ограбление почтового поезда?
— Ты, Гриша, все летаешь в облаках. Опустись, милый, на землю и оглянись вокруг себя. Той жизни, которая была, уже нет. Я пришла, потому что люблю тебя, идеалиста и наивного дурачка. Не мечись, не ищи смысла жизни. Он уже давно найден. Радуйся, обустраивай ее. Время быстротечно. Цвет времени бытия течет. А мы спим, — сказав это, Зина глянула на часы. — Мне пора в храм на вечернюю службу. Тебе куда, может, подвезти?
— Да нет, зачем мне торчать в автомобильных пробках. На метро быстрее.
Зина молча посмотрела на меня, слабая улыбка тронула ее губы, но она сдержалась.
— Если надумаешь — позвони.
Она встала, и тут же к ней с просящей улыбкой на лице бросилась «шаманка».
— Зинаида Егоровна, как я вас рада видеть! Вы меня помните? Я по поводу квартиры, — голос у «шаманки» стал жалобным и просящим. — Мы с мужем двадцать лет отработали на «Востокзолото». Он теперь инвалид.
— Мне сейчас некогда, — сухо прервала ее Зина. И, видимо, учитывая мое присутствие, теплее добавила: — Напишите письмо на мое имя. Я постараюсь разобраться.
— Я как раз этим и занимаюсь, — расцвела «шаманка». — Я могу прямо сейчас вам его передать.
— Извините, с рук не принимаю.
Я не стал провожать ее, сидел, смотрел на осчастливленную «шаманку» и думал, что действительно цвет времени бытия течет.
Зина стала работать в компании после того, как Ельцин расстрелял парламент. Работа была, как она говорила, на износ, в год у нее набиралось до двенадцати командировок. Однажды Зина сообщила, что собралась отдохнуть в Прибалтике. Сказала она об этом буквально за несколько дней до отъезда. Туда был необходим заграничный паспорт, и она рассчитала, что за оставшиеся дни я не успею его оформить. Я молча проглотил эту новость и остался с Мишуткой дома. В следующий раз она вроде бы полетела в командировку в Магадан, а через неделю вернулась загорелая и довольная, как с Канарских островов.
Нередко можно услышать: чужая душа — потемки. А вот ум человека всегда на виду. Обычно его не прячут, а выставляют напоказ. Он как инструмент, которым пользуются для обслуживания человеческих желаний, а когда это необходимо, уберегает или выбирает для хозяина самый безопасный путь. Зина была умна, но тем изворотливым умом, который был для нее скорее дворником, чем садоводом. Глядя на нее, я думал, что квартиру можно убрать, вымести пыль из самых дальних уголков. Но вот что делать с душой, где поселились ложь и изворотливость? Можно перед сном прочитать молитву, а на другой день, поцеловав на дорожку, накрасить губы и улететь в зарубежную командировку. Однажды, когда, сорвавшись, я пытался докричаться до нее, она вдруг сразила меня неожиданной фразой, сказав, что дни недели заканчиваются воскресеньем, а не наоборот.
— Я хожу на исповедь и каюсь в наших с тобой грехах, — добавила она.
— В твоем понимании добродетель — это то, что при случае можно продать. Ты как матрешка — двойная, тройная, многоликая! А по сути липовая! — выпалил я.
От этой лингвистической находки, которая, по моему мнению, выражала Зинину сущность, у меня тут же поднялось настроение, ну точно маслом себя помазал.
— Тебе бы, Гриша, не за штурвалом сидеть, а на токарном станке из липы матрешки точить, — спокойно ответила она. — Если захотел выяснять отношения с женщиной, то не бери к себе в помощники плотницкий жаргон. Ты же летчик, а не краснодеревщик.
Зина умела ударить быстро и больно, в этом ей не было равных. Но так же быстро, точно замазывая на лице морщинки кремом, она могла сгладить неприятный разговор, нащупать ту верную тропку, которая примирила бы обе стороны.
— Я не летчик, а воздушный извозчик! — буркнул я.
— Это заметно. Ты сердишься, значит, ты не прав. Мы с тобой далеко не ангелы. В том, что происходит, есть, милый мой, и твоя вина. Я не прячу, как ты, голову под подушку, а хочу прожить свою жизнь, а не чужую, кем-то придуманную. И каждый день прошу об этом Спасителя. Я за тебя молилась и молюсь. Раньше, когда ты улетал, я молилась о твоем благополучном возвращении, молилась за нашего сына. Все пройдет и все придет. Чем сильнее Господь нас любит, тем строже испытывает.
Вот под этими словами я готов был подписаться. Но эти слова оставались всего лишь словами, хорошо продуманными, отглаженными и выстроенными в том порядке, который был ей выгоден. Недаром говорят: кто думает, что он имеет, всего лишается.
Вечером я позвонил Саяне, и мы встретились с ней, как и в первый раз, возле памятника Жукову. Была она одета в белые туфли, черную в клеточку юбку и белую кофту. Вспомнив наш поход по грибы, испачканные болотной глиной резиновые сапоги, мокрую одежду, я некоторое время молча рассматривал ее, затем развел в сторону руки и сказал, что хоть сейчас бы снял ее на обложку глянцевого журнала. Теперь-то я знал, что впечатление от города, от улиц и домов напрямую зависит от цвета платья и выражения глаз стоящей рядом с тобой любимой женщины, поскольку ты смотришь на мир ее глазами. У Саяны было хорошее настроение, она улыбнулась и сама прижалась своей щекой ко мне. Я взял кофе, воду, еще какую-то легкую закуску, и мы сели у стены, прямо под декоративным деревом, за накрытый фирменными салфетками столик.
Я хотел расспросить ее о предстоящей поездке, виделась ли она с Катей, но слова не шли, почему-то в своем новом наряде Саяна казалась мне необыкновенно красивой и недоступной.
— Я уже поговорила с мамой. Пусть забирают, — сказала Саяна, выслушав предложение Котова. — Мне покой и безопасность детей дороже каких-то бумажек. — И, кивнув на бутылочку с водой, добавила: — В жизни бывают моменты, когда тонны золота не стоят и стакана воды. И то, и другое может убить, одно — своим отсутствием, другое — избытком. Золото — всего лишь красивый металл и не более. От него человеку нет пользы — одни проблемы. А вот без воды не проживешь. Она, как и любовь, очищает, смывает, лечит, успокаивает. Природной, чистой воды на земле уже почти не осталось. Когда я на уроках говорю, что из Байкала и впадающих в него рек можно зачерпнуть воду и тут же выпить, мне не верят. Вот об этом нужно говорить всем, а не о золоте. Когда нас крестят, то в купели окатывают водой, а не золотым песком. Для здоровья и чистой жизни.
Повернувшись ко мне, Саяна после небольшой паузы неожиданно добавила:
— Я все эти дни думала о тебе. И, пожалуйста, не переживай за меня. С тобой я никого и ничего не боюсь!
— А я и не переживаю, — быстро ответил я, хотя тут же поймал себя на том, что конечно же переживал, только не предполагал, что она сумеет прочитать мои мысли.
— Ты знаешь, режиссерше не понравился мой сценарий, — сообщил я. — Она его забраковала.
— И что? — подняла брови Саяна.
— Я вернул ей аванс.
Говорить Саяне о том, что меня решили использовать как подсадную утку, не хотелось. И что, отказавшись от дальнейшей работы с Потоцкой, я ничего не потерял.
— В Тунке отбывал ссылку будущий польский диктатор Юзеф Пилсудский. Буряты к нему относились хорошо, приносили мясо, грибы, орехи. Чтобы не мерз от сибирской стужи, они ему овчинную шубу подарили. Он вел там свои записи и общался с местными. Потоцкая упорно настаивала, чтобы я включил его в сценарий. А мне будущий польский диктатор, как она сама любит выражаться, был по барабану. Буряты говорят: любая овца должна знать свою кошару. Потоцкая ведет свою игру, мы будем вести свою. Твоя мама была права, когда рассказывала легенду про бегущего лося и налима, — я, улыбаясь, ткнул себе пальцами в лоб. — И плакал я, как тот лось, до тех пор, пока не выплакал два своих верхних глаза. Выплакал, но так и не понял, почему в фильме должен быть Пилсудский. Вот с Торбеевым все понятно, кто платит, тот и заказывает музыку.