улице, ее волосы развеваются на ветру, а глаза смотрят в никуда. И снова ощущение свободы и покоя пронзает доктора в самое сердце. Он заводит машину и очень медленно начинает двигаться за Рыжей.
Я ПЛЮС ДОКТОР. ЛЕТО
— Я вчера читал книжку о водяницах, — говорит доктор, растянувшись на берегу.
— Да? — спрашиваю я, хотя, откровенно говоря, мне не очень интересно. Все это, знаете ли, становится утомительно. Ходит сюда чуть ли не каждый вечер, рассказывает мне свои истории, как будто мне это нужно. Как будто я все это не забуду благополучно после первого же хорошего дождя. Теперь вот он читал о водяницах и сейчас будет мне рассказывать о том, кто я есть. Вот напасть! Иногда мне кажется, что своей памяти у меня нет как раз для того, чтобы я не могла выйти из воды и сбежать от таких вот рассказчиков. Я сегодня не в духе, как вы заметили.
— Там было написано, что водяница сидит на огромном цветке лилии и прячет в нем ноги. Это правда?
— Ну а сам ты как думаешь?
— Не знаю, — мечтательно улыбается он. Идиот. Все-таки хорошо, что у меня нет ни души, ни памяти, потому что байки о водяницах, которые вы рассказываете друг другу, могут свести с ума кого угодно.
— А огромный цветок лилии ты видишь? — возмущаюсь я. — Нет? Тогда как тебе кажется, сижу я в нем или нет?
— Наверное, нет, — хихикает он.
Я жду, когда он спросит, зачем мне прятать ноги, но он почему-то не спрашивает. Было это написано в его книжке или нет? Конечно, сегодня я не в духе и доктор мне порядком надоел, но знать, что мужчина на берегу догадывается про мохнатые лапы с перепонками, это как-то не очень-то приятно. Я стараюсь его отвлечь:
— Что еще там было написано?
— Что водяница ненавидит людей, заманивает их в воду и пугает.
— Тоже чушь собачья. Я вас не ненавижу — мне просто все равно, что с вами случится. Я ведь и пугаю вас не для себя, а отдаю ваш ужас воде.
— Скажи, — спрашивает он, — а ты могла бы полюбить человека?
И, не дождавшись ответа, он опускает пальцы в воду. Вот это уже лучше. Вот после этого мне сразу же становится интересно. Я пускаю по воде легкую искру тревоги, и он вздрагивает. Какой же он, однако, чувствительный. Не исключено, что русалки сошли бы с ума от радости, попади он им в руки. Но, к счастью, он попал ко мне.
— Полюбить человека? А зачем?
— Не зачем. Просто полюбить. Вот случилось бы что-то такое с твоим сердцем… Кстати, у водяницы есть сердце?
— Не знаю, — с сомнением говорю я. — Думаю, что нет. Зачем мне сердце, если у меня нет ни души, ни памяти?
— Хотя бы для того, чтобы качать кровь! — хохочет доктор, и я снова радуюсь тому, что он достался не русалкам: слишком уж хорошо смеется. Но вот с воображением у него, похоже, не очень. Даже зная, что перед ним не женщина, а водяница, не может отвлечься от банальной анатомии, которую с таким трудом выучил. И считает, раз у кого-то есть тело, голова, руки и ноги, если кто-то может плавать, слушать и говорить, то у этого кого-то непременно должна быть кровь. Ну ладно, пусть остается при своих заблуждениях. Оставлю ему его анатомические иллюзии. Доктор тем временем замолкает и задает следующий вопрос только через несколько минут.
— Я хочу спросить у тебя кое-что важное. Можно?
— Можно, спрашивай.
Он молчит еще немного.
— Скажи, если ты такая умная и сидишь в этой реке миллион лет: что нужно сделать, чтобы полюбить и чтобы тебя полюбили?
Ну да, конечно. О чем еще он мог у меня спросить?! Жены у него нет, так что проблема развода для него не актуальна. О поносах и повышенном давлении он наверняка знает гораздо больше моего, так что остается любовь. Разумеется.
— Все очень просто, — говорю я. — Чтобы ты любил и тебя полюбили, надо попросить.
— Попросить?! У кого?! — он, кажется, очень удивлен.
— Не у кого конкретно. У мира. У вселенной. Можно у воды, потому что это маленький космос.
— Вот просто взять и попросить?! — не верит доктор, и я опять выхожу из себя. Да! Просто взять и попросить. В его мире руку, которая болит, надо взять и отрезать. В моем — ласково шепнуть, чтобы не болела, и этим все сказано. Почему люди до сих пор не поняли, как получить любовь, отсутствие которой мучает их едва ли не чаще, чем поносы? Просто взять и попросить. Можно не получить денег, или славы, или возможности отомстить, или еще какой-нибудь бесполезной глупости. Но тот, кто просит любви, получит любовь, разве так сложно это увидеть?
— А если я попрошу любви у тебя? — говорит он очень тихо, и что-то снова искрит в глубине.
— У меня?! А я-то здесь при чем?
— Разве ты до сих пор не поняла? Разве это так сложно увидеть? — спрашивает он, и я понимаю, что моему терпению пришел конец. Я резко хлопаю по воде обеими лапами, так что он подскакивает и ойкает от неожиданности. А после этого я погружаюсь на дно и закрываю глаза. Я сегодня не в духе и терпела его слишком долго. Хватит. Он может шептать на берегу сколько угодно, но я сегодня больше не покажусь ему на глаза, хоть убейте. Но убить меня у вас не получится, потому что души у меня нет, впрочем, это я уже сегодня говорила. Река смыкается надо мной, и вокруг сразу становится спокойно и тихо. Но только даже глубоко под водой меня не покидает ощущение, что хоть я и сбежала от доктора на этот раз, конечный исход не зависит ни от меня, ни тем более от него.
РЫЖАЯ МИНУС ДОКТОР. ЛЕТО.
Дзыыыыыынь!
Рыжая открывает глаза и поднимается с кровати. Она улыбается, глядя в окно, и включая телевизор, обещает себе, что именно сегодня с ней случится что-то удивительное. Диктор бодрым голосом сообщает, что сегодня у нас среда, 23 июля, и представляет гостя в студии. Вот тут-то Рыжая понимает, что чудесное уже случилось. Среда? Послушайте, ведь вчера было воскресенье. Она ходила в кино с подругой, а вечером читала и ела чипсы — вот, остатки до сих пор лежат в пакетике рядом с открытой книжкой. Если сегодня среда, то, наверное, были понедельник и вторник? Что она делала в эти дни?! Так и не вспомнив, чем она занималась, Рыжая приезжает на работу.
Дзыыыыыыыыынь!
Рыжая успевает открыть дверь своего офиса, но не успевает войти внутрь. Начальник наскакивает на нее с вопросом: где она пропадала и почему никого не предупредила? Рыжая всхлипывает и моргает глазами. Что она может ответить? Что не помнит? Что и сама очень хотела бы это узнать? Рыжая шмыгает носом и делает единственно возможную в этой ситуации вещь: врет. Про свою старую бабушку, больницу и отсутствие телефона. Начальник обещает закрыть на это глаза в первый и последний раз.
Дзыыыыынь!
Дверь открывается.
Курьер бросает ей на стол свежую газету и уходит без единого слова. На первой полосе фотографии обломков разбитого самолета. Рыжая рассматривает остатки крыла и нечто покореженное, видимо раньше бывшее хвостовой частью. Не спеша она переходит к тексту. В последнее время она с большим удовольствием читает истории о людях, которым значительно хуже, чем ей самой. А ста шестидесяти восьми погибшим пассажирам и трем, находящимся в коме, наверняка хуже, чем Рыжей Анне, которая крутится в кресле и грызет орехи, хотя есть на рабочем месте строжайше запрещено руководством. Так вот, она внимательно читает текст и номер несчастного рейса кажется ей смутно знакомым. Рыжая открывает табличку в своем компьютере и понимает, что орехи застревают в горле: именно на этот самолет она забронировала два билета в позапрошлую пятницу. До самого вечера Рыжая ждет звонков от рыдающих родственников, но ничего не происходит. На следующее утро та же тишина. А еще через день, повинуясь странному импульсу, Рыжая набирает в поисковой системе слово «автокатастрофа» и сверяет номера разбившихся самолетов с данными своей таблички. После этого она набирает слова «теракт», «авария», «массовые отравления» и «исчезновение русских туристов за рубежом». Надо ли удивляться, что почти в каждой заметке находится что-то общее с табличкой Рыжей Анны? Общие имена и цифры пропадают год назад, как раз когда появился доктор, и возникают вновь — как раз тогда, когда он ушел, сменив номер мобильного телефона. Как она могла всего этого не замечать? И как этого не заметил больше никто в компании?! И остался бы доктор с Анной, если бы догадывался о разрушительных последствиях своего ухода? Рыжая знает, что нет. Вспоминает ли он о ней хотя бы иногда? Думает ли о том, что в другое время, в других обстоятельствах все могло бы сложиться совсем иначе? Самое главное — знать, кому можно задать вопрос, сказал не писатель. Рыжей некому задать свои вопросы, и она грустно считает минуты до конца рабочего дня и в одиночестве едет домой. Ей кажется, что она — одна во всем мире. Но если бы Рыжая знала, что в этот самый момент русский турист в Вене подносит ко рту несвежую сосиску, а доктор тихо напивается в ординаторской, проклиная тот день, когда опустил ключи в ящик, чувство глобальной сопричастности наверняка сделало бы Анну менее одинокой.
Вечером она набирает номер не писателя и слышит его бодрый голос в телефонной трубке.
— Здравствуйте, — говорит она, понимая, что не знает, как представиться, — не уверена, что вы меня помните… Вы недавно предлагали ответить на мои вопросы…
— Рыжая, солнечная женщина! — радостно выкрикивает не писатель. — Разве вас можно так просто забыть?! Да вас захочешь — не забудешь!
— Почему? — удивляется Рыжая.
— Потому, — говорит он, и его голос вдруг становится очень серьезным, — что с тех пор как мы с вами в последний раз разговаривали, я один раз сломал ногу, два раза застревал в лифте, три раза меня сбивала машина и еще несколько раз кусали собаки, но я сбился со счета…
Рыжая физически чувствует, как ее сердце уходит в пятки, а руки моментально становятся холодными. Неужели и он тоже? Неужели она приносит несчастья всем, кого встречает?
— Вы молчите? — весело спрашивает трубка. Как он может веселиться?!
— Я не знаю, что сказать, — еле слышно отвечает Рыжая.