— Милочка, извините. Это была шутка! Я не думал, что вы это так воспримете. Со мной все в полнейшем порядке. Но ваша реакция говорит о том, что вы уже заметили, что привносите в окружающий мир некую эээ… толику разрушения?
Рыжая застывает:
— Да как вы можете надо мной смеяться?!
— Извините еще раз. Я смеюсь не над вами. Я вообще — смеюсь, видите ли, это и помогает мне держаться вне вашего влияния, так сказать. Вы, наверное, хотите спросить меня, как приостановить процесс? Так вот, смейтесь больше.
— Я не могу, — мямлит Рыжая и чувствует, как ее глаза наполняются слезами.
— Нет! Только не плачьте! Вот черт! Вы слышали грохот? У меня на кухне сейчас шкаф со стены свалился.
— Из-за меня?
— Шутка! Вам не смешно?
— Слушайте, я ведь позвонила вам, чтобы задать важный вопрос. Вы можете отнестись к нему серьезно?
— Не могу, — эмоционально возражает не писатель. — И вам не советую. Кстати, что вы хотели спросить?
Но Рыжая уже вешает трубку, про себя ругая его последними словами. Заваривая успокаивающий час с ромашкой и мятой, она слышит под окнами отчаянный скрип тормозов и сразу за ним — удар одной машины о другую.
На следующий день она печатает заявление об отпуске по семейным обстоятельствам, звонит начальнику и аккуратно выключает компьютер.
Ей скоро двадцать пять, и каждый год из этих тридцати она была одна. Строго говоря, у нее конечно же, были мужчины, но откуда они появлялись и, что более существенно — куда они пропадали, так и осталось для нее тайной. Совсем уж строго говоря, один год из этих почти тридцати она была не одна, но об этом лучше не вспоминать. Так же, как и о том, что кроме одиночества она вполне может поплакать над словами «теракт», «авария», «массовые отравления» и «исчезновение русских туристов за рубежом». Правда, и об этом она прямо сейчас думать не будет.
Два дня Рыжая проводит дома взаперти, представляя себе автобусы, которые срываются в пропасть, самолеты, летящие в никуда, и маленькие кексики с изюмом и венские сосиски, которые наверняка были такими чудесными на вкус. Она представляет себе, как где-то на другом конце города доктор обнимает женщину, которую она никогда не видела и, будем надеяться, не увидит. Рыжая рыдает так, что слезы скатываются по щекам, потом по шее и груди, оставляя мокрые полосы практически до пупка. У нее нет сил ни одеваться, ни вытирать слезы. На третий день вечером Рыжая умывает свое чумазое лицо, завязывает волосы в хвост и едет в гости к подруге. Наверное, по дороге она не смотрит по сторонам и не замечает ничего вокруг. Иначе как объяснить, что она даже не услышала шагов злоумышленника, который во дворе подошел к ней сзади, обхватив рукой ее шею и мешая дышать? Она не успевает испугаться. Она не успевает даже подумать «Вот и все» или «этому всему» обрадоваться.
— Давай сумку, — говорит очень знакомый голос, обдавая горячим дыханием шею Рыжей и заставляя мелкие волоски на шее встать дыбом.
Волна неудержимого хохота вскипает где-то внутри. Выпуская из рук сумку, Рыжая смеется в голос. Злоумышленник выпускает Рыжую, и, когда она поворачивается к нему лицом, он замирает на несколько секунд, а потом покрывается красными пятнами.
— Послушайте, может вы меня все-таки убьете? — спрашивает Анна, но волны безумного хохота заставляют ее голос дрожать. — Или, может, у вас наконец-то появился СПИД?
Мужчина подходит к ней вплотную и тихо говорит:
— Еще раз мне попадешься, и я правда тебя пришью, сука!!!
После этого он замахивается и очень больно бьет Рыжую сумкой по голове.
Старый врач не узнает Рыжую, но она узнает его. Он промывает ей ранку чем-то вонючим, заклеивает пластырем и смотрит в результаты рентгена.
— Второе сотрясение за год! Не многовато ли, барышня? — сурово спрашивает он.
— Не знаю, — грустно улыбается Рыжая, — на меня опять напали, на том же самом месте, представляете?
— Представляю. Так нечего ходить по таким местам, где на вас нападают. И что это у вас в волосах, скажите на милость? Трава, что ли? Или тина какая-то? Купаться любите?
— Купаться люблю, — говорит Рыжая. — Но в этом году еще ни разу не купалась.
И она громко чихает, потому что в носу щиплет: опять начинается насморк.
— Ну ладно, — качает головой врач. — До дома доберешься или позвонить кому?
Рыжая задумывается на несколько секунд и отвечает:
— Никому. Я доберусь.
Она думает о докторе, и, как всегда, когда она вспоминает о нем, в животе появляется холодный тяжелый комок. Рыжая вздыхает и выходит на улицу, чтобы поймать такси. Ей не приходит в голову мысль заглянуть в ординаторскую, а между тем именно там сидит доктор, который только сегодня опустил три ключа в почтовый ящик светловолосой женщины.
Дома Рыжая звонит подруге, и та приезжает почти сразу же. Помогает сложить вещи, грузит их в свою машину и везет Анну на дачу к бабушке, где можно уткнуться носом в вы шитую наволочку подушки и, обрыдавшись до зеленых соплей, забыть обо всем на свете.
Утром Рыжая просыпается очень рано. Она смотрит в окно и обещает себе, что сегодня с ней наверняка случится что-то удивительное, при этом образ доктора как бы сам собой возникает у нее перед глазами. А сразу после этого она представляет обгоревшие обломки самолета, булочки с изюмом, которые были так хороши на вкус, и поезд, который по техническим причинам несколько дней стоит в пустыне. Она почти видит разрушительные волны, которые разбегаются от нее в разные стороны, как крути на воде, и сносят все на своем пути, и в первую очередь они сносят спокойствие Рыжей. Она пытается улыбнуться, но ее губы дрожат, а глаза становятся красными. Рыжая берет полотенце и почти бегом бежит к реке. Слова не писателя «вы все-таки поосторожнее с водой» крутятся у нее в голове, но она не обращает на них внимания. Она подходит к воде, швыряет на землю полотенце и, не замедляя темпа, врывается в реку. На ходу она толкает нескольких купальщиков, но даже не оборачивается. У нее рыжие волосы и дрожащие губы. Она шлепает босыми ногами с ярко-красными ногтями, и вода сразу же становится беспокойной. Наполняется тревогой, темной тоской и каким-то холодным, безысходным отчаянием. Рыжая ныряет и с головой уходит под воду. Выныривает у ветлы, которая стоит на отмели прямо в воде, забирается на нижнюю ветку и… То, что она делает, — мой самый страшный кошмар. Теперь придется ждать дождя, чтобы вода успокоилась. И не просто дождя — грозы, с бешеным ветром, яростным громом и молниями во все небо.
Рыжая нервно запрокидывает голову и плачет, слезы текут по щекам и падают в воду. И ведь ничего ей не шепнешь: на женщин мои слова не слишком действуют, особенно днем и в новолуние. Она рыдает в голос и не может остановиться. Мой самый кошмарный кошмар.
Я водяница.
ДОКТОР МИНУС РЫЖАЯ. ЛЕТО
— Как становятся водяницами? — спрашивает доктор и выпускает вверх колечко сигаретного дыма. Мне не нравится этот запах, и я морщусь.
— Знаю, — смущенно улыбается доктор, — пахнет отвратительно. Раньше я курил другие сигареты, с ароматическим табаком. Но их больше не делают… Я какой-то в последнее время невезучий. Так откуда появляются водяницы?
— А откуда появляются реки?
— Нууу, не знаю. Какие-то движения земной коры? Круговорот воды в природе? Это не так важно, главное, что они есть.
— Вот и с нами та же история: главное, что мы есть.
— В каждой реке?
— Где-то есть водяница, где-то русалки, где-то водяной…
— А водяница — это ведь жена водяного? У тебя есть водяной?
— Будь в этой реке водяной, ты бы уже здесь не сидел…
Доктор довольно улыбается. Каждому нравится думать, что он делает нечто не вполне дозволенное, и при этом быть уверенным, что наказания не последует.
— Но все-таки как становятся водяницами?
Я молчу.
— В книжке было написано, что это может быть женщина, которая полюбила водяного. Или женщина, которая утонула в реке или провела в ней слишком много времени… Или что водяница появляется в реке вместе с водой… Это правда?
— Правда… — неохотно признаюсь я.
— А что произошло с тобой?
Я опять молчу, на этот раз потому, что в реке начинает происходить что-то странное. Где-то в глубине начинается движение. Я отлично знаю дыхание реки и точно могу сказать: что-то не в порядке. Вода волнуется. И это не обычная тревожная дрожь перед грозой и не приятное беспокойство, когда интересный купальщик входит в реку. Здесь что-то другое, темное и непонятное. Я пытаюсь прислушаться к реке и успокоить ее, но беспокойство все возрастает, как от огромного камня, брошенного в воду.
— Почему ты не хочешь рассказать, что с тобой случилось? — настаивает доктор, его голос доносится ко мне как будто издалека. Я с трудом возвращаю свое внимание к человеку на берегу и отвечаю:
— Я не знаю. У меня нет своей памяти, а воспоминание о том, как я сюда попала, река не сохранила.
— А ты хочешь узнать? Что, если я догадался, как ты сюда попала, и могу тебе рассказать?
Если честно, я бы очень хотела узнать об этом. Но после слов доктора волнение реки усиливается во много раз, превращаясь в мощный водоворот, который тянет меня вниз, повелевая и приказывая. Этой силе все равно, чего хочет водяница. И знаете что? В первый раз в жизни мне самой становится по-настоящему страшно.
— Уходи, — говорю я ему.
— Почему? Разве тебе не любопытно?
— Уходи, — повторяю я, и мой голос звучит глухо и хрипло, — иначе со мной случится что-то ужасное.
Кажется, что в первый момент он собирается возражать. Но потом смотрит мне в глаза и как будто что-то понимает. Доктор поднимается и уходит. И, глядя ему вслед, я замечаю, что первый желтый лист падает с дерева в воду. Это значит, что лето кончилось, и скоро река станет прохладной и колючей, и, сама того не заметив, я усну до весны.
Я ПЛЮС ДОКТОР. ОСЕНЬ
Он приходит ко мне все чаще и остается все дольше. Мы говорим о людях и водяницах, о лесных грибах и леших, о реках и морях. Постепенно я привыкаю к нему, о происхождении водяниц мы больше не разговариваем, и вода успокаивается. Хотя воспоминание о том непонят