— Как же ты это делаешь?
— По-разному, — улыбается она, и Антон отчетливо понимает, что набор ее уловок может оказаться гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. — У некоторых я беру за это деньги, мне ведь тоже надо на что-то жить… У каждого свое дело в жизни, и мало кто может сказать, что приносит пользу другим.
— А ты, значит, можешь? — язвительно осведомляется Антон и снова получает от нее взгляд, полный осуждения, — так скажи, пожалуйста, у тебя-то что за дело в жизни?
Она очаровательно смущается и, поднимая на него глаза, слегка краснеет.
— Знаешь, это сложно назвать одним словом, я всегда теряюсь, когда меня об этом спрашивают…
— И все-таки?
— Я… помогаю людям, вдохновляю их, подсказываю… — Она внимательно оглядывается по сторонам, проверяя, не слушает ли кто-нибудь их разговор.
— Для меня это слишком туманно, уж извини.
— Видишь ли, мне сложно, потому что обычно я никому этого не рассказываю. Но сейчас у меня такое ощущение, что тебе нужно это услышать.
— Да что ты?!
— Да, — она еще раз оглядывается вокруг и быстро облизывает губы, — в общем, можно сказать, что я… муза.
— Что???
— Муза. Но это не совсем то, что обычно под этим понимают… Я помогаю людям найти себя, стать счастливыми… Понимаешь?
— Офигеть, — снова говорит Антон, понимая, что девица не просто со странностями — по ней определенно плачет психушка. — Сперла у мужика деньги и помогла?!
— Конечно.
— Ну и на что ты их потратила?
— Ааааа… На машину…
— Остановись! Ты что, идиотка?!
— Разве тебе не нравится?
— Жми на тормоз!
— Разве ты не говорил, что я нравлюсь тебе именно потому, что со мной всегда происходит что-то необычное? Может, для тебя это слишком обычно?
— Черт, ты что, издеваешься?!
— Нет, просто хочу поговорить. А то ведь ты в последнее время совсем со мной не разговариваешь…
Воздух влажный и теплый. На особенно низких участках, у самой земли он густыми хлопьями собирается в туман, и эти белесые пятна — единственное, что можно различить. Вокруг совершенно темно, и сквозь непроглядную влажную темноту она несется с выключенными фарами. Ее машинка маленькая, но очень шустрая, с люком на крыше и мощнейшими колонками внутри. Люк открыт, и ночной ветер неистово рвется в салон, поднимая волосы дыбом.
Мужчина рядом с ней с такой силой вцепился в сиденье, что у него сводит пальцы, все его тело дрожит. В темноте Тата, конечно же, этого не видит, но чувствует его ужас с глубочайшим, острейшим удовольствием. Неровная грунтовая дорога перед ней чуть белеет среди кромешной темноты. Ни звездочки, ни фонаря, ни светлячка.
— Остановись сейчас же!
Она улыбается и чуть сильнее давит на газ.
— Может, включим музыку? Что ты хотел бы сейчас послушать?
— Остановись! Ты же нас угробишь! Выпусти меня!!!
— Выпустить? Разве ты не говорил, что хочешь умереть со мной в один день?
— Ты идиотка! Ненормальная!
— Говорил или нет?
— Я говорил, что хочу жить с тобой, чокнутая ты женщина! Состариться рядом с тобой, а потом и умереть… От старости!!!
— Тогда почему ты уже две недели не хочешь меня видеть? Дожидаешься пенсии? И вообще, тебе не кажется, что умереть вместе гораздо проще, чем жить и состариться… А?
— Слушай, если ты хочешь выяснять отношения, остановись и поговорим! Твою мать! Что это было?!
— Не знаю… Может, кролик… Может, камень… Я не разглядела, а ты? Кстати, не советую тебе дергать за ручник, — задумчиво добавляет она, заметив его судорожное движение, — нас занесет, и тогда мы скорее всего перевернемся.
— Что тебе от меня нужно?!
— Ага! Если ты так ставишь вопрос, то я отвечу. Мне нужно узнать, ты спишь с кем-то еще? — В темноте она не может видеть выражения его лица, но голос его определенно меняется.
— Что это стучит?! Остановись! Давай поговорим спокойно!
— Можешь ответить одним словом: да или нет. Обещаю, что после этого сразу же остановлюсь. Только, пожалуйста, не ври. Иначе я за себя не отвечаю.
Последнюю фразу она говорит очень тихо и вкрадчиво. События последних двух недель вихрем проносятся у него в голове. Что она знает, о чем просто догадывается? Плохо, что способность соображать логически отказывает, если несешься неизвестно куда по ночной дороге, за рулем ненормальная баба, и не знаешь даже, что вокруг — поле или лес? Он больше не чувствует свои пальцы. Но чувствует, что, если не прекратить эту гонку прямо сейчас, она может кончиться очень плохо.
— Только одно слово: да или нет?
— Да!
В ту же секунду она так резко жмет на тормоз, что их обоих прижимает к передней панели.
— У тебя есть пять секунд. Выходи.
— Подожди, как ты…
— Один, два, три…
Он открывает дверь и выскакивает в кромешную тьму. Она включает фары и музыку, разворачивается и очень плавно жмет на газ. Ночной ветер закручивает ее светлые волосы в веселые кудряшки. Вдыхая умопомрачительный запах влажной листвы, она с удовольствием представляет, как оставленный ею мужчина дрожащими пальцами нажимает на кнопки мобильного и пытается объяснить, где же все-таки находится.
3
— Бедный мужик, — говорит Антон, чувствуя, как по спине пробегают ледяные мурашки, — черт знает где, среди ночи, в дождь…
— Дождя не было, — смеется Тата, — только туман и сыро, как в болоте.
— А куда ты его завезла?
— О, это секрет. Я знаю одно замечательное местечко… Хочешь как-нибудь туда прокатиться?
Она продолжает смеяться, а он борется с сильнейшим желанием совершенно серьезно ответить: «Да, хочу. Хочу с тобой куда угодно». Он молчит, силится смотреть в сторону, но не может оторвать глаз от ее тонкого лица — такого молодого и такого взрослого. Совершенно бестолковая, и явно не в себе. Она ненормальная! Нужно немедленно пересесть подальше. Но вместо этого он спрашивает:
— Ты что же, совсем ничего не боишься?
— А зачем?
— Что значит «зачем», вы ведь действительно могли разбиться!
— Могли, ну и что?
— Вы могли бы умереть.
— И что? Все мы когда-нибудь умрем, так какая разница, днем раньше или днем позже? Если твое время еще не пришло, ничего не случится. А если пришло, можно подавиться коньяком и задохнуться, так и не долетев до моря.
Антон резко опускает бутылку, которую поднес было к губам, чтобы сделать еще один глоток. Бред, конечно, но мало ли…
— Хочешь сказать, что этому ты тоже сделала доброе дело?! — Он заглядывает ей в лицо, пытаясь понять, что она чувствует.
— Конечно, — таинственно улыбается она, — как пить дать.
— Можно узнать, какое именно?
— Наглядно показала, что ему не хватает движения, страсти, риска. Он гнался за острыми ощущениями и менял женщин. Но это ничего не давало: женщины приходили и уходили, а жизнь-то оставалась скучной. Он потому и заинтересовался мной, что я поначалу его развлекала, но ведь недостаточно, чтобы тебе помогали другие. Каждый сам строит свою жизнь, а он не хотел. И как только я перестала придумывать для него приключения, он сбежал к другой…
— А почему же ты перестала, если ты такая добрая и всем помогаешь? Тебе, наверное, и самой надоело?
— Совсем нет. Видишь ли, я не могу сделать человека счастливым. Я могу только показать ему дорогу к счастью, а дальше все зависит от него самого. И потом, дорога, которую вижу я, не единственная, а просто одна из многих…
— Не слишком ли рискованный метод — в темноте, неизвестно где.
— Не-а… Я знаю, что ему понравилось. Просто он понял это чуть позже, вот тогда-то и позвонил мне опять.
— А что ты?
— Ничего. Он уже большой мальчик и вполне может придумывать для себя приключения сам. Так я ему и сказала.
— И больше он не звонил?
— Не знаю. Когда проект заканчивается, я выбрасываю телефон и покупаю новый, — и она лукаво улыбается одними глазами, — конечно, было проще выбросить сим-карту, но мне кажется, это символично: новое дело, новый телефон… Ты так не думаешь?
И, не обращая внимания на его нечленораздельное мычание, она добавляет:
— А еще знаешь что? Очень хочется есть.
И в ту же секунду, как она высказывает свое желание вслух, в проходе появляется стюардесса с тележкой, уставленной пластиковыми контейнерами с едой.
— Офигеть, — в очередной раз говорит Антон, причем это относится в первую очередь к тому, что она называет свои авантюры «проектами».
— Скажи, пожалуйста, что ты хотела бы съесть на ужин? — Он вытирает руки о тряпку, уже и без того перепачканную краской.
— Не зна-аааю, — медленно говорит она и зевает.
— Что тебе приготовить?
— Ничего не нааа-ааадо… Я поем где-нибудь на улице… Ты рисуй, рисуй. — И она зевает опять.
Она живет здесь полгода. Он старше ее ровно на двадцать пять лет, и в последнее время она зевает постоянно — вне зависимости от того, сколько проспала ночью и сколько потом продремала днем. Ей всегда хочется спать и никогда не тянет просыпаться. Вот и сегодня она целый день лежит на диване с книжкой, то проваливаясь в сон, то пытаясь читать.
Когда-то она могла часами сидеть у него за спиной, наблюдая за тем, как расплывчатые пятна превращаются в узнаваемые силуэты, а затем — во вполне реалистичных людей, предметы и пейзажи. Как он это делает? Загадка. Сама она способна нарисовать только кривую елочку и домик с трубой, так как же у него получаются все эти удивительные образы? Беда в том, что через несколько недель образы перестают быть удивительными: он рисует только ее саму, белокурую женщину Тату. Он рисует ее маслом, акварелью и даже разноцветными мелками. На фоне цветов, сидящей в кресле, гуляющей в парке, расплывчатой, как на полотнах импрессионистов. Он рисует ее в виде женщины со звездами в волосах, в виде русалки с мокрым рыбьим хвостом.
— Ты не мог бы нарисовать что-нибудь еще?
— Конечно, мог бы.
И он рисует ее в виде безумной Офелии с пунцовыми цветами в волосах. Кажется, как раз после