Когда мужчина, приготовленный специально для Насти на космической кухне, приходит с двумя чашками, она сидит на кровати с куском облезлого рыжего меха в руках. С ума сойти… лисий хвост.
— Ты что… ты спер у меня хвост?!
Он не спеша ставит чашки на пол, и Настя в очередной раз поражается тому, как неторопливо и спокойно он движется.
— Почему же спер? — говорит он, и в его глазах вспыхивают зеленые искорки. — Может быть, это мой хвост?
— Это мой! Я точно знаю!
— Откуда же?
— Мне папа всегда рассказывал сказку про лису, которая потеряла свой хвост, а эта лиса — я!
— Ну а может быть, я нашел его и хранил все это время специально для тебя? — спрашивает он, и Настя не находит, что ответить. — Может, твой хвост уже давно был рядом, вот в этом шкафу, но ты не хотела в него заглянуть?
Он наклоняется и очень нежно целует Настю в лоб.
От удивления она просыпается. Весеннее солнце врывается в окно ее комнаты, но Насте совсем не хочется шевелиться. Впрочем, учитывая то, что начиная с этого дня события развиваются очень быстро, желание несколько минут полежать неподвижно кажется вполне разумным.
А тем временем грязный лед исчезает без следа под лучами совсем весеннего солнца, и серебряный браслет (вес сто пятнадцать граммов, проба отсутствует) цепляется за колесико коляски, в которой молодая мама везет по рынку своего веселого малыша. И уже дома, протирая колеса влажной губкой, она замечает какую-то грязную гадость, которая прицепилась к коляске.
— Быр! — вздрагивает она, и осуждать ее за это нет никаких причин: Настин браслет сейчас и в самом деле совсем не похож на украшение.
9
А Настя тем же утром с неохотой вылезает из-под одеяла. Дрю уже уехал, а она опять опоздала на работу. Она встает с кровати и подходит к окну, за которым плавятся на солнце последние и самые грязные сугробы. Настя прислоняется лбом к прохладному стеклу и вдруг ее накрывает острое ощущение того, что весна все-таки будет даже в этом безумном городе. Замерзшие деревья покроются листьями, и пыльные цветы зацветут, и люди будут ходить с безумными лицами, и смотреть в никуда. И сама она — здравомыслящая женщина Настя — тоже станет частью этой весны. И тоже будет замирать, и болеть, и улыбаться без причины.
От этой весны никуда не деться, даже если очень хочешь решать все сама. Можешь сколько угодно целовать мужчину с языком, раздвоенным, как змеиное жало, или не целовать никого вовсе, можешь даже открыть окно и выйти — это не произведет ни малейшего впечатления на весну, которая наступит в любом случае.
Как же получилось, что ей совершенно некому рассказать об этой странной весне? О космической кухне, о взлохмаченном человечке, о квитанциях, которые днем превращаются в фантики? Как вышло, что она мечется между двумя мужчинами и ни с одним из них не может поговорить? Как будто с первым все темы уже исчерпаны, а со вторым еще не появились и неизвестно — появятся ли. Как же она прозевала тот момент, когда все пошло наперекосяк? Когда запуталась в своих желаниях? Бестолковая рыжая лиса, которая опять потеряла свой хвост. Вернее, теперь уже скорее нашла. Но разве от этого легче?!
Настя одевается и причесывает волосы. Она бегом бежит на работу, ясно представляя, что в этот раз начальница не будет миндальничать и она, Настя, получит по полной программе. Ей не жить. Вот бы старая перечница опоздала сама!
Бегом вниз по эскалатору, растолкать пассажиров, первой влезть в вагон, а потом выскочить и бегом вверх по лестнице. И вприпрыжку по улице, перескакивая через обледеневшие грязные лужи. Вот бы старая перечница опоздала… Вот было бы здорово, если бы она опоздала… И вдруг само собой вырывается:
— Я хочу, чтобы она опоздала!
Настя произносит это вслух, и люди, стоящие рядом у пешеходного перехода, удивленно оглядываются.
— Я хочу, чтобы она опоздала, — еще раз произносит Настя, но теперь очень тихо.
И весь этот неутомимый, беспокойный город вдруг становится для нее всего лишь огромной шкатулкой, собравшей в себя бесчисленное количество человеческих желаний. Выполненных и невыполненных, разумных и бестолковых, благих и разрушительных. Противоположные желания сталкиваются между собой, притираются, изменяются и приспосабливаются, а иногда притягиваются друг к другу с такой первобытной силой, преодолеть которую не смогут даже все представители космической кухни, вместе взятые. Настя слышит эти желания, чувствует их спиной и тонкими, едва заметными волосками у основания шеи. А люди в этом городе всего лишь делятся на тех, кто осознает свои желания, и тех, кто их не осознает… Тех, кто боится своих желаний, и тех, кто не боится… Тех, кто умеет управлять своими и чужими желаниями, и тех, кто управляем ими…
— Я хочу, чтобы старая перечница опоздала! — снова говорит Настя, до крови прикусывая губу.
И пока она бегом бежит по улице, ее собственные желания накатывают на нее темной, неумолимой волной. Ее цветы в горшках и кадках, ее работа в крупной компании и еще две — в компаниях поменьше, ее муж, ее квартира, ее хвост, потерянный много лет назад и оказавшийся в шкафу, и ее любовник, приготовленный на космической кухне… Все это накрывает Настю, как поток, как безбрежный океан, однажды попав в который, уже не представляется возможным выплыть.
Настя переходит дорогу. Наверное, мимо нее идут люди и едут машины. Наверное, грязные московские воробьи прыгают из лужи в лужу и домашние собаки аккуратно перепрыгивают через грязь под руководством своих хозяев. Наверное, ветер дует и голые деревья шевелят ветками на фоне серого неба. Настя всего этого не видит. Она чувствует только, что ее волосы растрепаны, а нос замерз, и еще — что она не хочет никуда отпускать мужчину с языком, чуть разделенным надвое, как жало змеи. Пусть он не желает с ней разговаривать и даже не думает объяснять, где пропадал несколько ночей подряд. Пусть она не знает о нем ничегошеньки, и все это совершенно некстати. И неизвестно, что у него на ногах — копыта или обычные человеческие пятки. Пусть! Зато когда она представляет, как его рука дотрагивается до ее лица, заново прорисовывая черты и черточки, по спине бегут мурашки, а серый город вокруг становится ярким и разноцветным.
— Я хочу, чтобы он всегда был со мной! — кричит Настя, конечно же, имея в виду не город, а мужчину. — Хочу, чтобы он приходил ко мне каждую ночь, чтобы оставался до утра, и мне плевать, что он делает, когда я просыпаюсь!
Ветер уносит ее слова куда-то вверх, к мутным тучам, из которых сыплется мелкий холодный дождь, а люди бегут мимо, не слыша даже своих собственных желаний, не говоря уже о тех, которые выкрикивает посреди улицы растерянная взлохмаченная женщина.
Настя и сама прибавляет шагу и врывается в офис, на ходу расстегивая куртку.
— Не парься, — улыбается секретарша и надувает пузырь из жвачки ярко-розового цвета. — Старой перечницы еще нет.
— Правда?
— Ага. В пробке стоит. Уже два часа. Злая, как черт.
Настя вешает на крючок свою куртку и мысленно говорит спасибо маленькому представителю космической кухни.
Между тем молодая мама бросает странную железку в пластмассовое ведерко с гряз ной водой. В это время малыш начинает плакать, и она бежит к нему, забыв о недомытых колесах. А когда вспоминает, то быстро протирает последнее колесо губкой и аккуратно выливает воду в раковину в ванной. Вот тогда-то отмокший блестящий серебряный браслет с изображениями растений и животных (вес сто пятнадцать граммов, проба отсутствует) и является перед ней во всей красе. Тихо ахнув от удивления, она споласкивает его холодной водой, промакивает полотенцем и надевает на руку.
В субботу вечером Андрей везет Настю в гости к друзьям, и, одеваясь перед зеркалом, она говорит:
— Я хочу новый браслет. Взамен того, что потерялся.
— Хорошо, — соглашается Дрю, которому кажется, что эта фраза обращена к нему, хотя Настя произносит ее, задумчиво глядя в окно, а когда он отвечает, даже слегка вздрагивает, как будто от неожиданности. — Хочешь, завтра пойдем за браслетом?
— Хочу.
— Вот и прекрасно, — улыбается Дрю.
Хотя надо признаться, что вечер, который, как он считал, поможет Насте отдохнуть и отвлечься от работы, проходит не совсем так, как он задумал. Его жена, спокойная, безупречно подстриженная женщина, все время сидит с отсутствующим видом и ни с кем не разговаривает. За несколько часов она раскрывает рот всего два раза. Во-первых, чтобы поздороваться. А во-вторых, когда одна из девушек, рассуждая о бренности всего сущего и покачивая рукой с тонкой, дурно пахнущей сигаретой, говорит:
— Весь мир состоит из иллюзий.
Вот тогда-то Настя вдруг поворачивается к ней и резко возражает:
— Мир состоит из желаний.
— Нууу, желания — это тоже иллюзия, — слегка растерявшись, отвечает девица.
Настя презрительно отворачивается, снова потеряв к разговору всякий интерес, но ее губы беззвучно шевелятся. И Андрей готов поспорить, что в этот момент его уравновешенная жена очень тихо произносит слово «дура».
Ночью, захлебываясь от удовольствия в руках мужчины с хитрющими глазами, она шепчет ему в ухо:
— Я хочу, чтобы ты был со мной всегда! И чтобы нам всегда было так же хорошо, как сейчас!
И в ту же секунду чувствует, как он чуть-чуть, самую малость, отодвигается в сторону. И Настя прижимается к нему ближе, но любой, даже начинающий сотрудник космической кухни с уверенностью сказал бы, что это совершенно бесполезно. Потому что именно в этот момент противоположные желания сталкиваются, пытаясь перебороть друг друга. И нет смысла придвигаться теснее или уходить в сторону, ведь последнее слово все равно окажется за тем, кто сильнее пожелал.
— Как тебя зовут? — спрашивает Настя, а мужчина с хитрющими глазами молча улыбается ей в ответ.
— Сколько тебе лет?
Он молчит.
— Почему ты не отвечаешь на вопросы? Разве это так сложно?
— Разве то, о чем ты спрашиваешь, важно? — тихо говорит он, и Настя кладет голову ему на плечо, понимая, что ответов на простые, но неважные вопросы не дождется.