— И у вас хватает наглости ей звонить?! — мамин голос звучит так, что даже я чувствую себя виноватой. — Что вам нужно? Ах, у вас ощущения неприятные? Так засуньте их себе в задницу! Может, от этого вам станет приятней, хотя я лично в этом сомневаюсь.
Мама удовлетворенно хлопает крышкой телефона, и вокруг снова становится темно и тихо. Папа встает и ходит по комнате из угла в угол. Все-таки удивительно, насколько родители делаются похожими на обычных живых людей, когда думают, что дети их не слышат. Если бы у меня был рот, я бы расхохоталась. Кто бы мог подумать, что моя мама может произнести вслух слово «задница», да еще и упомянуть о том, что связанные с ней ощущения могут быть приятными!
Телефон звонит снова. Папа нервно кашляет. Мама снимает трубку.
— Кажется, я выразилась предельно ясно, и больше ничего обсуждать с вами не собираюсь.
И щелкает крышкой. Телефон звонит. Мама не отвечает. Папа кашляет сильнее, но никто из них не произносит ни слова. Этот мужчина никогда не будет моим и за него противопоказано выходить замуж, но он очень, очень настойчив. Сколько они сидят так в полном молчании, слушая веселенькую мелодию моего телефона? Мне трудно судить, ведь в темноте время течет совсем по-другому. Между тем температура воздуха продолжает неуклонно ползти вверх, и наконец мама не выдерживает.
— Здесь настоящая душегубка. Тебе принести воды? Я быстро.
Скрипит дверь, мама выходит. И тут мой телефон снова вздрагивает и начинает звонить. Давай, пап, у нас совсем мало времени. Сними трубку, скажи ему адрес или хотя бы номер больницы — ему и этого будет достаточно. Когда мама вернется, мы сделаем вид, что все так и было, и мы не двигались с места и ничего не предпринимали без ее одобрения. Не знаю, как тебе, а мне это будет совсем несложно. Помнишь, как тогда, когда ты купил мне восемь мороженых и никто не мог понять, отчего у меня такая жуткая ангина? Папа не двигается, и телефон начинает свою веселенькую мелодию с начала. Ну давай же!
В полной темноте хрустят суставы, и папа очень тихо говорит:
— Алло, вы слушаете? Она без сознания, вы можете записать адрес?
Пока тот, кто никогда не будет моим, торопится ко мне, пытаясь обмануть московские пробки, жара становится нестерпимой. Мне проще: я не уверена, что у меня есть тело, но рядом все мучаются от духоты.
— Это просто безобразие, что у них нет кондиционеров, — говорит мама.
— М-дааааа, — соглашается папа.
— На кондиционеры нет средств, — злорадно произносит медсестра, которая в присутствии мамы превращается в настоящую мегеру. — Но вы можете открыть окно.
В полной темноте папа поднимается и шагает в противоположную сторону комнаты. Щелкает щеколдами и скрипит окном.
— Зззаррраза!
Конечно, только папа может посадить занозу, открывая больничное окно. Но это ничего, пап. Подожди, пока мама уйдет, и медсестра забинтует тебя с ног до головы, вот увидишь.
О чем он думал, складывая свои вещи в большую желтую сумку с красным пятном на боку? Не о том ли, как мы ездили с ней же на шашлыки и разбили бутылку кетчупа, который растекся, образовав на желтой ткани некое подобие африканского материка? Или о том, как бы побыстрее от меня отделаться? Или всего лишь о том, что он будет есть на ужин? Я этого не знаю. Его лицо оставалось таким спокойным, как будто не происходит ничего исключительного. И я не могу понять, как это получилось, но мне даже не пришло в голову заплакать.
— Ты скоро вернешься? — вот и все, что я догадалась спросить.
— Скоро. А вообще как получится. Пожелай мне удачи, а?
— Удачи? Ты пожелала ему удачи?! — говорит мама, и мне первый раз в жизни кажется, что она сейчас закричит. — Ты не сказала ему, чтобы он проваливал и больше никогда не появлялся? Не пожелала свернуть шею на первой же неровной ступеньке? Не послала его к черту?
— Она пожелала ему удачи, — улыбается папа и гладит меня по голове, как умалишенную.
— Умница, девочка, — говорит бабуля. — Теперь точно вернется.
И она шустро выскакивает из комнаты, потому что родители готовы броситься на нее с кулаками.
Я пожелала ему удачи, и, может быть, из-за этого он не хочет оставлять меня в покое. Может, он получил ее, свою удачу, и это случилось благодаря мне? И теперь он считает меня чем-то вроде талисмана и будет до конца дней моих просить меня, чтобы я пожелала ему всего хорошего? Может быть, он даже захочет повесить меня на шею на золотой цепочке и носить с собой, когда предстоит что-нибудь особенно важное? Или поставит меня на полочку у себя в шкафу и станет ласково гладить по голове, чтобы набраться положительной энергии? А мне останется только хлопать глазами и терпеть до тех пор, пока однажды я не соберу волю в кулак и не пожелаю ему проваливать и не возвращаться?
Как бы то ни было, он приходит и уходит. Иногда он пропадает месяцами, и я начинаю думать, что моя удача ему больше не нужна. Но однажды температура воздуха снова медленно ползет вверх, люди начинают обмахиваться листами бумаги и летом жаловаться на жару, а зимой — на парниковый эффект и неисправное отопление. Но я-то знаю, что на самом деле это тот, кто никогда не будет моим, идет ко мне, может быть, еще сам об этом не подозревая.
Мне тридцать один, и только сейчас я начинаю понимать: если ты еще о чем-то не подозреваешь, это совсем не значит, будто этого нет. Нужно только приглядеться как следует.
4
Благодаря папиным усилиям окно открыто, но прохладнее не становится, и никто, кроме меня, не знает, в чем причина. Можно сколько угодно валить этот неожиданный перепад температур на циклон, озоновые дыры и движения воздушных масс. Но мы с вами знаем, что причина в том, кто сейчас едет ко мне, нарушая все возможные правила дорожного движения. Он никогда не будет моим, но все-таки он им будет, хотя бы сейчас, на несколько минут или даже на одну минуту.
— Запомни, девочка, — говорит бабуля, поправляя рукав своей прозрачной светло-зеленой блузки и покачивая носком подобранного в тон темно-зеленого ботинка на высоком каблуке, — если женщина захочет, мужчина будет с ней. Может, ненадолго, но обязательно будет.
Я слышу его шаги, когда он на другом конце этажа выходит из лифта. И не надо крутить пальцем у виска, я прекрасно знаю, что это невозможно, и тем не менее я его слышу. Его шаги звучат в такт биению моего сердца, и даже не думайте смеяться. Сначала попробуйте посмотреть, как горит ваша большая любовь, потом полежать в полной темноте четыре дня, вернее, пять, а после этого мы посмеемся вместе.
Он идет ко мне, и я замираю. Мне жарко. Мне хочется пить.
Когда открывается дверь, кто-то рядом со мной вздрагивает так, что звенят больничные склянки.
Ну вот, он приехал. Самые близкие люди у постели смертельно больной героини. Не это ли голубая мечта всех безнадежно влюбленных женщин?
Бабуля, разумеется, не приедет.
— Я? В больницу? — говорит она, брызгая на высокую прическу лаком. — Да вы с ума сошли! У меня от всего этого настроение портится!
Родители и любимый мужчина обнимаются, поливая друг друга слезами, а самая горячая слезинка капает мне на нос, отчего я моментально прихожу в себя. А тот, кто никогда не будет моим, говорит, что все это ужасная, ужасная ошибка. На самом деле он и не собирался меня бросать. Его срочно вызвали в командировку, он опять где-то изучал свои нефтяные скважины, он просто не успел мне рассказать. Все так и есть, верьте мне…
Я так размечталась, что пугаюсь, когда мама произносит:
— Выыыыыы?
Готова поспорить, что в этот момент она испепеляет взглядом папу, который нервничает настолько, что даже не может кашлять.
Не обращая ни малейшего внимания на все это, тот, кто никогда не будет моим, приближается быстро и плавно. Он садится рядом и кладет руку мне на лоб, и это самое первое ощущение моего тела. Теперь я точно знаю, что оно у меня есть. И еще — что его ладонь тяжелая, теплая и жесткая. Конечно, когда меня нет рядом, кто будет намазывать его руки увлажняющим кремом?
Запах его кожи заполняет комнату. Вы чувствуете? Или это заметно только мне?
Я растворяюсь в его тепле и в его запахе, впрочем, это не новость. Так было всегда, и, боюсь, так и останется без изменений до конца дней моих. Большая любовь не проходит бесследно, даже когда превращается в пожелание удачи.
— Пусть немедленно уходит! Я вызову милицию! — мамин голос доносится издалека, как будто с другой планеты.
— Оставь его в покое, вдруг он поможет.
— Он? Он по-мо-жет? — мама выговаривает слова по слогам, как для бестолковых учеников, ей кажется, что так прозвучит убедительнее.
— Да! Он! Ты забыла, что из-за него все и случилось?
— Я все прекрасно помню! А ты не забыл, что из-за него твоя дочь без сознания, а ее квартира сгорела?!
Сгорела? Постойте, как? Совсем? Сгорела так, что ничего не осталось? Раньше я не задумывалась о том, что, собственно, случилось с моими вещами. Но сейчас мне становится очень, очень плохо. Гораздо хуже, чем раньше. Это просто удивительно, насколько незначительной может показаться потеря большой любви по сравнению с потерей маленькой однокомнатной квартиры в доме без лифта. Я уже не чувствую ни теплой руки, ни биения сердца и не слышу спора родителей.
Как же это могло случиться? Соседи оказались настолько глупы, что звонили мне в дверь, но не догадались вызвать пожарных? Не может быть, чтобы ничего не осталось. Нет, я в это не верю. Только не моя железная коробочка от печенья, разрисованная заснеженными домиками. Кто-нибудь! Скажите, что она не пострадала!
Но, разумеется, никто не говорит мне ничего подобного.
Тот, кто никогда не будет моим, склоняется надо мной и шепчет мне прямо в ухо:
— Ну и зачем ты все это натворила? И что мне теперь с тобой делать? Отшлепать, что ли?
Вряд ли он всерьез рассчитывает получить ответы на свои вопросы, и я молчу. Тем более что отвечать особенно нечего. Вместе с моей большой любовью сгорела моя маленькая квартира…