— Давай, Муса-ага, отпускай! — скомандовал Реим и дал свободу своему Искандеру.
Опытный боец вихрем накинулся на противника, и не прояви тот проворства, вероятно, оседлал бы его и расклевал гребешок. Но белый, спасаясь от красногривого, взлетел над ним и начал метаться по сцене. Искандер гонялся за противником, пытаясь снизу клюнуть его в живот, но никак не мог достать. Со стороны, из зала, зрителям казалось — каршинский злодей ловит белую бабочку, а не белого петуха. В клубе гремел восторженный смех и беспрестанно слышались выкрики:
— Ай, берекелла! Ай, молодец!
Белый, не обращая внимания на шум болельщиков, поняв, что от разъяренного врага не спастись, полетел в зал. Зрители принялись ловить его. А Искандер, не ожидавший такой развязки, разгорячившись, бросился на Мусу-ага и начал его гонять по сцене.
— Муса-ага, закрой халатом шею! Шею спасай! — прокричал Реим, хохоча.
Подоспев, он снял петуха со спины старика, поднял над головой и крикнул:
— Ну, что, товарищ Бахтияров?! Вам понятно теперь!
Публика, что и говорить, получила истинное удовольствие от столь впечатляющего боя. Молодежь, и особенно мальчишки, кинулись к Реиму, чтобы поближе взглянуть на каршинского кочета и потрогать его руками. Старики, покачивая головами, переговаривались, смеясь, и оглядывались на Реима. Толпа сельчан проводила счетовода и сторожа до гостиницы. Реим пообещал, что это не последнее состязание Искандера. Надо только подыскать ему достойных противников.
Противники, разумеется, нашлись, и оказалось их немало. Каждый день парни несли то с одного, то с другого двора петухов. Клали их со связанными ногами под бильярдный стол, дожидались счетовода, и состязание начиналось. Из необученных бойцов сыпались перья и летел пух.
В селе только и было разговоров о необыкновенном петухе. Хвалили его, восхищались им, сравнивали с петухами соседних сёл, никто не сомневался в том, что Искандеру не найдется достойного соперника на осенних петушиных боях. Реим с улыбкой рисовал в своем воображении такыр возле райцентра, площадку, окруженную в несколько рядов людьми, и сражающихся петухов. «Плакать им всем от нашего Искандера!» — повторял про себя с радостью. Сторож Муса-ага, не скрывая гордости, доставал карманный календарь и на глазах у всех высчитывал — сколько еще осталось до осеннего курултая.
О триумфальных победах петуха Искандера, конечно же, каждый день слышал главбух. Он то краснел, то бледнел, то начинал ходить по кабинету, потирая руки. Наконец дрогнул: в один из вечеров, в сопровождении сына, который нес черного петуха, явился в гостиницу. Последовали недолгие приготовления, и человек двадцать, ворвавшись в комнату, где жил Искандер, сели, прислонившись спиной к стене. Остальные застряли в дверном проеме. Реим спокойно снял с шеста Искандера, вышел с ним на середину комнаты и стал на колени. То же сделал и главбух. Вот они дали свободу обеим птицам и отошли. Петухи замерли и не меньше минуты, как показалось болельщикам, рассматривали друг друга. Затем Искандер шаркнул когтями об пол, как это делают петухи, когда разгребают навозную кучу, и, повернув голову, гневно посмотрел на счетовода. Реим дурашливо, но с опаской, воскликнул:
— Ай, Искандер-эке, какие могут быть ко мне претензии?! Не я же выбирал тебе эту жертву!
Публика заликовала. Искандер, словно только что увидел своего противника, распустил крылья и пошел на него с гордо поднятой головой. Петух главбуха, сжавшись в черный ком, метнулся к шкафу, но дальше бежать было некуда, и он припал к полу и закивал, выражая полную покорность. Искандер подошел ближе, еще раз оглядел его, затем вскочил ему на спину и, схватив за гребешок, оттоптал, как курицу. Спрыгнув, распустил крылья и прочертил пируэт по полу. Тут только публика сообразила, что произошло. Грянул смех, да такой смех, что бедный главбух, забыв о петухе, выскочил из комнаты и сбежал.
На другое утро он не подал Реиму руку. Сослуживцы посмотрели на Бахтиярова, перемигнулись и уставились в бухгалтерские бумаги. Наступила напряженная тишина.
— Запустили все дела, — ворчливо проговорил Бахтияров, чтобы снять с себя и других напряжение неловкости. И тут донесся из соседнего кабинета смех председателя Розыкули. Неизвестно, с чего вдруг захохотал всегда спокойный и хмурый председатель колхоза, но все в бухгалтерии подумали о вчерашнем петушином поединке и дружно, как по команде, рассмеялись. Бахтияров покраснел. Руки его заметались по столу, ища нужную бумажку. Вероятно, он разразился бы бранью, но дверь открылась, и вошел сам Розыкули. Был он строг, словно специально отсмеялся, чтобы не показаться подчиненным благодушным.
— Дорогой главбух, — сказал председатель. — Вам известно, что мы сорвали последний летний полив и подсушили хлопчатник? Вес коробочек в полтора раза меньше прошлогоднего.
— Я-то тут при чем? — отозвался Бахтияров, раздраженно глядя в окно. — Из Амударьи теперь берут воду все, кому не лень: и каршинцы, и керкинцы, и ходжамбасцы. Мелеет река. Сколько говорим о переброске сибирской воды, а что толку!
— Товарищ Бахтияров, этот вопрос, как вам известно, решается, — строже заговорил Розыкули. — Уже проект есть. Не уводите разговор в сторону. Зимой вы на заседании правления убедили всех нас, что казна наша невелика и пока рановато говорить о насосной станции. А теперь вы не только уклоняетесь от ответственности, но и занялись еще мальчишеством: бегаете по селу с петухами. Все над вами смеются…
Председатель повернулся и вышел. Главбух сжал кулаки и гневно двинулся на счетовода:
— Ну, смотри, Реим, я тебе покажу каршинского петуха!
— Вах, Бахтияр-ага, что вы?! Разве я виноват, что Искандер принял вашего петуха за курицу?! — Реим выскочил из-за стола и бросился к двери.
Наступил день пахта-байрамы. С утра длинной вереницей потянулись по дороге к месту проведения тоя сотни автомашин: грузовые, с красными транспарантами на бортах, легковые, обгоняя друг дружку. Акчинцев на той не пригласили. Вечером позвонили председателю из райкома: неловко, мол, праздновать отстающим. Колхозники Акчи смотрели издали на дорогу и тихонько поругивали руководство своего хозяйства: «Насосы не могли поставить, денег пожалели!»
Бахтияров, как мог успокаивал сельчан: ничего, мол на ошибках учатся. Теперь такую станцию поставим — на сто лет хватит воды. Стараясь приподнять настроение земляков, главбух распорядился накрыть в клубе праздничный стол. К вечеру все было сделано: на столе — фрукты в вазах, конфеты в сахарницах, несколько бутылок коньяка и водки. Повара возле клуба развели огонь под котлами, чтобы приготовить шурпу и плов. Вот уже сумерки на село опустились — пора начинать. Сели за стол Бахтияров и еще несколько конторских служащих, а колхозников — никого нет. Да и самого председателя не нашли. Послали за ним домой: жена сказала, уехал в город.
Реим — балагур и весельчак, никогда прежде не терявший настроения, — на этот раз по-настоящему огорчился. За стол с Бахтияровым не сел. Отправился к сторожу в гостиницу. Друзья заварили чай и пили удрученно, почти не разговаривая. Каждый думал: сколько надежд возлагалось на Искандера, и вот какой печальный конец. Вскочили оба с тахты, когда услышали крики, ругань приближающихся к гостинице подвыпивших сельчан. Особенно выделялся голос главбуха. Вот он развязно подошел к веранде, качнулся и произнес пьяно:
— Эй, счетовод, ну-ка неси каршинского петуха!
— Товарищ Бахтияров, зачем он вам? — не понял Реим.
— Он что, твой собственный?! — еще грубее заговорил главбух. — За него мы уплатили колхозные деньги, а ты держишь его у себя, словно он принадлежит тебе!
— Никаких денег мы за него не платили, — сказал Реим. — Вот эти полсотни, возьмите их…
— Ах, ты решил откупиться и спасти этого змея! Ничего не выйдет! Я поклялся перед всеми, что сварю из него самую дорогую в мире лапшу! Неси петуха!
Бахтияров поднялся на веранду, но Реим, опередив его, вбежал в помещение гостиницы и закрылся на крючок.
— Открой! — потребовал главбух и принялся колотить в дверь и дергать за ручку. — Все равно возьму, открой немедленно!
Реим вбежал в комнату, где на шесте сидел Искандер, схватил его, сунул в корзину, накрыл крышкой и вылез с корзиной в окно. Через сад он пробрался к воротам, затем выскочил на дорогу и побежал из села…
Восход солнца Реим встретил на Амударье. Теплоход, отчалив от пристани, вздрагивал на мелких зыбких волнах и быстро приближался к другому берегу. «Слава аллаху, все обошлось хорошо! — думал с улыбкой Реим. — Амин-эке получит своего любимца в полной сохранности!»
Петух Искандер, вероятно, тоже почувствовал себя свободным и независимым. А может, догадался, что везут его на родину. Встрепенувшись в корзине, он заквохтал, а потом разразился долгим звонкоголосым пением.
Аллаберды ХаидовМечтатель(перевод В.Курдицкого)
Я сижу на скамейке в небольшом скверике. Солнце стоит высоко и припекает совсем по-туркменски. Но здесь, в тени дерева, название которого я так и не вспомнил, благодатная прохлада. Приятно сидеть, дышать горным настоем тбилисского воздуха, наблюдать за прохожими. Собственно, прохожие — это не то слово. Прохожий у меня ассоциируется с чем-то неторопливым, размеренным, не имеющим четко выраженной цели, а тбилисцы народ деловой, быстрый, целеустремленный. Глядя на них, не придешь к мысли, что человеку может быть скучно и некуда деть себя. Их энергия словно передается на расстояние, и вот уже у меня возникает желание встать и куда-то идти, куда-то спешить, то и дело поглядывая на часы. И я смотрю невольно на часы, но идти мне еще рано — мы с Вахтангом договорились ровно на два часа, минут сорок еще у меня в запасе. И я снова обращаю взгляд на прохожих, которые меня совсем не замечают.
Но вот один из них замедляет шаг, сворачивает ко мне, здоровается по-туркменски. Я машинально отвечаю тоже по-туркменски и только потом спохватываюсь. Но вопросов задавать мне не приходится: буквально за одну минуту подошедший выкладывает, что зовут его Чары, что в Тбилиси он приехал всего на один день и очень торопится, однако не мог пройти мимо, увидев земляка-ашхабадца.