Пришло сообщение от мамы: Выпей лекарство, попроси папу сделать тебе полоскание. Вставать и идти к папе было лень. И тут я увидела еще сообщение:
Без тебя тут грустновато. Ты заболела?
Сердце, или что там есть, как-то неловко дернулось, и меня затопила радость. Маша пишет, она больше не дуется! Но это оказалась Оля. На английском она опять одна.
Мне нравится Оля и нравится, что я ей тоже нравлюсь, но почему-то я почувствовала разочарование. Я уже хотела написать ей, что начала читать книжку про число π, но тут вспомнила, как наврала ей, что эту книжку я уже читаю. Я отложила телефон и закрыла глаза.
Мне так хорошо было в моей метели!
Маша всерьез обиделась. Меня второй день нет в школе, а она не звонит и не пишет. Ну и ладно, я первая писать точно не буду.
15 ноября
Вот как можно очень злиться на человека и одновременно хотеть с ним помириться?
Утром в субботу родители опять ругались на кухне. Поэтому я решила не вылезать из постели, пока они не успокоятся. Оказывается, у папы сегодня доклад на какой-то супер-пупер-важной конференции. Иногда я умею работать громоотводом, в моем присутствии они как-то меньше ругаются, но сейчас совсем не было сил.
Папа может неделю ходить в одной футболке, но если ему надо «выйти в свет», тут же становится похож на маму: бесконечно переодевает рубашки и галстуки в разных сочетаниях и спрашивает, как лучше.
– Я тебе говорил, что я завтра выступаю, – бурчал папа.
– Да, говорил, но я, знаешь ли, была не в кондиции. Ты как Дина – «мама, мне завтра надо сдать годовой проект!» А почему ты только вчера вспомнил, что у тебя конференция?
– Я, знаешь ли, доклад уже неделю пишу. И тебе говорил еще давно.
– Но про рубашку ты мне не мог в четверг сказать?! У меня голова лопается, тут еще Дина заболела. У нас перед Новым годом вообще все с ума посходили. Не волнуйся, сейчас я утюгом ее досушу.
– Да поздно уже сушить. Я опаздываю, ты понимаешь?!
– Ты в мокрой же не пойдешь? Подожди пять минут!
Тут мне пришлось встать, потому что страшно хотелось в туалет.
– Могла бы Дину уже научить в конце концов рубашки гладить! Ей в жизни пригодится.
«Ох, не вовремя я вышла!» Я представила Логинова, который мне кидает предъявы, что я ему что-то вовремя не погладила. И задумалась, готова ли я на такой подвиг ради него.
– Мой папа, – сказала мама, – между прочим, сам гладил рубашки и маму даже близко не подпускал. А еще есть такое изобретение человечества – прачечная называется, там рубашки гладят специально обученные женщины.
Папа выхватил у мамы рубашку и стал яростно ее надевать.
– Стой, манжеты еще остались!
– Спасибо! С манжетами обращусь в фигачечную! Диночек, в сторонку отойди, я щас убегаю уже. Посмотри, сколько градусов на улице.
– Минус три. – Я надеялась, что мама промолчит и папа наконец уйдет.
– Помой папе яблоко, – сказала мама.
– Не надо уже никаких яблок! Водички мне налей в бутылку, если можешь.
– Ну все, я пошел! – папа стал стягивать с вешалки шарф, и тут на него обрушилась гора шапок. Моих и маминых.
– Я подниму, – быстро сказала я, не хватало еще, чтоб папа устроил очередную разборку с мамой из-за «нашего бардака». Мама демонстративно сидела на кухне и провожать папу не вышла.
Я закрыла за папой дверь, послушала, как подъезжает лифт, закрываются двери, а потом через время открываются на первом этаже. Хлопает подъездная дверь. Потом вернулась на кухню. Мамы там уже не было. Я решила сделать нам с мамой имбирный чай, как в кафе иногда делают. Мама почему-то очень радуется, когда я «хозяйничаю». Я видела в окно, как папа идет по снегу через двор, прижимает плечом телефон к уху, а другой рукой роется в сумке. В итоге телефон падает в снег. Прямо как у меня. Пожалуй, я не злилась на папу, его тоже было жалко.
Я достала стеклянный чайник, помыла, нарезала тоненько имбирь, лимонные кружочки разделила на четыре части, добавила палочку корицы для красоты, звездочку бадьяна и несколько гвоздичин. Когда чай заварился, налила его в мамину любимую зеленую чашку и положила рядом на блюдце кубик коричневого сахара, я знаю, что мама не пьет с сахаром, но это я для красоты.
Мама сидела в их с папой комнате за папиным компьютером. На экране были фотки какого-то отеля.
– Мы что, куда-то едем?
– Нет, – сказала мама. – Никуда мы не едем. Мне надо просто немного успокоиться. Я в таких случаях залезаю на сайты с горящими путевками. Вот смотри, Кемер, «прекрасные апартаменты с видом на море, в отеле есть два бассейна, спа, бесплатный пляж». Чем это пахнет? – мама только сейчас заметила чашку. – Ой, это мне?! Спасибо!!!
– А прикольно было бы куда-нибудь поехать. Я еще никогда не ездила к морю зимой.
– Да, мечтать не вредно. Я б тоже не отказалась.
– Мам, а почему тогда горящие путевки, если это все равно только помечтать? Тогда можно не Турцию смотреть, а Гавайи или там Бали.
– Мечтать тоже надо реалистично! – мама одним движением закрыла все вкладки. – Ладно, мне еще надо сделать кое-что. Спасибо за чай!
Я пошла в комнату. Открыла свою геометрическую тетрадку. Про уроки было противно даже думать, да и писать настроения не было. Я перечитала все, что написала до этого, и стала рисовать треугольнички, а внутри них разные сердечки, кружочки и просто бесформенные штуки.
Прикольно! К своей книге я смогу сама нарисовать иллюстрации, потому что они очень простые. Я представила себе довольно толстую книжку с небрежно написанным именем на обложке: Дина Никитина, – а внутри такие вставки как бы на клетчатой бумаге, и на них мои каляки-маляки.
Книга
У плосков все переживания внутри. Снаружи не видно. Если, например, умер кто-то внутри, снаружи все как было. А внутри – дыра. Потом она заживает, и ты меняешь свой статус.
В старые времена никто мог и не знать, что ты занят. Если плоск придерживался традиционных представлений и не давал своей амбии выхода на поверхность, держал ее строго внутри себя. Тогда несвободные плоски надевали специальные опознавательные знаки, вроде наших обручальных колец. Только у них это просто полоска на одной из сторон.
И еще я такие схемы нарисовала. Треугольник, а из него торчит амбия – прогрессивные современные отношения.
Треугольник, а в нем амбия внутри – традиционные отношения.
Треугольник, а в нем амбия, разделенная на несколько частей, – это когда фигура угнетает амбию.
Треугольник, а в нем амбия, разделенная на несколько сердечек, – это когда фигура угнетает амбию под видом счастливых отношений.
А еще я такое придумала – жесть! Я нарисовала треугольник, а в нем две разные амбии разного цвета. И обе, кажется, не рады.
Решила зайти в школьный чат, там бурная жизнь, у Вероники, оказывается, сегодня ДР, ее все там поздравляют. И Логинов в первых рядах. Она там даже опрос замутила: в какой следующий цвет ей покраситься – фиолетовый или синий? Обычно она у себя во ВКонтакте такие опросы постит: повесит две фотки, в платье и, скажем, в шортах. И устраивает голосование, какая лучше.
20 ноября
Когда долго не ходишь в школу и не пишешь в чате, как будто исчезаешь. Становишься невидимкой. Привидением.
Прошла неделя, а горло все болело и в школу не хотелось.
– Ладно, посиди еще недельку, – сказала мама. – Уроки только делай.
– Мы тебя на хозяйство тогда определим, – обрадовался папа.
– Пап, а давай что-нибудь интересное для мамы приготовим. Тирамису там или еще что-нибудь, – сказала я, когда мама ушла.
– Как его готовить-то? Ну хочешь – попробуй. Посмотри, что там нужно, – папа особого восторга не выразил.
От идеи тирамису я в итоге отказалась, когда прочитала, что нужен маскарпоне и печенье савоярди. Я даже слов таких не слышала никогда.
Нашла книгу рецептов для мультиварки. Там все очень понятно объясняется. Решила сделать мясную запеканку с брокколи. Брокколи, правда, у нас в «Пятёрочке» тоже не оказалось. Пришлось взять цветную капусту.
Я тащила тяжелый пакетище и уже завернула к дому и тут чуть не впечаталась в Олю Клейн.
– Ой, привет, Дин, ты выздоровела? Ты здесь живешь, что ли?
– Привет! Да, вон в том подъезде. А ты? Ты же в центре живешь.
Оля помолчала немного.
– Да, я к папе заходила. Он здесь, в соседнем доме. Я же раньше здесь жила.
– Э-э, хочешь ко мне, чаю выпьем? – вдруг предложила я.
– А давай! Я в туалет заодно зайду. Не хотелось у папы разуваться.
Я набрала код. Оля открыла мне дверь подъезда. Я хотела спросить про ее папу, но было как-то неудобно. Пока мы ехали в лифте, Оля сама сказала:
– Я к нему за деньгами захожу каждый месяц. Он бы мог на карту маме пересылать, но «он хочет видеться с ребенком». Я обычно чай у него пью и ухожу. А сегодня поняла, что не могу – и все. Не хочу даже чай пить.
– Да, ужасно, – замямлила я.
К счастью, мы уже приехали на этаж, я позвонила в дверь.
Папа сделал нам с Олей горячий шоколад, спросил, не родственница ли она великого немецкого математика, а потом мы с ней стали готовить запеканку по рецепту из книжки. Мы с мамой иногда что-то вместе пекли, когда я была маленькая. А теперь маме обычно «неохота возиться».
Я уговорила Олю остаться и дождаться, когда запеканка приготовится. Спросила ее, как называлась та английская баллада, которую ее дедушка пел. Она мне нашла во ВКонтакте, и мы послушали. За окном уже совсем стемнело, но мне не хотелось вставать и зажигать свет, а Оля не просила. Потом я поставила чайник. Он у нас прозрачный, с голубой подсветкой. Папа где-то купил. Когда он закипает, кажется, что там внутри клокочет раскаленное море. Мы сидели, молчали и медитировали на чайник.
Я уже хотела наконец зажечь свет, но тут Оля вдруг заговорила: