– Какой у тебя милый папа! А я вот рада, что мои развелись.
– Давно? – спросила я. Никогда не знаю, что лучше в таких случаях, молчать или что-то говорить утешительное. И что говорить? Я не очень умею утешать.
– Да, когда я в пятом классе была. Прямо в середине года, пришлось срочно к дедушке с бабушкой переехать. Я на маму так злилась тогда! И скандалила. И кричала, что в другую школу я не пойду. Мама меня полгода сюда возила. А потом, в шестом, я сама стала ездить.
– Злилась?
– Да. Я на каникулах поехала туда, на «Октябрьскую». И тут вдруг мама приезжает поздно ночью, такая странная. А утром говорит, что мы теперь будем жить у бабушки с дедушкой. И сказала, что они с дедушкой сейчас поедут за вещами. Я сказала, что как же папа, и я тоже за вещами, и там у меня то и се, вообще всё. Но они меня не взяли, привезли только часть моих вещей, половину учебников оставили. Если б мне мама сразу объяснила…
– Что бы объяснила?
– Ну что случилось. Они же с папой очень поссорились. Она мне только через несколько месяцев рассказала, понимаешь? Как они ругались и папа ее ударил, а она – она вылила его джин коллекционный. В унитаз!
Я и в страшном сне не могу себе представить, что папа ударит маму. Ворчать, ехидничать – это да, но ударить – просто никогда, это точно. Ну и мама никогда бы не выбросила ни одной папиной бумажки, не говоря уж о чем-то существенном. Она все время ругается, что пыль и нельзя навести порядок, но даже не переложит никогда ничего.
Мне захотелось обнять Олю, но я, конечно, постеснялась. Я даже Машу никогда не обнимала. Получилось бы, что я ее жалею, а она, может, не хочет, чтоб ее жалели. И она так спокойно это говорила, а про джин – даже с явным удовольствием. Но представляю, как это было ужасно.
Маша мне не рассказывала никогда, как разводились ее родители. Она тогда, правда, маленькая была. Но она-то своего отца вообще толком не помнит и не видит. Он просто исчез из их жизни. Никаких денег, никаких «повидаться с ребенком». А я не хочу, не хочу, чтоб мои так! Нам что, с мамой тоже придется уехать к бабушке? Или с папой – ведь это у мамы кто-то есть.
Тут на кухню пришел папа с пустой чашкой и включил свет.
– Что вы тут впотьмах сидите? У тебя там ничего не сгорит, Дин?
Ой, я совсем забыла про запеканку! Подгорела, но совсем чуть-чуть. Я разделила ее на четыре части и положила нам с папой и с Олей.
А потом мы проводили ее до метро, хотя Оля отказывалась и говорила, что это ее родные места и идти тут два шага.
И когда мы шли к дому, я вдруг решилась:
– Пап, а ты любишь маму?
Папа посмотрел на меня как на сумасшедшую.
– Конечно! А почему? Почему ты вдруг спрашиваешь?
– Не знаю. Вы ругаетесь.
– Понимаешь, мы – семья. Семейные отношения – это сложно. Это же не только романтика, цветы дарить. Это много скучных взрослых дел. Но, конечно, я люблю маму и тебя!
– Вы никуда не ходите вместе: в кино, в театр, еще куда-нибудь.
– Ты что, каких-то книжек по психологии начиталась? – папа взглянул на меня подозрительно. – Вообще мы сериалы смотрим, но ты спишь уже обычно в это время.
Мама очень обрадовалась запеканке и сказала, что очень вкусно, и даже не обратила внимания, что та подгорела. Папа расспрашивал про Олю:
– Это та самая Оля, к которой ты на день рождения ходила?
– Угу.
– Я, кстати, пакетик собрала для Нинки, отдашь Маше, когда в школу пойдешь? – спросила мама.
Нинка младше нас с Машей на три года. Мама отдает ей мою одежду, которую я «не успела превратить в тряпки». Мне даже приятно, когда я вижу ее в школе в своих шмотках. Как будто она немножко и моя младшая сестра.
Но сейчас это совсем некстати. Я ведь маме так и не сказала, что мы с Машей в ссоре.
– А может, ты сама теть Миле отдашь?
– Дин, ну что такое? Ты же все равно Машу в школе видишь каждый день. Не хочешь тащить в школу – пусть Маша зайдет.
А так хорошо было не думать про школу и про Машу!
Книга
– Отпустите его! – Кодима, приняв грозный квадратный вид, врезалась в компанию треугольников, которые тюкали беднягу Трисабона. Те от неожиданности расступились, а потом поняли, что перед ними всего лишь наглая амбия. Но Кодима очень рассердилась и приняла форму многоугольной звезды с довольно острыми лучами. Теперь к ней было не подступиться. Тогда рассерженные треугольники, отойдя на безопасное расстояние, начали их дразнить:
– Вам надо фигурное объединение произвести. Только наоборот! Ха-ха-ха!
Фигурным объединением у них в Папире называлась свадьба. То есть когда амбия вступала внутрь фигуры.
Кодима, конечно, презрительно фыркнула в ответ. Но про себя подумала, что они правы. Она с ужасом думала, что довольно скоро, через пару лет, ей придется «вступить» внутрь какой-нибудь фигуры и попрощаться со своей свободой. Амбии неприлично было в таком возрасте оставаться одной. Родители не захотят такого позора для семьи. А робкий Трисабон, наоборот, был бы рад хоть на время спрятаться внутри, под надежной защитой. А она ведь неплохо может такую защиту изображать.
После уроков они часто гуляли по улицам, слившись одной гранью. Это все равно что у нас бы люди шли, держась за руки, ну или, скорее, обнявшись. И тут Кодима впервые заговорила об их будущем. Конечно, она не могла предложить Трисабону фигурное объединение, амбия ни при каких обстоятельствах не должна об этом заговаривать первой. Но думала как-то подвести к этому.
– Я с ужасом думаю, что будет, когда я окончу школу, – сказала она.
– И я, – признался Трисабон. – Я совсем не умею держать форму, если в школе меня так тюкают, что будет дальше?
И они оба посмотрели друг на друга очень долгим взглядом.
– Мне кажется, – сказала Кодима, – есть страны – или должны быть, – где фигуры живут так, как им захочется. И амбии тоже. Их даже никто не называет амбиями.
– Да, – сказал Трисабон, – они точно есть, но как нам туда попасть?
25 ноября
Детям взрослые кажутся очень умными, потому что дети с каждым годом очень сильно растут и взрослеют, и если б они такими темпами взрослели бы и взрослели, то годам к сорока и даже тридцати они бы достигли невероятных высот. Поэтому дети считают, что взрослые умны пропорционально своему возрасту. Но взрослые в какой-то момент перестают умнеть и расти. Или делают это всё медленнее. Поэтому чем старше взрослые, тем глупее кажутся им дети.
А через два дня я наткнулась в магазине на Нинку. Очень смешно, я сначала на куртку обратила внимание. Смотрю – прям как у меня была: темно-синяя с серым. А потом встала за ней в очередь на кассе, посмотрела повнимательнее – да это же и есть моя куртка, там капюшон немного в краске испачкан и помпончик к молнии привязан. А в куртке – Нинка! Почему-то я ей так обрадовалась! Спросила, как у Маши дела. Мы с ней посплетничали про Слонова. Она сказала, что он часто приходит, но всегда к чаю что-нибудь приносит вкусное, так что она не против. Ей только не нравится, когда он заводит разговоры, что фильм не детский и ей смотреть его нельзя.
– Они все время фильмы смотрят. Целыми днями! – Нинка смешно закатила глаза, прямо как тетя Мила.
Потом мы даже зашли ко мне, и она забрала пакетик с одеждой, который приготовила моя мама. Сказала, что мои вещи ей больше нравится носить, чем Машины. Потому что Машины она уже наизусть знает, а тут больше сюрпризов. Так странно, я всегда считала ее бесплатным приложением к Маше, причем довольно назойливым приложением без кнопки выключения. А оказывается, с ней так приятно поболтать! Я так и не поняла, рассказала ей Маша, что мы поссорились, или нет.
В следующий понедельник пришлось все-таки идти в школу.
– Привет, мне Нина сказала, ты болела.
– Угу, болела.
– А мы тут контрольную по алгебре писали.
Сногсшибательная новость! Лучше б Маша вообще со мной не разговаривала. После урока она теперь не ждет меня, просто собирает свои вещи и идет на следующий. Вернее, они со Слоновым идут вместе, он всегда ее поджидает у дверей класса. Зато Логинов подошел и спросил, почему меня так долго не было. А Оля мне еще одну книжку принесла почитать. И обедать позвала с ними. Теперь я с Олей и Наташей обедаю.
27 ноября
Плюс на минус дает минус, получается, что минус сильнее плюса. То есть если один на другого обижается, то минус побеждает, дружба уходит в минус. А если второй начинает обижаться, то по законам математики они должны бы сразу уйти в плюс, то есть помириться. Но в жизни это так не работает.
Мама пришла в восемь, бухнула пакеты в прихожей.
– Котенок, разбери, пожалуйста! Я уже падаю, – сказала она, разматывая шарф.
«Ох, я только села за алгебру, вот всегда так».
Я потащила покупки на кухню.
Папа вылез из комнаты и снял с мамы пальто.
– Что, заборола Пумпонову? – папа был явно в хорошем настроении.
Пумпонова – это прозвище авторши, с которой мама работает, она вообще-то Шапошникова, очень великая и ужасно упрямая, как говорит мама.
– Если бы! Она прислала еще сто пятьдесят правок. И сейчас я их буду читать. Сваришь кофе?
– А до завтра никак нельзя?
– Все надо было сдать вчера, как обычно, там дальше Новый год и все дела, – мама размазалась по креслу, как сыр «Виола».
Папа хмыкнул и поставил перед мамой чашку.
– Ох, – мама сделала глоток, – напиток богов! Как ты это делаешь?!
– Это все машина, – папа напустил на себя скромный вид. – Кстати, про Новый год. Я нам билеты купил, в театр Фоменко.
– Что, серьезно?! – мама даже вскочила от радости. – Ты с ума сошел! Они же золотые теперь стали. А на что?
– Я поймал дешевые. На «Войну и мир». На двадцать четвертое.
– Ну ты даешь! Вот спасибо! – мама чмокнула папу и села обратно в кресло.
Мы поужинали моей запеканкой. Уже третий раз ее готовлю, надо что-то новенькое придумать. Я ликовала. Получается, папу все-таки задели мои слова, раз он взял им с мамой билеты.