Я выпрямляюсь и перевожу дыхание уже у себя дома, в холле.
Теперь…
Я не успеваю ничего сделать — удар настигает меня и здесь, струя огня вонзается в макушку, разрывает каждый сустав по отдельности, потрошит кишки и нарезает на ломтики печень, льет кислоту в желудок и терзает мошонку укусами; рушится то, что осталось от дома, с рокотом крошатся стены, уцелевшие фрагменты крыши уезжают в сторону, обнажают начавшее светлеть небо.
Мгновение… или час?.. или век?.. или эру?.. я мертв.
Приводит меня в чувство запах яблок, и я вижу над собой Луч, ее прекрасное лицо. Только двоится оно, поскольку меня теперь двое, огненный меч Черного разрубил меня пополам, и черное, левое, мертвое лишь лохмотьями жалкими сшито с блистающим, правым, живым, один-двое, один-двое.
— Отступись! Ты умрешь! Ты покинешь меня! — молит Луч; она снова плачет, и слезы ее кажутся огромными, они падают на меня сверху точно глобусы из воды, прозрачные и блистающие, зародыши новых миров.
Я улыбаюсь, и странно ощущать, что от одной мысли раздвигаются два рта.
— Нет. Время последнего урока.
Услышав это, Луч стонет и исчезает.
А я поднимаюсь, с трудом, цепляясь за разум, за память, за знание…
— Седой!! — Черный предо мной, грудь раздувается, в ручище клинок, что длиннее страдания, пылают глаза на лице мрачно-угольном, и плещется тьма, тьма гуляет по лезвию, сливается в месиво с бликами пламени.
Янтарь в дверном проеме, шевелюру его треплет ветер, глаза широко распахнуты, чистые, любопытные, одного цвета с рассветом, что за спиной его теплится, пытается выбраться из чрева подмирного. За спиной часы мои тикают мертвенно, жуют себе время, качают маятником и прячут в себе все миры-направления, и Ключ под собой укрывают надежно.
В темной липкой глубине зеркала стоят две фигуры… или три, поскольку моя двоится.
И я впервые понимаю, насколько мы с Черным похожи — не только внешне, но внутри. Двуликий и Двуязыкий, наставники слова, и каждый уверен, что путь его правильный, и учит тому он, что людям положено… я ничем не лучше, ведь крылья, растущие у моих учеников, способны причинить хозяину невероятную боль, повергнуть его в пучину мучений на долгие годы, они так легко ломаются и ломают того, кто летал, но более не может! Пьяницы, наркоманы, безумцы — вот они, те, кто был моей гордостью, кто силу обрел божественную, но удержать ее не сумел.
— Седой, я разрубил тебя пополам! Тебе мало? — рычит Черный. — Сдайся! Отступи!
Я не отвечаю, я знаю, что этого и правда мало.
Что кое в чем мы все же отличаемся — он приносит других в жертву себе и никогда не пожертвует собой. Ну а я готов принести в жертву себя, и не ради своего долга и самолюбия, а ради ученика, готов впервые за бессчетные жизни, многие тысячелетия, ведь теперь моя внутренняя тьма отделена от не-тьмы.
Мой внутренний Черный отрезан от меня… спасибо мечу Черного.
Сам бы я не справился.
— Шагни влево, стань таким, как я, — упрашивает он. — Вдвоем мы покорим этот мир! Сделаем его нашим!
Сделаем.
Только этот мир не устоит, когда придет День Последний и некому будет выйти на битву с Волком и Змеем, встать на пути лезущей отовсюду мертвечины, воспользоваться силой Ключей. Никто не развернет сверкающие крылья в вышине, не сотворит красоту, способную остановить и сокрушить всех чудовищ вселенной.
Если шагаю влево, сливаюсь со своим Черным, становлюсь таким, как он…
Если шагаю вправо, остаюсь Седым, лишенным сил, и Черный убивает меня…
Но я могу шагнуть назад.
Я слышу далекий, полный отчаяния женский крик, и стрелка часов хрустит, когда я отламываю ее от циферблата. За спиной Янтаря из-за горизонта выглядывает краешек солнца, острый луч бьет у моего ученика под мышкой, прямо мне в руки, и остроконечный кусок металла растет, наливается золотом, превращается в копье.
— Что ты… — Черный идет ко мне, бежит, но пол струится у него под ногами, ведь это мой дом, и кое-какая власть над ним у меня осталась.
Черный не успевает.
А я вонзаю копье себе в левое подреберье, не обращая внимания на дикую боль. Насаживаю на древко тело, как осу на булавку, и втыкаю острие в корпус часов, прижимаюсь к ним спиной, чувствую их содрогание, поворот колес, движение соков внутри, вокруг меня колышется лишенная листьев крона.
Янтарь хрипит, запрокидывает голову, тело его изгибается дугой.
Я знаю эти симптомы — это режутся крылья, незримые, но жесткие, рвут кожу, врастают в плоть, меняют хозяина.
Мы мучаемся вместе, как две роженицы, пытающиеся вытолкнуть в этот мир новое. Чувствуем одно и то же, но только ему в любом случае жить, а мне…
— Ах ты… — Черный оборачивается и замирает.
Мы смотрим.
Крылья могут оказаться громадными, хрупкими и прозрачными, и тогда родится истинный творец, настоящий бог. Или могут оказаться короткими, плотными и черными, и тогда в мир явится тот, кто будет этот мир пожирать, пачкать и портить, думая только о себе, мечтая не о чистоте меда, а о его количестве.
И моя жертва окажется напрасной, пустым спектаклем.
Янтарь кричит, раскидывает руки, с уха его планирует, теряя цвет, крохотный лист омелы. А за спиной, на фоне оранжевого утреннего солнца, разворачиваются два громадных крыла, две хрустальные радуги отсюда и до горизонта, за горизонт, за горизонты всех представимых миров.
Черный пропадает, остается грязное пятно на полу.
Я не ощущаю боли, тело немеет, выталкивает последние ошметки жизни, что струятся по золотому копью-стрелке, капают на пол, часы, ставшие со мной единым целым, тикают все медленнее, с мягким шелестом набухают на кроне почки.
Луч передо мной, берет мое лицо в ладони, целует, но я не чувствую прикосновений.
Мир падает к моим ногам, раскрывается, и вместе с ним раскрывается и мое сердце, как огромный алый цветок, как фонтан до небес, как раковина, наполненная песнями, и уносит меня в рождающую тьму…
В этот раз последний урок оказался жестким.
В следующий будет проще.
Наверное.