— Мне нужен твой совет, — говорит Мона, потому что знает: так Лин отвлечь легче всего.
И точно — Лин тут же переключается.
— Что случилось?
Проблема в том, что Моне ничего не приходит в голову. Да, и правда, что случилось? Зачем она вообще звонит Лин?
— Дело в Антоне, — говорит она наобум.
Собственно, ей нечего сказать об Антоне, что бы уже не обсуждалось добрую сотню раз.
— Мона, этот тип не для тебя. Эти… эти махинации, которыми он занимается. И истории с женщинами. Какая разница, как он относится к Лукасу, он не нужен тебе — у тебя же есть мы.
— Да, я знаю. Но Лукас любит его.
На другом конце телефонной линии раздается громкий вздох.
— Лукас любит его… Очень смешно! Это ты не можешь его забыть.
— Вовсе нет, — настаивает Мона.
Этот разговор внезапно начинает действовать ей на нервы. Эти вечные стоны: ах, мужчины! Перед внутренним взором Моны возникает этакая бесконечная стена плача, а возле нее в основном женщины, которые, громко рыдая, падают ниц, бьются лбом о землю, разбивают его в кровь. Снова и снова. Вечный бессмысленный ритуал. Возможно, в эту самую секунду по всему миру ведутся сотни разговоров на такую же тему. Я же его люблю. Но он тебе не пара. Но я не могу иначе.
— Да что с тобой такое? — спрашивает Лин, она слегка раздражена.
Все из Моны надо как клещами тянуть, никогда сама не расскажет. Зачем же тогда звонить, если нет желания разговаривать?
— Я… Мне очень жаль, Лин.
Так и есть. Она разбудила сестру неизвестно зачем. Лин не может ей помочь в той ситуации, в которой она сейчас оказалась. Лучше всего, если бы у Лин не было бесплатного приложения — ее семьи. Когда они обе были молодыми, некоторое время жили вместе. Самое счастливое время в жизни Моны.
— Ты еще помнишь, как мы с тобой жили в квартире на Тюркенштрассе?
Лин смеется. Вот и помирились! Она тоже любит вспоминать об этом. Но с тех пор ее жизнь стала насыщеннее, а жизнь Моны, очевидно, нет.
— Ложись спать, Мона, — мягко говорит она. — Можем еще завтра поговорить.
Берит начинает безудержно всхлипывать. Еще никогда во время этого она не плакала. Стробо крепко прижимает ее к себе, как сумасшедший. Наступает миг, когда Берит кажется, что она парит в воздухе. И в тот же миг возникает чувство, что внутри что-то разрывается. Маленькое горячее солнце взрывается у нее между ног, и вдруг все заканчивается.
Снова чувствуется холод и сырость. Стробо тоже дрожит в ее объятиях. Немного отодвигается от нее и откидывает с ее лба светлые волосы.
— Ты красивая. — Его голос тоже дрожит.
При этом лицо ее он помнит довольно смутно. Оба, смущенные, встают. Ноги, как ватные.
— Хочешь сигарету?
— Да, спасибо.
Берит держит сигарету, ее пальцы трясутся, когда он помогает ей прикурить. Наконец она жадно вдыхает дым. В этот момент она замечает, что сигарета необычная. Вкус у нее сладковатый, как у гашиша, и аромат странный. Стробо, вероятно, макал ее в марокканское масло. Берит кашляет. Не может поверить, что он дал ей это. После всего того, что произошло в хижине. Она злится на него, бросает сигарету на пол и топчет ее.
— Эй, что случилось? — спрашивает Стробо.
Его голос стал высоким и глухим, потому что в легких у него дым, он удерживает его, чтобы сильнее вставило. Теперь он не кажется ей привлекательным, он просто смешон.
— Зачем ты это сделал? Если я хочу покурить, я говорю.
— Извини. Мне очень жаль. Сядь, пожалуйста. — Стробо тянет ее за полу пальто. — Ну же, пожалуйста! — Он выдохнул дым, и голос его снова звучит нормально.
Берит снова садится, но теперь ей одиноко, и она чувствует себя протрезвевшей.
— Было здорово. С тобой.
Берит почувствовала, что он смотрит на нее.
— Да, мне тоже понравилось, — говорит она, улыбнувшись в темноту, хотя ей теперь совсем нехорошо.
В голосе Стробо слышна фальшь. Как будто он преследует некую цель. Цель, которая не имеет ничего общего с тем, что они только что пережили вместе.
— Ты, вообще, в порядке? — спрашивает он. И снова слова прозвучали, как заученные.
— Нормально. Все о’кей. — Берит все еще дрожит.
Уже явно больше чем десять часов, и комендант делает обход. Комендант преподает в их классе физику и математику, он не очень хорошо относится к Берит, потому что ей не даются оба предмета. Но она в нерешительности остается сидеть.
— Я имею в виду, после всего этого. Нормально?
— Нормально, — говорит Берит, все еще настороженно, сама не зная, почему.
— А что именно ты рассказала ищейкам?
Вот оно что! Все это время Стробо думал о своем любимом Даннере. Боится, что она подведет. Разочарование настолько сильное, что у нее чуть было пол не ушел из-под ног. Может быть, он и переспал с ней только поэтому. Потому что хотел привлечь ее на свою сторону, а его сторона — это сторона Даннера.
Но она внешне остается спокойной.
— Я сказала им, как мы и договорились. Еще вопросы?
— Я просто… Это невероятно трудно для нас. Было бы неудивительно, если бы ты…
— Что?
— Сломалась. — Снова смотрит на нее настороженно.
Берит ушам своим не верит.
— Ты с Даннером об этом договаривался?
— О чем? Ты что?
— Что ты меня приласкаешь разок… — Невольно Берит подражает интонации Даннера, говорит слегка в нос, голос звучит елейно. Она все больше раздражается.
— Ты что-то имеешь против Даннера, — подытоживает Стробо.
Бросает на пол еще тлеющий окурок.
— Нет, но…
— Что?
— Он делает так, чтобы вы зависели от него. От его мнения, его… не знаю… — Взмахнула руками в поисках нужных слов. — От его теорий о жизни и любви, этого устаревшего философского хлама…
— А с чего ты взяла, скажи на милость, что это устарело? Ты что, читала Канта или Гегеля? Или Виттгенштейна?
— Нет, но ты тоже не читал. Тем не менее, ты веришь Даннеру на слово, не пытаясь анализировать. И это притом, что он нам все время рассказывает, что мы должны ко всему относиться критично. Освободиться от унаследованных теорий. Но ты бы посмотрел на себя, когда месье Даннер начинает рассуждать. Такой упоенный взгляд! Такое… Да все вы. Вы становитесь как загипнотизированные, стоит только Даннеру рот открыть.
Берит испуганно замолчала. Это не то, что она хотела сказать. Она не собиралась обижать Стробо. Тот молчит. Но вдруг другой голос прошептал ей на ухо:
— Очень интересно то, что ты про нас думаешь.
Целую жутко длинную секунду Берит считает, что это Даннер. Но потом улавливает резкий запах лосьона после бритья, каким пользуется Петер. Он подкрался к павильону с тыльной стороны, прячась между деревьями. Все предусмотрено. Стробо должен был ее размягчить, а теперь Петер возьмется за промывание мозгов.
В моменты прояснения она знала, что ей предстоит. Снова она начала слышать голоса. Голоса были бездушны и бестелесны, но, тем не менее, реальны. Они использовали все возможные подходящие средства. Хотя они были всесильны, им нужен был носитель. Иногда они приходили из телефона, иногда из тостера или из духовки.
Это всегда начинается внезапно. Например, она на прогулке, в пешеходной зоне в центре, и вдруг ее взгляд падает на плакат, и человек с плаката — актриса, модель, политик — начинает разговаривать с ней.
Конечно же, это все происходит не на самом деле. Сначала она всегда знала, что это всего лишь галлюцинации, что все эти явления она себе просто выдумывает. Сначала она мужественно игнорировала голоса, которые велели делать ей страшные, бессмысленные вещи, например, есть трупы или убивать собак. Иногда голоса пропадали, разочарованные или ослабленные тем, что она их старательно игнорировала. Но если обратить на голоса внимание или же начать им сопротивляться, спорить с ними, они берут верх, становятся все сильнее и требовательнее. Они становятся реальными.
Во второй фазе фантомы в ее мозгу вели себя как сумасшедшие, давали ложные приказы и вызывали фейерверк причудливых идей с параноидальным оттенком. Она уже была не в состоянии последовательно думать. Это был психический процесс, возбудители которого все еще не были исследованы. По крайней мере, врачи сказали ей, что это так. Поверить в это она так и не смогла. В таких ситуациях она воспринимала собственные мысли не как больные и противоестественные, а как логичные и последовательные. Когда она чувствовала себя лучше, врачи иногда показывали ей видеозаписи второй фазы, и она действительно видела женщину, которая творила невообразимые вещи. Женщину, которая, к примеру, становилась на стул и выливала себе на голову стакан воды, а потом снова начинала плакать или бушевать.
Нет, не то чтобы она потом ничего не помнила. Она не теряла сознания. Она знала, что сделала, но не помнила почему. Только то, что ей внезапно показалось совершенно нормальным встать на стул и вылить себе на голову стакан воды. Как будто речь шла о своеобразном ритуале, который она должна была исполнить. Но понять этого не мог тот, кто не слышал того, что слышала она.
Она подняла глаза к небу, но неба не было видно. Ночь была черна, как бархат. Мокрый бархат, потому что шел дождь.
Нет.
У нее не было времени на поэтические наблюдения. Она скатывалась ко второй фазе, и ничего не могла с этим поделать. Ей давали лекарства, которые наполняли ее, делали неподъемной, ни к чему не способной, уничтожали ее. Дверь была распахнута, и голоса воспользовались своим шансом, проникли в нее и полностью подчинили себе. Стали давать ей задания. Ноги несли ее помимо воли по блестящей черной мостовой совершенно чужого города. Ей не нужен был гид, голоса надежно вели ее, и она, как всегда, когда находилась во второй фазе, перестала им сопротивляться. Они были слишком сильными, им не могла сопротивляться женщина, у которой не было ничего, кроме отрывочных воспоминаний, да и те могли материализоваться только при помощи голосов.
Она остановилась. Где она?