«Ни бог нам, ни мы богу не мешаем», — говаривала она.
Он вспомнил слова Мейсла о том, что люди перестали слушать всевышнего.
«Да, не густо в церкви. Но, может быть, вот такими архитектурными чудесами цивилизация подновит устаревшую мишуру религиозного обряда, и люди вновь захотят слушать бога? И набожный Уинстон Мейсл изменит свое мнение о людях? А люди о нем?»
Дональд вышел из церкви и повел машину к дому Тейлоров.
Еще из прихожей увидел, что Барбара болтает ле телефону. Перед ней стоял стакан с виски и бутылка с содовой. Прикрыв трубку, она поцеловала Дональда и шепнула:
— Лоорес…
Дональд с удивлением посмотрел на Барбару.
«Что надо этому пузатику?»
Он налил себе виски и сел в сторонке, невольно прислушиваясь к разговору. В голосе Барбары мелькали кокетливые нотки.
Повесив трубку, она несколько смущенно прошлась по комнате и только тогда подсела к Дональду.
— Ну, милый, как твои дела? Ты совсем стал забывать свою Барбару…
— Я не рискнул бы тебя упрекать… Но похоже, что забывчивость проявляется больше с твоей стороны…
— О, ревность?
— Тебе очень хочется, чтобы я признался в этом?
— Ужасно хочется!
— И наверно, хочешь, чтобы я разговаривал с тобой по телефону вот так.
Дональд сделал вид, что взял трубку, и, подражая голосу Барбары, томно произнес:
— Хэлло!
И сдавленным мужским голосом:
— Дорогая… Сколько времени прошло с тех пор, как я держал тебя в своих объятиях?
— Она, шокированная, но довольная: О Дон, дорогой…
— Он: Отвечай мне… Как давно это было?
— Она: Ну, я бы сказала, один день шесть часов три минуты и сорок пять секунд тому назад.
— Он: Это слишком долго. Ты в чем одета?
— Она: О, в зеленом платье со строчкой,.
— Он: Ты мне не нравишься в этом платье. И ни в каком другом. Я люблю тебя обнаженную. (И прежде чем ты возмутишься, «Он» меняет тон.) Дорогая, мы отправимся сегодня на коктейль к Фрэнку Бумсу. На сборы — пятнадцать минут. Пока, дорогая. (Звук поцелуя.) — А что? Ты знаешь, мне это, пожалуй, нравится. Да, Дональд, я хотела с тобой посоветоваться. Джордж («Опять этот Лоорес!») рекомендовал мне поговорить с Мейслом. На процессе, о котором ты мне столько говорил, Мейсл под маркой защиты наших интересов собирается заработать бешеные деньги. Встретиться с Мейслом и потребовать какую-то долю?
Дональд даже задохнулся.
— Ты это серьезно?…
— Вполне. Кстати, надо спешить, поскольку дело уже запущено в производство. Оно находится в Манчестерской регистратуре.
Мысль Дональда лихорадочно работала. «Имеет ли отношение ко всему этому разговору Лоореса и Барбары сам Мейсл? Что хочет извлечь из этой игры Лоорес?»
— У тебя что… трудно с деньгами? — осторожно спросил Дональд, чтобы не сказать что-нибудь грубое.
— Нет. Но Джордж сказал, глупо не воспользоваться такой возможностью. Получить свою долю — это вполне справедливо.
— Да уж, что справедливее — плевать на память погибшего мужа!
Барбара смутилась. Опустила голову.
— Не надо, Дон… Зачем во всем видеть только дурное?
— Это тоже тебе говорил Джордж?
— При чем здесь Джордж? У меня своя голова на плечах. А скажи, что изменится, если я буду молчать? Может быть, не будет процесса или вернется Тейлор?
— Если будешь молчать, ничего не изменится. А если нет, процесс может и не состояться.
— Уж не собираешься ли ты воевать с Мейслом?
— А почему бы нет?!
— В одиночку? Он сотрет тебя в порошок. Не забывай, что ты целиком зависишь от него.
— Прокормлюсь как-нибудь и без Мейсла. Ни на одном «Рейнджерсе» сошелся свет клином.
— Но там свои Мейслы!
— Или Лооресы?
— Пусть будут Лооресы. Кстати, он сам еще не определил свое отношение к процессу. Джордж осуждает Мейсла, как христианин…
— Но одобряет, как президент совета директоров «Элертона»? Завидует, что не может сделать того же самого?
— Ах, не знаю!… Поговори с ним сам. Он спрашивал о тебе и, по-моему, хотел тебя видеть.
Разговор не вязался. Барбаре казалось, что Дональд чрезмерно щепетилен в своем отношении к процессу и воспринимает его слишком болезненно.
Она не видела чудовищности в затеваемом Мейслом деле. Или не хотела видеть, закрывая глаза на все, что могло как-то нарушить ее покой, вторгнуться в ее жизнь трудным испытанием. Она находилась в том состоянии, когда человеку нерешительного характера достаточно легкого давления, чтобы он принял любую из противоположных точек зрения.
Дональд, однако, был настолько взволнован и огорчен намерением Барбары заработать на процессе, что не мог понять ее состояния, воспользоваться удобным моментом для спокойного объяснения. Он испугался, что продолжение этого разговора может привести к ссоре, и решил уйти.
Довольно холодно попрощавшись, Дональд пообещал позвонить вечером.
— Я буду занята, — сказала Барбара. — Давай завтра. Сегодня у меня встреча с подругой.
«С подругой… Вот никогда не думал, что у нее есть подруга! Мужчины — да, но подруга?!»
Он приехал в клуб перед самым обедом. Тренировки закончились. Большинство игроков уже разошлись. Только из бильярдного зала доносились звуки сталкивающихся шаров и шуршанье подошв.
Дональд прошел прямо к Мейслу. Тот был у себя. Сидел в одиночестве, перечитывая «Обсервер». Кипа газет валялась возле кресла на полу. Жирными крестами красного фломастера Мейсл отмечал статьи, которые следовало зарегистрировать в картотеке.
— А, Дональд? Вы, кажется, чем-то озабочены?
— Представьте, тем же, чем и вы.
— Вот как? Это интересно.
Мейсл отложил газету и внимательно посмотрел на Дональда.
— В таком случае нам будет легче договориться.
— Не думаю… Мейсл поморщился.
— Я надеялся, что вы поняли всю порочность процесса, который затеваете. Мне показалось, вам стало ясно, что в нашем обществе невозможно осуществить такое кощунственное дело. И, признаться, был крайне огорчен, узнав, что судебное дело уже возбуждено. Мне очень жаль, мистер Мейсл, но я никогда не соглашусь на этот процесс.
В таком же духе Дональд говорил еще долго, но уже что-то запальчивое и невразумительное. Мейсл слушал, потом, достав сигару, тихо, но твердо сказал:
— Процесс будет. Больше того: БЕА его проиграет.
— В таком случае вы видите перед собой врага.
«Но это же очень похоже на мальчишество», — выругал себя Дональд.
— Так быстро?! Еще вчера вы считали меня, ну, чтобы не произносить громких слов, по крайней мере покровителем. А сейчас вы уже враг?!
Я давно вижу, что процесс не дает вам покоя, Дональд. Мадридские дела лишь отвлекли вас от активного протеста. И уж если вы решили стать моим врагом, я хочу, чтобы вы знали своего врага.
Мейсл закурил и долго тряс спичку, хотя она уже давно потухла.
— Я человек дела, Дональд. И не позволю никому, даже вам, лезть в мои дела. Не перебивайте. — Он властно поднял руку, когда Дональд хотел что-то оказать. — У меня нет никакой особой философии. И я хочу, чтобы вы поняли, что я мыслю, как всякий англичанин.
Не угроза атомной войны сводит стольких людей с ума. Они теряют рассудок от страха перед необеспеченностью, перед экономическим крахом. Деньги сами по себе становятся направляющей и двигающей силой. Для многих они значат в жизни все. Но не для меня. Главное — мой клуб. Я делаю лицо английского футбола, а следовательно, забочусь о национальном престиже. Я иду своим путем. Работаю не меньше других, хотя и в одиночку. И у меня один критерий в определении добра и зла — помогают люди или вредят моему делу. Я поднял «рейнджерсов» из руин. А когда-то мой предшественник не смог заплатить за Криса Марфи сто пятьдесят фунтов стерлингов!
Да, современный футбол — это суровый бизнес. И его надо уметь вести… Вот игроки жалуются на мизерную оплату… И я борюсь за их права. Я один — и вы это знаете — стою за пересмотр введенной руководством лиги дурацкой системы оплаты, по которой бездарность получает лишь немногим меньше таланта. А резко дифференцированная оплата — основа любого предпринимательства, в том числе и футбольного.
Мы платим из-под полы. И это тоже стоит денег. Неужели вы думаете, что ведение бухгалтерии, нормальные отношения с налоговым управлением стоят только зарплаты моих бухгалтерских работников?! Что я, Мейсл, смогу сделать для футбола, будучи главой полунищего клуба? Как я буду «я», Мейсл? Что смогу сделать в обстановке того бессовестного грабежа, который ведут в Англии иностранные клубы? У нас нет левого края. Сейчас я могу заплатить за любого подходящего игрока любую сумму. И у меня будет команда.
А что я буду делать без денег перед натиском «Реала»?! Если он предложит Клифту или Солману двести фунтов в неделю и знойное небо Испании? Английский футбол грабят. И его надо спасать. Те, кто охотится за нашими игроками, отбирают только лучших. Если я, Мейсл, не смогу платить им хотя бы столько, сколько дает испанский клуб, все эти Тейлоры и Блэкфауэры уедут из Англии. А что останется английскому футболу? Я вас спрашиваю, Дональд!
Вы сюсюкаете, вы разглагольствуете о каких-то абстрактных формах гуманизма. Но я гуманен, может быть, больше вас. Я помогаю людям жить по-человечески у себя дома, а не искать утешения далеко от родины. Я создаю то, что составляет гордость национальной культуры. Или вы хотите, чтобы в один прекрасный день английский футбол остался лежать на плечах только рыжих Майклов?! И мне наплевать, что говорят об Уинстоне Мейсле всякие белоручки!
— Неправда. Вам совершенно не безразлично, что скажут о вас люди. Вы знаете это, мистер Мейсл. Человек, который честен в себе, должен быть честным и в жизни. А ваша философия не идет дальше убеждения «со мной ничего не случится, если мои деньги при мне!».
Но ведь вы, мистер Мейсл, еще не настолько циничны, чтобы не считаться ни с кем. Нет, люди, которые, подобно вам, пекутся о своей безопасности, прекрасно понимают, что их безопасность зависит и от мнения других, В школе они успешно сдают экзамены только для того, чтобы о них хорошо думали, а не потому, что действительно внутренне убеждены в необходимости знаний. Став родителями, они слишком многое скрывают от своих детей. И дети отвечают им скрытностью, не желая навлечь на себя их гнев. Такие родители жаждут перевоспитания трудных детей не для детей, а чтобы со