— Ах вот откуда дует ветер! — воскликнул Дональд. — На самом высоком уровне, значит, решается вопрос об обыкновенной статье.
— Дело не в статье как в таковой, а в том, что она затрагивает интересы крупных и богатых организаций. И, честно говоря, мистер Роуз, в вашей позиции много настораживающего. Я-то, положим, знаю, что вы не преследуете корыстных интересов. Однако ваша активность и особая точка зрения кажутся многим подозрительными.
— Но ведь это не очень согласуется со свободой мнения?! Неужели наша журналистика так далеко ушла от того, что называется свободой слова?
— Свобода слова… — раздраженно перебил редактор, — но в наше время мы слишком часто занимаемся критиканством. Обрушиваемся на каждого, кто пытается хотя бы ударить палец о палец. Этот проклятый критицизм* стал неотъемлемой частью нашей повседневной жизни. Муж яростно ругает жену за неправильно сваренный кофе. Политики ругают своих коллег из других стран, пытаясь отвлечь внимание от своих ошибок и интриг.
Редактор явственно подчеркнул последние слова, и Дональду показалось, что он как-то имел в виду его, Дональда.
-. Вот что, Лесли, все, что вы говорили, — Гарднер повысил голос, — не лезет ни в какие ворота! Перед вами не мальчик, которого можно водить за нос. Я, как редактор отдела, считаю подобное поведение газеты беспринципным. Если не пойдет статья Роуза, я ухожу к чертовой матери!
— Ты опять на меня кричишь? Кому нужна эта дешевая мелодрама с солидарностью? Можно подумать, я против статьи. Но ты знаешь, она не пойдет. И говорить нечего. А насчет твоего ухода я слышал уже раз десять! Переживу и одиннадцатый. Пойди и займись-ка работой. В сегодняшний номер не хватает двухсот строк спорта.
— Поставьте статью Роуза, и будут вам строки!
— Если не дашь материала, клянусь, оставлю в полосе белое пятно и напишу, что материала нет по вине бездельника Тони Гарднера. Все.
И, обращаясь к Дональду, уже мягче сказал:
— Не обижайтесь, Роуз. Но я ничего не могу для вас сделать. Больше того, я не уверен, что вам следовало впутываться в столь темную аферу, как процесс. Подумайте-ка лучше, как выйти сухим из всей этой истории.
Едва сдержавшись, чтобы не вспылить, Дональд поднялся и пошел к двери. Гарднер поплелся за ним.
— Не забудь двести строк! — раздался за спиной голос редактора.
— Сам писать будешь, — проворчал Тони, когда они вернулись в спортивную редакцию.
Гарднер, извиняясь, развел руками.
— Прости, Дон, но похоже, что сделать ничего нельзя. В этом вонючем газетном болоте не переносят свежего воздуха. И каждый житель болота начинает принюхиваться, искать знакомый смрадный запах в каждом, кто выглядит посвежее. Знаешь, — Гарднер помолчал, как бы подбирая слова поделикатней, — кто-то пустил слух, якобы ты не без задней мысли затеял весь этот бой. Наши шефы испугались. Мейсл, несомненно, приложил свою ручку и к распространению слуха и к запрету статьи. Дональд пожал плечами, взял рукопись со стола Гарднера и сунул ее в карман пальто.
— Что ж, Тони, ничего не поделаешь… — Он встал и пошел к двери. — А ты не бузи. Толку из этого не будет. Хозяина не переубедишь. А выгонят — такую работу не скоро найдешь.
— Дон, мне неудобно…
— Чепуха, Тони! Главное, как говорит шеф, не надо критиканства. Мы когда-то говорили о том же, помнишь? Наши спортивные журналисты слишком уж часто бьют критическим молотом по голове. Сейчас тот редкий случай, когда ударили журналиста. — Он грустно улыбнулся и вышел.
Гарднер хотел пойти за ним, но потом вспомнил о проклятых строках и только крикнул вслед Дональду:
— Дон, я буду у тебя вечером!
40
Они сидели в кабинете Стена уже больше часа. Составляли единственно возможный план борьбы.
— Дон, надо ударить на самом процессе в верховном суде. Было немало случаев, когда дело закрывалось на этой стадии. Если же верховный суд не остановит дело, мы проиграли.
— У нас есть Мэдж Эвардс — мать Джорджа. Может быть, она все-таки согласится выступить. Прошлый раз я не рискнул предложить ей… Барбара Тейлор…
— Ты уверен, что она выступит?
— Надеюсь. Еще Гарднер и Тиссон.
— Неплохо бы услышать Марфи.
— Исключено. Он отказался наотрез.
— Это правда, что после рождества он уезжает в Италию?
— Да, он уезжает.
— Чудовищно! Но в таком случае он охотнее пойдет на выступление. Ему теперь все равно.
— Нет. Марфи не будет выступать. Он сказал, что у него нет сил для большой драки… Остался я. Если что-нибудь значу теперь для присяжных, — сказал Дон. — Ты со своей речью…
— Я не могу выступать, поскольку принимал участие в подготовке дела на предварительных этапах.
— Вот как…
— Но это не имеет значения. Больше трех-четырех свидетелей с одной стороны и слушать не будут. Поскольку процесс через пять дней, нам надо поговорить со всеми свидетелями. Стоит завтра всех поодиночке пригласить ко мне — благо я свободен. И мы расставим акценты… Это я беру на себя. Сложнее другое. Предстоит везти столько людей до Лондона, поместить в отель, кормить… На это нужны деньги. Они есть у нас?
— Есть кое-какие запасы… Думаю, на этот вояж хватит. Что касается поездки на заседание королевского суда, то, пожалуй…
— Я тебе еще раз повторяю: королевскому суду достаточно разбирательства верховного суда. Свидетели ему не нужны.
Обговорив точные сроки завтрашних встреч, Дональд поехал к себе. Он не успел раздеться, как внизу хлопнула дверь. Дональд бросился вниз и через мгновение столкнулся с Барбарой в коридоре. Он обнял ее и прижал к груди.
— Барбара, милая, я так ждал тебя, так хотел видеть… Как хорошо, что ты пришла…
Она поцеловала его в губы и, отстранившись, прошла в гостиную. Дональд засуетился, бросился к бару. Достал бутылку. Потряс ее. Пустая. Достал вторую. На дне было немного коньяка. Он поставил пару тяжелых пузатых стопок на серебряный поднос вместе с остатками коньяка и все это подкатил на маленьком столике к Барбаре. Она сидела в кресле и со скрытым любопытством следила за его суетой.
— Что ты так смотришь? — спросил он, поймав на себе взгляд Барбары.
— Так… — Она затянулась сигаретой и медленно сцеживала дым, отчего ее накрашенный рот напоминал действующую модель вулкана.
Черные глаза Барбары запали еще глубже. Землистая кожа на щеках и шее как-то сразу стала напоминать о возрасте.
— Нельзя сказать, что ты здорово выглядишь, — осторожно проговорил Дональд.
— Увы, и я должна сказать тебе то же самое.
— Я-то понятно…
— Большие неприятности? — Пока небольшие, — не желая расстраивать Барбару, сказал Дональд. — Вот только бы выиграть дело в верховном суде.
— Ты проиграешь, Дон…
— Почему ты так думаешь? Впрочем, ты будешь права, если откажешься выступить…
— Дело не во мне, — уклончиво ответила она. — Лоорес сказал, будто ходят слухи, что тебя могут посадить в тюрьму за вымогательство. Это правда, Дон?
— «Ходят слухи». Ты не первая, кто спрашивает об этом.
— Какие у них есть основания для обвинений?
— А какие есть у тебя основания верить всякой чепухе и спрашивать меня о ней с серьезным видом? — Дональд говорил уверенно, даже тоном своего вопроса стараясь успокоить Барбару.
— Мне не безразлично твое будущее.
— Спасибо. Но тебе нечего волноваться. Ты же знаешь, что я родился «под счастливой звездой». И только с успехом связываю свое будущее.
— Это похоже на юмор приговоренного к казни…
— Ты так думаешь? — Он внимательно посмотрел на Барбару. — Если так, то плохи мои дела.
— Выпьем за твои успехи.
— За наши общие успехи.
Барбара промолчала. Сделав глоток в полрюмки, поставила ее на поднос. Прошлась по комнате, по-утиному раскачиваясь всем телом.
Теперь Дональд наблюдал за Барбарой. Он чувствовал, что в душе ее происходит какая-то внутренняя борьба, которая началась давно. С этими сомнениями она и пришла к нему. Но все не решается заговорить о самом главном.
— Скажи, Дон, — спросила она, стоя у окна. — Если скала должна упасть, зачем сидеть и ждать обвала?
Он подошел к ней и повернул ее за плечи к себе. Лицо ее было залито слезами.
— Ты что, зачем же плакать? Я тебя обидел?
— Я так… Я ничего… Пройдет… Она плакала и глядела мимо него.
— Дон, я очень прошу тебя — будь осторожен! А еще лучше — брось все! Давай завтра же уедем куда-нибудь подальше. Пусть провалятся и этот процесс и этот Манчестер! Неужели мы не найдем кусок земли, на котором будем спокойны хотя бы две послерождественские недели?! Дональд, прошу тебя, давай уедем! Я устала ждать тебя. Мне страшно, понимаешь, страшно… Ты борешься против падающей скалы, и она раздавит тебя. Они — и Мейсл и Лоорес — хитрее тебя. Они всесильны…
«Так вот оно, главное!»
— Ты за этим пришла? Кто наговорил тебе столько разумных вещей? Мейсл? Лоорес? Или Джордж произвел на тебя неотразимое впечатление, и ты думаешь, что этот толстяк, нашпигованный деньгами, действительно сильнее всех? Эх ты… Я надеялся… Думал, хотя бы память о человеке, которого ты любила, заставит тебя помочь мне. Так нет. Ты приходишь и в минуту, когда мне так нужна твоя помощь, поддержка, уговариваешь отступить. Какими же глазами я буду тогда смотреть людям в лицо? Как же оправдаюсь перед своей собственной совестью? Ты…
Он задохнулся, не находя слов. Барбара воспользовалась паузой.
— Ты черствый эгоист. Сумасшедший. Ты готов ради сумасбродной идеи пожертвовать любовью, человеком, которого любишь… Я дура, дура… Сколько же надо меня учить. Что можно ждать от мужчины?… Ну, так вот. Хватит… Или завтра мы уезжаем, или я ухожу совсем! Выбирай.
Она разрыдалась. Дональд погладил ее по волосам и тихо сказал:
— Но это невозможно, Барбара, чтобы я бросил борьбу на полпути.
Он был так потрясен ее ультиматумом, что даже не шелохнулся, когда она подняла голову и медленно пошла к двери.
Он ждал, что она вернется. Хотя бы оглянется.