и процентов с этой суммы.
И Мейсл оставил Туфа в клубе. Дональда поразила эта мужская решительность, уживающаяся в Туфе с явным ребячеством — страстным коллекционированием самых модных джазовых пластинок и мечтой водить скоростные автомобили.
Судейская сирена, в гулких бетонных коридорах скорее похожая на рев заводского гудка, заставила всех встать и отправиться по местам. Команду — на поле. Марфи и тренеров — на скамейку за воротами. Дональда — в служебную ложу.
Поднимаясь туда на лифте, Дональд представил себе, как «рейнджерсы» гуськом выбегают на поле. Кто-то из команды мальчиков стоит возле выхода из тоннеля и дает каждому по пакетику жевательной резинки. «Прегг возьмет, Ральф откажется, Бен возьмет и подарит мальчику, Роджер пройдет мимо молча…»
Когда Роуз вошел в ложу, там уже сидели и Мейсл и совет директоров в полном составе.
— Дон! Дон! — закричал Рандольф Мейсл из дальнего угла. — Я занял тебе место!
Дональд благодарно помахал рукой и, извиняясь, стал пробираться к Мейслу-младшему.
— Ну, как живешь, старина! — дружески хлопнув его по плечу, спросил Роуз.
Весь зардевшись от удовольствия, отпрыск Мейслов солидно произнес:
— Скрипим помаленьку!
И, не выдержав, расхохотался. Он не скрывал, что ему приятно чувствовать себя на равных с известным журналистом.
Это был славный девятнадцатилетний парень, с которым у Роуза сложились дружеские отношения. Рандольф тянулся к Дональду. Несмотря на всю сумбурность характера, у Мейсла-младшего была одна постоянная страсть — футбол. И здесь он был, как назло, абсолютно бесталанным. Он пробовал играть на всех местах в детских и юношеских командах клуба. Из уважения к отцу его старались натаскать, но У парня хватало самокритичности и ума, чтобы понять: он в команде обуза. Поэтому Мейсл-младший довольствовался игрой только в диких командах да той атмосферой футбольной жизни, которой он мог дышать вдоволь. Отец ни разу не пытался «пристроить» сына в своем же клубе силой власти. Более того, по слухам, именно ему принадлежат слова, сказанные по адресу сына: «Лучше пусть растет великолепным шалопаем, чем бездарным футболистом».
Мейсл-младший и Роуз в какой-то мере были друзьями по несчастью. Оба неудачники в спорте: Рандольф по причине бесталанности, Дональда вышибла из спортивного седла тяжелая травма. А в свое время ему прочили славу не менее громкую, чем у Стенли Мэтьюза. И кто знает, как бы сложилась его судьба, если бы не злосчастный перелом ноги, заставивший навсегда отказаться от карьеры футболиста и взяться за перо — единственная возможность служить футболу.
Мейсл-младший тоже мечтал о карьере спортивного журналиста, словно всем неудачникам в спорте только и остается, что идти в газету. Он всегда старался сидеть в ложе рядом с Дональдом и смотреть, как тот работает. Роуз писал сразу же на машинке, по ходу матча фиксируя все перипетии игры и сопровождая их комментариями. После финального свистка ему надо было лишь вставить несколько обобщений, критических замечаний и выводов. На это уходило минут двадцать, и он спокойно отправлялся к телефону диктовать отчет в редакцию.
Дональд огляделся.
— Полный сбор, — перехватив его взгляд, заметил Рандольф.
Этим замечанием он невольно отбил у Роуза желание браться за работу. Ему всегда стоило большого труда задать первый вопрос или отпечатать первую строку на машинке. Потом он мог работать сутками, забывая о пище и отдыхе. Но начало всегда было для него мукой. В этом отношении он походил на Прегга, вратаря «рейнджерсов», который нервничал до спазмы в желудке, пока в руки не попадал мяч, а затем действовал с ледяным спокойствием. Первое прикосновение к мячу играло роль бутылки валерьяновых капель.
— Ты прав. Сегодня тесновато, — запоздало ответил Дональд.
— На стадионе все восемьдесят тысяч, не считая пары тысяч безбилетников, — авторитетно уточнил Мейсл-старший.
«Да, славный клуб! Ему есть чем гордиться! Своим президентом совета директоров, своим менаджером и, наконец, своими болельщиками. Кажется, нет в Англии другого клуба с такой обширной организацией болельщиков, которым нечего делать, черт их побери, разве только организовываться. Десять тысяч человек платят членские взносы за право носить клубный значок «Манчестер Рейнджерс»! И они не только платят членские взносы, тратятся на билеты, которые получают в первую очередь, — они выкладывают еще деньги, и немалые, на поездки вслед за клубом. На полуфинальный матч в прошлом году эта организация отправила шестьдесят автобусов с болельщиками и два специальных поезда. Штатные болельщики дают заметную прибыль клубу. Только за последние пятнадцать лет, ведя борьбу с хулиганством и надзор за порядком на трибунах, организация болельщиков «Манчестер Рейнджерс» спасла клубу несколько тысяч фунтов стерлингов. Экономия на полицейских! Вот на таких Бобби!»
Дональд поздоровался с полицейским, который уже несколько лет из матча в матч дежурит возле их ложи. Он стоит, оглядывая трибуны безразличным взглядом, будто его не касается футбольная суета. Он возвышается над всеми своей большой головой, закованной в шлем. Маленький козырек прикрывает бычью шею, губы привычно жуют ремешок, нависающий на подбородок.
«Как начать репортаж? С настроения этого полицейского? Но он выручал меня уже трижды. Пусть отдохнет. А то потребует часть гонорара, и вполне справедливо».
Роуз открыл футляр маленькой, размером в два бумажника, пишущей машинки цвета слоновой кости и заложил чистый лист. Со вздохом отбил пять ударов, открывая красную строку…
7
Ночь прошла в тревожной дремоте.
Наутро, приготовив нехитрый холостяцкий завтрак, Роуз сел за стол, разложив перед собой блокноты с записями о мюнхенской трагедии. Он решил подготовиться к сегодняшней встрече с Мейслом. Чем больше копался в записях, чем ярче оживали страшные картины катастрофы, тем увереннее становился Дональд. Он убеждал себя — Уинстону Мейслу нечего будет сказать, когда речь зайдет не о деловой, финансовой, а о человеческой, моральной стороне судебного процесса.
Но первые же слова президента совета директоров повергли его в растерянность. Мейсл сам заговорил о человечности. Они сидели в кабинете президента, и у них была уйма времени до того момента, когда Уинстону подадут его ковбойский бифштекс.
— Я хорошо себе представляю, Дональд, ваше состояние и о чем вы передумали за последнее время, услышав о процессе. Насколько понимаю, вы против процесса. Но я надеюсь, что вы сумеете преодолеть свой односторонний, предвзятый, как мне кажется, взгляд на инициативу клуба. И согласитесь, что ничего особенно страшного, — он подчеркнул слова «особенно страшного», — в процессе нет.
И, не замечая протестующего жеста Роуза, продолжал:
— Я с удовольствием открою все карты, поскольку вы свой человек в клубе, не правда ли? — спросил он и сам же ответил: — Конечно! Поэтому я буду откровенен. Тем более что разговор полезен для вашей работы над книгой об истории клуба, которая, я знаю, уже близка к завершению.
Он сделал глубокий вдох, будто собирался нырнуть.
Дональд решил вести себя тактичнее, чем в прошлый раз, — не спорить по пустякам, а дать Мейслу высказаться. В этом его утвердил открытый, как показалось Дональду, намек, что Роуз не должен забывать, на кого он работает и что его книга о клубе уже оплачена.
Между тем Мейсл начал свою речь точно заправский оратор, предварительно взглянув на часы:
— Не мне говорить вам, нашему бывшему игроку, в каком состоянии находились дела «Манчестер Рейнджерс» после второй мировой войны. Вряд ли кто в Англии тогда предполагал, что какие-то «рейнджерсы» из Манчестера, несмотря на их славную родословную, так быстро смогут подняться из руин. И стать одним из самых знаменитых английских футбольных клубов. Так же, впрочем, как никто не подозревал, что тем ужасным февральским днем 1958 года клуб, который мог завоевать кубок европейских чемпионов, клуб, который получал многие тысячи фунтов стерлингов чистого дохода, развалится столь внезапно. И уж совсем по пальцам можно было пересчитать спортивных деятелей, да и вас, журналистов, которые бы верили, что клуб после этого воскреснет вновь.
Но они не знали могучего духа «рейнджерсов»!… - вдруг с ложным пафосом, резанувшим ухо Роуза, воскликнул Мейсл. Он и сам понял, что дал «петуха».
«Совсем как Бродбент, — неприязненно подумал Дональд. — Главного тренера хлебом не корми, дай поговорить о высокой клубной материи — «особом духе», «великом призвании»… Тот любит каждого нового парня встречать мелодраматической галиматьей вроде: «Ты, малыш, удостоился наивысшей чести в футболе — ты стал игроком нашего славного клуба. Ты должен гордиться званием «рейнджерса». Но ведь так говорит слизняк Бродбент, и это совсем не идет такому человеку, как Мейсл».
А тот, помолчав, будто молчание могло загладить неловкость последней фразы, продолжал:
— Я тоже человек, Дональд, и у меня есть свои мечты. Не скрою их от вас… Мне хотелось бы видеть наш стадион самым современным, всегда переполненным… Чтобы трибуны ревели, следя за самыми сенсационными матчами сезона… Чтобы смотрели жерла телевизионных камер… Чтобы королева была в ложе… Но жизнь слишком часто разбивает мечты. Вместо грез — суровая реальность., Деньги, а они достаются нелегко, которые я столько лет вкладывал в дела клуба, испарились в одну минуту с падением самолета… Четверть миллиона наличными… Как по-вашему, это сумма?
Он встал, прошелся до окна и вновь вернулся за свой стол.
— Вы знаете, Дональд, я во многом не похож на руководителей других клубов. Прежде всего тем, что немножко знаю футбол, и люблю его, и иду ради него на любые жертвы. Кроме собственного разорения, естественно, на которое не пойдет никто, даже святой.
Я всегда предоставлял клубу свободу и никогда не раскаивался в этом. Я никогда не возражал против телевизионных репортажей, которые удовлетворяли тщеславие моих ребят.
Я всегда считал, что найдется достаточное количество истинных ценителей футбола, которые придут посмотреть на реальные вещи, а не на жалкий телевизионный слепок с футбольного матча, которым упиваются ничтожества, сидя в мягких домашних креслах… — с усмешкой, почти незаметной, сказал Мейсл.