Пролетело два дня. Женя пришёл в неуправляемое состояние, когда всё рябило в глазах, и он не мог сосредоточиться. Он сбился в планах и уже не понимал, что ему нужно. Советы и увещевания летели мимо, а внутри всё колотилось-ныло, и он знал, что успокоится лишь тогда, когда купит просто любую машину, уже не важно какую: «тойоту» или «ниссан», беляш или цветной, бензин или дизель.
Они набрали целый список приглянувшихся праворучиц и выучили их расположение. И толклись перед выбором, как перед каменной сопкой, буксовали под ней, а она нависала незыблемо, и приближался приезд Витали, который неумолимо ехал в поезде номер восемь.
Третий день в промозглейшем косом снегу они бродили по Зелёнке между бесконечных раскосых морд и стремительно наклонённых лобовиков, и кофейных, и уже сине-зелёных, как океанский лёд, которые тогда только входили в силу. Снег забивал дворники, и продаваны поднимали их, и они торчали чёрными усиками.
Отойдя от литого серебристого «чайзера», мощного и туго-прогонистого, задержались подле чёрной «калдины». Помесь жука-плавунца со стрелой, она была как сбитый оковалок, один летящий овал в кузове универсал. Дутая крыша с подъёмом к корме и козырёк на верхнем обрезе придавали ей особенную оперённость, а задние фонари раскосыми углами напоминали драконьи глаза. Машина была вся в обвесах, с «губой», на дорогих литых колёсах и «на «метле» – с большим задним дворником.
– Ниччо «калдосина»… – толкнул Женя Саню.
– Вкованная до делов… – усмехнулся, покачав головой, Саня, – и мимо темы.
– Интересует? – вразвалочку подошёл продаван, мужичок со стальными глазами и шрамом на скуле. – Двушка мотор. Три эс. Двадцать четыре валвa [14]. Давай открою, сядешь посмотришь.
– И коцок нет? А это чо?
– Да это разве коцка? Это так… птичка чиркнула – в Японии на это вообще не смотрят, – и бодро добавил, кивнув на колёса: – Катухи вон смотри какие… На метле… Чвакалка [15]. И резина нулёвая, липучка японская. Думайте. Подвинемся, если чо.
– С Тойямы?
– С Ниигаты. Саня дежурно даванул на крыло, проверяя ходовку.
– И чо ходовка? – повторил дежурную фразу Женя.
– Да в поряде вроде. Продаван презрительно наблюдал:
– Да здесь всё в поряде.
– Привод передний?
– Конечно, передний. Саня разочарованно процедил:
– А нам вэдовую надо. Продаван закатил глаза и отвернулся.
– Да вы чо? На хрен вам вэдовая! – потом сменил тактику и добавил будто по секрету: – Я вам скажу: у меня была «корона» вэдовая, «бочка»… Я в неё денег впалил хрен знает сколько, потом еле сплавил эту… чилитру… – он обращался уже только к Жене, как к более разумному. – Ты, во-первых, с ней на шабашках впухнешь… А во-вторых, по бензину угоришь. Тебе куда? В Красноярск? Хо-гооо… – раскатисто катанул он чуть не на полтрассы, – да ты чо, братан, на хрен там вэдовая? Чо смеяться-то! У вас там чо, куку замкнуло на полном приводе? Это на Сахалине, я понимаю, там снега по пуп и мокреть с гололёдами… А в Сибири-то чо… Тут пóкупы с Якутии приезжали, там снега с хренову душу, лошаки вон… травищщу копытят всю зиму…
– Не знаю про Якутию, – отрезал Саня, – а мы тут точно копытим…
– Как лошаки якутские… – вставил Женя.
– Третий день, и ничо накопытить не можем… Цены в натуре конские, стоило человеку пилить сюда с Красноярска пятеро суток. Тоже не ближний свет… Он на месте нашёл бы, там ценник сейчас вообще сладкий… вот… спроси – не веришь, – Саня выдохнул и процедил уныло: – Она на автомате хоть?
– Ясно, на автомате.
– А мы на «механке» хотели, – добил Саня.
– На «механке»? – вконец ужаснулся продаван, но уже включась в игру, засмеялся глазами, первыми не выдержавшими. Жека с Саней тоже лыбились. – Парни, если вы такие прошаренные… должны знать… что они вообще не идут «на меху» сейчас… Здесь во всём Приморье если пару найдёте… Был один тут, правда, беляш, да и тот забрали… На «меху» – это я ещё понимаю, если спортивка или джипарь… – и он поменял ноту: – Вот ты взрослый вроде мужик. Ты мне скажи: на хрена «калдырю» «механка»? Я согласен, если на дальняк. Вам на дальняк или по городу ездить?
– Чо, пойдём? – бросил Саня. Продаван разочарованно отпал и, достав из машины термос, поёжился и взялся за крышку.
– Погоди… – замер вдруг Женя…
– Что такое? – насторожился Саня.
Продаван завинтил термос и вытянул шею. Потом подошёл, потихоньку, чтобы не спугнуть, и сказал: «х-хе!», давая понять, что наконец-то возможен серьёзный разговор, что он это оценил и даже готов забыть «калдину», но ещё сомневается, начинать ли, не уверенный в покупане. Он хорошо видел Женины глаза и не торопился – просто сказал негромко, словно предупреждая:
– Не, ну это совсем другой коленкор…
Это был тот самый «марк», о котором шла речь в поезде и на котором ездил некий Мишкорудный. Он стоял через пяток машин от чёрной «колдобины» – тёмно-бежевый с отливом, округло-чемоданистый, с редким вневременным обликом. Женя видел его ещё вчера, но в голову не пришло покупать машину такого класса, да и такого бывалого года. А теперь вдруг оглушило: а почему я не могу взять этого «марка»? И весь разумный настрой на простенькую машину поновей потерпел поражение как самый бабий и обывательский. А когда сел в «марка», а потом и проехал, то понял, что он конченый человек.
– Само то под тачку, – негромко сказал Женя, уже обращаясь к продавану и ища поддержки…
– Да ему сноса не будет, хоть себе, хоть… под тачку, – сказал продаван, запоминая выражение, – хоть как.
– Ты чо, – вспылил Саша, – на хрен тебе чемодан этот? Бери вон «короллку», смотри, какая ляля, или вот «корса», свежая совсем…
– Да на хрен мне шмопсик этот! Хочу «марк»!
– Понял, – сказал Саня и тяжко вздохнул: – А шоколадку?
– Какую шоколадку?
– Ну так… «Марк» и шоколадку. Чо, нормально… Чтоб уж по-взрослому…
– Да ну тебя на хрен…
– Да на хрен тебя и твой корч! Кстати, у этого динозавра кузов редкий – на него шабашки хрен найдёшь. И дизель – топляк крякнет от соляры вашей, и растележишься посередь тайги дремучей.
– Чо за топляк ещё? Говори по-русски!
– Топливный насос высокого давления.
В это время псы Зелёнки бежали мимо по своим делам, и Женя крикнул:
– Эй, шкуры, идите ко мне! Подождут ваши псиные дела, или псовые – как у вас правильно? Ну-ка… лохматые! Говорите – брать «марковника»?
Крупный лохматый кобель с шерстью, торчащей мокрыми иглами, вдруг приостановился возле Жени и громко гавкнул. Саня плюнул, отвернулся и покачал головой.
Шёл косой снег с ветром. Намерзнувшись и осмотрев ещё несколько машин, они вернулись домой: должен был звонить Виталя. Женя надеялся, что он задержится во Владивостоке и дождётся, пока решится с машиной, но переживал, зная Виталину стремительность. Виталя был капитаном и, когда наступала короткая северная навигация, носился по Енисею и притокам, как бешеный. Привычка эта распространялась и на сухопутные поездки. Едва сели за стол, раздался звонок.
– Но. Есть такой, – Саня глянул на Женю и протянул трубку, – на.
– Да?
– Зда-арово… – донёсся издали голос.
– Виталя? Ты чо, приехал? Ты где? – обрадовался Женя.
– Приехал, – раздался далёкий голос.
– Не понял, приехал? – резанул Женя.
– Под капельницей лежу… – слабо отдались слова.
Виталя, большой бодряк, артист и любитель прибауток, был законодателем тончайших языковых оттенков и виртуознейшим матерщинником. Мастерское его зубоскалие бывало утомительным, но когда он изредка решал говорить нормально, звучало это настолько неумело и бесцветно, что за него самого становилось неловко. Услышанное по телефону еле донеслось зыбкими и мелкими строчками и никак не вязалось с Виталей, всегда насекавшим крупно и сочно. Да и слово «капельница» казалось настолько нелепым, что Женя не поверил и списал на свою невнимательность и способность допридумывать. Он почти пропустил-прослушал это слабое «под капельницей» и снова резанул:
– Виталя, не понял, ты приехал?
– Да прие-хал, прие-хал, – отвечал тот, разделяя слова на равно ударные слога. – Га-ва-рю, под капельницей лежу…
– Да где ты? Объясни добром. Где? Здесь, во Владе? Я подъеду.
– В «Граните» каком-то.
– Комната какая?
– С торца вход… Найдёшь… Давай…
– Всё, жди. Ничо не понимаю. Саня, чо за «Гранит»?
– Он чо, в «Граните»?
– Но. Чо-то не вкуюсь: нажрался, что ли, и окаменел? Да не похоже на него… Чо за «Гранит» такой?
– Да гостиница на Котельникова, там перегоны кантуются. Ничо местечко… весёлое…
– Далёко это?
– Ну… так… Поехали.
Женя подуспокоился, уверенный, что теперь Виталя его дождётся и не придётся связываться с отправкой на поезде.
Гостиница «Гранит» из грязно-белых блоков стояла на сопке, и ночью далеко светились её грубые красные буквы. Свороток с Котельникова был почти вертикальным, и туда, шлифуя лёд, Саня с Женей взмыли на Сашкином тогда ещё чемоданистом «цедриле» – «ниссане-цедрике». Справа и ниже шли ряды гаражей-мастерских, именно в них годы спустя готовил Жене ходовку механик с металлически-сизыми руками.
Проехав к левому торцу гостиницы, они зашли внутрь. Из коридора вели двери: «стоматология», «наркология». Женя наудачу спросил у проходящей медсестры:
– Виталя здесь?
Та кивнула на дверь с необыкновенным почётом.
Женя отворил. Там стояла женщина в халате, а из дальнего закута медленно выходил Виталя в цветастых до колен трусах. Шёл, вразвал ставя босые ступни с крупными ногтями. Из локтевого сгиба руки торчала трубка, примотанная пластырем. Её конец волочился по полу. Живое черноглазое и курносое лицо его было небывало опухшим и каким-то сухо-надутым и от этого особенно измождённым и потрясённым. Глаза ссохлись до щёлок. Обычно гладкий горшок волос лохматился во всех направлениях и поражал игольчатой какой-то кристаллизованностью. Пьющим Виталя не был, но по всем признакам с ним стряслась страшная внезапная пьянка.