– Но вы хотите выжить?
Чапа наконец нашел в себе силы подавить все сентиментальные чувства и отвечал таким же отрывистым и резким тоном, каким задал вопрос вернувшийся из плена Токей Ито:
– Мы должны попытаться. Весной попробуем пасти скот… Может быть, что-нибудь посеем…
– На этой земле?
– Другой у нас нет.
– Вы решили разрушить мой вигвам и больше не принимать меня в своих шатрах?
Чапа опустил глаза:
– Это изменники напали на твой вигвам и разрушили его. Потом Шонка обратился к Совету Старейшин. Все оружие было у него в руках. Наши старейшины промолчали. Мой брат и вождь… Мы думали, что тебя давно нет в живых.
– И все промолчали?
– Нет, Четансапа выступил на твоей стороне. Он сражался за тебя. Красное Крыло умер от удара, нанесенного его кинжалом. Четансапа вынужден был бежать и скрываться в скалах.
– Отправляйся к старому шаману Хавандшите и попроси его немедленно созвать собрание Совета. Я буду держать речь перед воинами Медвежьего племени и объявлю им, что нам делать.
– Немедленно созвать? Но сейчас ночь.
– Немедленно, – повторил вернувшийся домой вождь тоном, не допускающим возражений.
– Хау. Ты возвратился к нам. Я исполню твое первое желание.
Чапа поднялся и, хромая, направился к выходу: в недавних боях он был ранен в ногу.
Молодой вождь остался у огня, он по-прежнему сидел не шевелясь. Он окинул вигвам испытующим взглядом. Убранство шатра было таким же богатым, как раньше. Вигвамы Медвежьего племени не пострадали от кровопролитных боев, разыгравшихся севернее Черных холмов, и индейские семьи сохранили все свое имущество, кроме оружия. Токей Ито незаметно поглядел на сестру, пытаясь справиться со своими чувствами. Уинона шила тулуп из бизоньей шкуры мехом внутрь, из тех, что дакота обыкновенно носили зимой. Руки ее легко и уверенно управлялись с вырезанным из кости шилом; казалось, она полностью погружена в работу. Вот она сделала последние стежки, отрезала конец жилы, служившей ей вместо нити, вытащила шило и спрятала его в расшитую сумочку, которую носила на поясе. Обеими руками подняла она готовый тулуп повыше и окинула придирчивым взглядом свою работу. Видимо, она осталась довольна. Она встала, развернула лежащую на полу огромную медвежью шкуру и извлекла оттуда пару подбитых мехом мокасин. Тулуп и мокасины она принесла брату вместе с горшочком медвежьего жира и лоскутом кожи, чтобы он мог, как положено, натереться этой мазью и одеться. Он поблагодарил ее одним взглядом и облачился в принесенную одежду. Тем временем Уинона достала деревянный обод с начатой сеткой из бизоньих жил и принялась натягивать их вдоль и поперек. Когда выпадало много снега и прерию покрывали высокие сугробы, дакота надевали такие снегоступы с загнутым кверху концом, чтобы не проваливаться. Уиноне пора было завершать работу, ведь небо потемнело, а влажный, тяжелый воздух предвещал скорые обильные снегопады.
Монгшонгша, Плакучая Ива, не бралась ни за какую работу. Безмолвно, словно скорбь лишила ее разума, сидела она во тьме и непрестанно поглаживала пустую колыбель.
Уинона доплела снегоступы еще до того, как вернулся Чапа. Тот пропадал долго.
Токей Ито подошел к медвежьей шкуре и попросил сестру показать, что еще там скрыто. Уинона откинула лежащее под медвежьей шкурой кожаное одеяло, открыв клочок земли, и указала брату на пластину дерна, аккуратно вырезанную по краю, так чтобы ее можно было вынуть. Под ней был спрятан сверток с оружием, которое молодой вождь, отправившись год тому назад на переговоры с бледнолицыми, не взял с собою в форт, а оставил в деревне: его белый костяной лук, гибкая, упругая палица и боевой топор. Это оружие было запрещено в резервации. Уинона снова тщательно спрятала его.
Токей Ито увидел также на полу тяжелые кожаные полотнища, прежде покрывавшие его собственный вигвам. Сознание того, что его оружие и части его вигвама спасены, придавало ему силы жить и бороться дальше.
– Шонка и его сообщники часто проводили обыск в этом вигваме, – поведала Уинона брату. – Приходя в деревню, они каждый раз обыскивают этот шатер, чая найти оружие. Но пока еще ничего не нашли.
Вождь снова сел к огню. На щеках у него горел лихорадочный румянец. Сейчас ему помогла бы парная баня, но времени на это не было. Неужели Чапа Курчавые Волосы еще не вернулся? Может быть, Хавандшита противится его решению? Этот могущественный старый деревенский шаман и молодой военный вождь никогда не понимали друг друга.
Единственной в индейской деревне, кто пользовалась уважением как шаманка и потому могла выступить против Хавандшиты, была Унчида, мать Маттотаупы.
– Жива ли еще наша бабушка? – спросил возвратившийся из плена вождь, теперь мысля вслух.
Уинона хорошо знала брата и почувствовала, как голос его дрогнул.
– Да, жива. Она поселилась в вигваме Хавандшиты.
Токей Ито ничего не сказал на это. Он стал дожидаться прихода Чапы. Ожидание его затянулось, и молодой вождь остался один у огня. Ни один воин не пришел поприветствовать его. Может быть, Чапа Курчавые Волосы еще не осмелился передать весть о возвращении преданного и плененного вождя в другие вигвамы? И точно ли ни один из воинов не видел, как бывший вождь возвратился в деревню, и не преисполнился радости?
Пока возвратившийся из плена вождь, сидя у огня, ждал вестей, пока его воля и его ум с каждой минутой все жестче подавляли чувства, облекая их непробиваемой броней, в Священном вигваме пребывали трое. Они являли собой три возраста: Хавандшита уже перешагнул порог девяностолетия, Унчида достигла шестидесяти, а Чапе исполнилось двадцать четыре года.
Чапа принес важные известия.
Хавандшита неотрывно смотрел в огонь, на маленькие, беспокойно извивающиеся языки пламени. Унчида, сидя несколько поодаль, наблюдала за шаманом. Лицо древнего старика, морщинистое, неподвижное, казавшееся особенно темным на фоне седых волос, напоминало вырезанную из дерева маску. Губы у него были тонкие, но рот не запал. Трудно было догадаться, о чем размышляет шаман, ибо он и сам не мог до конца разобраться в своих мыслях, и сам гадал, как поступить.
Дело было в том, что вернулся Токей Ито.
Хавандшита ясно помнил день, когда впервые почувствовал врага в сыне Маттотаупы, носившем в ту пору еще детское имя Харка. Сыну вождя сравнялось тогда, пожалуй, девять зим, а вигвамы Медвежьего племени еще стояли в то время на лугу на южном склоне Черных холмов. Случилось это в погожий день, в воздухе ощущалась близость весны. Лесная земля чавкала под ногами, впитывая растаявший снег, пели птицы, ветви деревьев стряхивали свое белое бремя, и осыпающийся снег попадал людям за шиворот, а мустангам – на спины, покрытые зимней шерстью. Большинство взрослых мужчин и юношей ушли из лагеря на охоту. Однако Хавандшита, старый шаман, остался в деревне, поняв, что для него наступает особенный день.
В тот день он решил избрать себе среди мальчиков нового ученика. До того семь лет творил он заклинания и умилостивлял духов без ученика и помощника, ибо его прислужник и преемник, которого надеялся он посвятить в тайны шаманского камлания, погиб в боях с абсарока. Однако шаман уже в ту пору был стар, постепенно еще больше старел и дряхлел и хотел воспитать полноправного наследника, которому мог бы передать знание священных тайн, до того как достигнет столетнего рубежа. Он давно уже присматривался к деревенским мальчикам в поисках подходящего ученика и втайне, еще не оглашая своего решения, наконец остановил свой выбор на старшем сыне Маттотаупы, Харке Ночное Око Твердый Камень. Хавандшита знал, что быть избранным учеником шамана, который впоследствии займет место своего учителя, – величайшая честь для любого мальчика и для отца этого мальчика и о подобной чести все могут лишь втайне мечтать.
Харка Ночное Око Твердый Камень, по-видимому, обладал всеми качествами, которые хотел бы видеть в своем преемнике Хавандшита. Он был умен, силен, немногословен и молчалив, насколько этого можно ожидать от ребенка. Прежде чем отправиться вечером в вигвам вождя, отца Харки, и сообщить ему о своем выборе, Хавандшита в этот день на исходе зимы хотел в последний раз понаблюдать за избранным мальчиком. Ночью накануне ему было ниспослано счастливое видение. В вещем сне старику предстал великий змей, с которым он всегда говорил, впадая в транс перед принятием важных решений, и который всегда незримо сопровождал его, подобно бесплотному духу, с тех пор как сам он в юности, претерпев телесные и душевные муки, был исторгнут из сообщества других мальчиков и превращен в ученика шамана.
Хавандшита вновь узрел себя самого, идущего в сосновой роще по тающим сугробам, хотя в действительности он сидел в своем вигваме в резервации, молча, с враждебным видом уставившись на тлеющие угли.
Этот Харка – Токей Ито – снова вернулся живым!
Тогда, пятнадцать лет тому назад, Хавандшита с ужасом осознал, каким характером и душевными качествами обладает сын Маттотаупы.
В тот предвесенний день старый шаман отправился в лес, не застав у вигвамов ни одного мальчика помладше. Однако множество детских следов подсказало ему, что вся мальчишечья ватага бросилась в лес в том же направлении, что и он, и шаман стал тихо, не покидая укрытия, пробираться вслед за детьми, желая еще раз втайне понаблюдать за своим будущим учеником в эти последние часы перед принятием окончательного решения.
Незаметно подкрался он к мальчикам, собравшимся в условленном месте под дубом. И тут ему показалось, что сейчас он обратится в ледяную статую.
Перед ним разыгрывалось шаманское действо вроде тех, что сам он иногда совершал с воинами.
Харка Ночное Око Твердый Камень изображал шамана. Он облачился в одеяния, напоминающие шаманские, но Хавандшита тотчас же его узнал. Мальчик точно повторял движения и жесты шамана во время камлания. Это была невиданная дерзость, но не в ней таилась для старого шамана главная угроза. Хавандшита пришел в ужас, увидев, что все мальчики покорно подчиняются воле Харки, словно повинуясь некоему гипнозу. Даже при появлении шамана они не тотчас же пришли в себя. Хавандшита был потрясен. В этот миг ему показалось, будто юнец Харка похитил его колдовскую силу. Вор даже обмотал голову змеиной кожей!