Я: Сегодня я неправильно произнесла одно слово и по ошибке сказала камергеру, что хочу есть сиськи.
Дожидаясь ответа, кручу телефон в руках, гадая, как там поживает БАД. Как жалко, что я не могу следить за ними в социальных сетях: у них закрытые аккаунты, а господин Фучигами заставил меня удалить все мои страницы. Таков протокол. А еще на территории императорских владений запрещены масс-медиа. Никаких таблоидов. Никаких газет. Никакого телевидения.
Наконец на экране высвечивается имя «Нура».
Нура: Пф. С каждым может случиться.
Я: Я не уверена, что справлюсь.
Нура: Не согласна.
Нура: Помнишь, как однажды в «Сытом медведе» Глори сказала, что ты не съешь весь пирог? Я поспорила с ней, и ты взяла и съела.
Я: Ты хочешь сказать?..
Нура: Я хочу сказать, что верю в тебя.
Я: То-о-очно. Ведь быть принцессой – то же самое, что есть пирог.
Нура: Нет. Но ты по-прежнему потрясающая. Мужчины плачут у твоих ног. Женщины мечтают быть тобой. Птицы падают с небес, ослепленные твоей красотой.
Нура: Так лучше?
Я: Немного.
Нура: Вот и хорошо.
Нура поддерживает меня. Она еще ни разу меня не подводила. Ну ладно, разве что однажды, когда сказала мне сбрить брови, а потом нарисовать их. Гудит телефон.
Нура: Все еще жду фотографию того телохранителя.
Глори: И я.
Хансани: Уж будьте любезны.
Она добавила девчонок в общий чат. Я незаметно оборачиваюсь. Акио смотрит куда-то вдаль, держа руки в замке. Держу в руках телефон – щелк – и фото отправлено. Вдруг он поворачивает голову.
– Нани о шите имасу ка? Вы только что сфотографировали меня?
Я поднимаюсь, отряхивая юбку.
– Конечно, нет. – В моем голосе звучит: «Да никогда в жизни».
На экране высвечиваются сообщения:
Нура: О БОЖЕ. Замути уже с ним.
Хансани: На этом корабле я бы пошла на дно.
Глори: Готова поспорить, что пахнет от него потрясающе, но необычно. Как будто в состав его парфюма входят слезы пантеры. #sexpanther
Выключаю оповещения. Акио ворчит. Ну прямо лирический герой.
Отходит. Не так быстро. При воспоминании о часах на моем ночном столике в жилах закипает кровь. Украдкой подхожу к нему. Он притворяется, что занят осмотром территории и не видит меня.
– Акио?
– Ваше Высочество. – Как чопорно. Как формально.
– Я тут задумалась. А как вступают в ряды императорских гвардейцев?
Он хмурится так, словно это худшее время в его жизни. Что ж, остается только надеяться.
– Я бы предпочел «Офицер личной охраны». Полагаю, господин Фучигами рассказал вам о моих квалификациях.
– Да, рассказал, но там в основном все связано с полицией. – Сквозь тонкую подошву темно-синих туфель на каблуках ощущаю бетон. – Вы учились в школе для императорской… то есть в школе для офицеров личной охраны? – Широко раскрываю глаза и прикрываю рот рукой. – Вы когда-нибудь убивали? И если да, то вам понравилось? Уверена, что да. – Сильные молчаливые типы всегда что-нибудь скрывают. – Скажите, у вас есть комната под замком, куда никому не дозволено заглядывать?
– Не смешите меня. – Его руки сцеплены спереди в замок. Спина идеально ровная. – Я предпочитаю подвал. Там легче поддерживать нужную температуру. Ну, вы понимаете – для тел.
Мои глаза превращаются в щелки.
– Я не знаю, шутите вы или нет, и меня это пугает.
Он глубоко, нетерпеливо вздыхает.
– Думаю, нам надо установить, кто кому отдает приказания. Получается, я ваш босс? – Пожалуйста, скажи да. Скажи да.
Мускул на его челюсти дергается. Возможно, он сломал зуб. Если так, то я знаю прекрасного придворного стоматолога. Вчера по плану господина Фучигами я прошла полный медицинский осмотр, в том числе и у стоматолога. Я еще пластырь не сняла после анализа крови. Криминальные шоу правдивы. ДНК не врет. Я – дочь принца.
– Ваша безопасность превыше всего, – говорит он. – Она на первом месте.
– То есть…
Теперь все его внимание приковано ко мне.
– Чисто технически, это я ваш босс.
Какой же он высокомерный.
Поджимаю губы. Мне вообще все равно.
– Вам когда-нибудь говорили, что очарование – не ваш конек?
Его терпение заканчивается.
– Очарование не спасет императорскую семью.
Туше́.
– Кажется, мы не с того начали. – Я опоздала. Ты попросил доставить в мою комнату часы. Давай-ка прекратим. – Какой ваш любимый фильм?
– Почему вы спрашиваете? – Он остро, с подозрением смотрит на меня. Снова начинается дождь. На тротуар падают громоздкие капли.
– Я просто подумала, что нам нужно познакомиться поближе. Вы расскажете мне что-нибудь о себе, и я в долгу не останусь. Знаете, это как заводить друзей. Налаживать контакт. – А когда мне станут известны твои тайны и уязвимые места, я использую их против тебя и уничтожу. Шучу. Наверное.
Его губы подрагивают. Он молча осматривает территорию. Наконец с легким огорчением Акио произносит:
– Мне нравится «Крепкий орешек».
Дважды хлопаю глазами.
– «Крепкий орешек»? Это где Брюс Уиллис: «Йо-хо-хо, ублюдок!»? – По-моему, он больше похож на поклонника «Американского психопата»: костюмы, визитки, пристрастие к порядку, тела в шкафу.
Он вздыхает.
– Мои родители много работали. А этот фильм показывали по телевизору, когда я был маленьким. – Мой живот скручивает от сожаления. Он кивает. – У вас все, Ваше Высочество?
Акио жестом указывает на вход. Из его наушника доносится шум, а вокруг губ собираются морщинки.
– Все в порядке?
– У ворот какая-то суматоха, – фыркает он.
– Суматоха?
– Журналисты чего-то хотят от вас. – Шум в наушнике увеличивается. – Вы зайдете во дворец? Мне нужно спешить к воротам.
Пожимаю плечами. Наверное, это лишнее, ведь отсюда я даже ворот не вижу, но соглашаюсь. Легко сказать да, когда нет другого выбора. К тому же, судя по всему, он и правда здесь босс.
Коснувшись двумя пальцами моего локтя, он направляет меня во дворец. Пробегает искорка. А что, если Акио – это выросший в японской глуши ребенок «Скалы»[44] и Дэниела Дэ Кима? Уверена: это влечение безответно. Я слишком часто испытывала неразделенные чувства, чтобы снова тратить свое время впустую. Потому я фокусируюсь на ненависти к нему. Хорошо, что ненавидеть его так просто.
– Послушайте, – обращаюсь я к Акио. – Я кое о чем подумала.
– Опасное занятие, – шепчет он.
Игнорирую его ответ. Как говорят в Маунт-Шасте, «не подкармливай медведей».
– У меня будет кодовое имя? Наверняка да. Мне бы хотелось выбрать его.
Его пальцы отпускают мой локоть. Какая жалость.
– Да, – говорит он. – На самом деле, у вас уже есть кодовое имя.
– Я так и знала! – У меня внутри все ликует. – И как же вы меня называете? «Рогатый гремучник»? «Молния»? Или, может, «Пегас»?
– Мы называли вас «Бабочка».
Хм-м.
– Наверное, неплохо. – Мягковато, но сойдет.
– Но затем таблоиды прозвали вас «Потерянная бабочка», и я предложил другое кодовое имя.
Я оживляюсь.
– Что? Какое имя вы предложили? – Смотрю на Акио не глазами – звездами. Вариантов море: «Солнечный свет», «Лунный цветок», «Цветущая вишня». Мысли проносятся в голове скорым поездом. Быть может, я нравлюсь ему. Быть может, он не такой уж и злой, как кажется. Быть может, я его недооценила и это просто тернистое начало нашей дружбы, которая перерастет в любовь и будет длиться вечно. Про наш роман будут петь баллады у костра.
Впервые вижу улыбку на лице Акио. В ней и злость, и удовлетворение, как будто он только что выиграл пари сам с собой.
– «Редиска».
10
У меня обед во дворце наедине с отцом. Недавняя беседа с Акио ощущается как зловоние. Но в целом обстановка приятная. Все как обычно. Убранство стола неформальное, из приборов – только охаси[45]. Я успокаиваюсь и наконец-то расслабляюсь. Для нас приготовили особое блюдо – рыбу айю, выловленную в реке Нагара в районе Гифу и напоминающую форель. Она лежит поверх риса, некогда служившего валютой, а теперь считающегося священным зерном.
– Свежая, – с гордостью говорит нам шеф-повар. – Поймана сегодня утром. – И уходит.
– Это блюдо считается деликатесом, – объясняет отец. Я не ем – жду, когда начнет он, чтобы повторить за ним.
Он поднимает тарелку, при помощи охаси подхватывает крошечную айю и, начиная с головы, откусывает кусочек. Хлопаю глазами. Вот значит как. Что ж, ладно. Беру свои охаси и копирую движения отца.
Вонзаю зубы в рыбу, ожидая рвотного рефлекса. Но ничего не происходит. Кожица мягкая, соленая, а внутри рыба мягкая и сладкая, чем-то напоминает арбуз. Слюнки так и текут. Теперь я вошла во вкус. Если айю есть в меню, то мне две, пожалуйста.
Уплетаем за обе щеки.
Отец словами рисует картину, как ловят рыбу. Полотно окрашено в пурпурно-синий цвет, окропленный надвигающейся темнотой. Над водной гладью загорается единственный факел, знаменующий начало ночной ловли. В этот момент вырисовывается замок Гифу. Рыбаки одеты в травяные юбки, туники цвета индиго и заостренные шляпы. В специальных корзинах из бамбука сидят бакланы – темноперые птицы с крючкообразными клювами. Их держат на привязи. Рыбаки спускаются на воду на длинных деревянных лодках с горящими факелами на носу. Птицы ныряют и, поймав рыбу, приносят ее в горле. Завязанная на шее баклана повязка не дает ему проглотить добычу.
– Большую роль играют отношения между бакланом и человеком, – говорит отец. – Для птицеводов они семья. В дикой природе бакланы живут семь-восемь лет, а с рыбаками – намного дольше. Рекорд – тридцать лет.
Моя тарелка пуста, живот полон. А душа жаждет ночи на берегу реки Нагара. Вытираю губы салфеткой.