Разглаживая джинсы, смотрю в окно – мы проезжаем мимо парка. В саду под цветущей сакурой целуется пара, подсвечиваемая уличным фонарем. Вокруг них бумажными снежинками трепещут цветы. Едва распустившиеся бутоны уже погибают. «Моно но аварэ» – это японское выражение означает любовь к мимолетному, эфемерность бытия.
– Удрать из дома, воспользоваться туалетом и повернуть не туда – вовсе не конец света, – говорю я Акио.
– Вы правы. – Его голос ровный, спокойный. – Простите еще раз. Я злюсь не на вас – на себя. С вами могло что-то случиться, и в этом была бы моя вина.
– Забудьте. – Вот и весь мой ответ.
Когда мне было пять, я решила, что боковые колеса на велосипеде мне больше не нужны. Поэтому я сняла их, не спросив у мамы ни разрешения, ни помощи. Проехав секунд пять, я упала. Шлема на мне не было. На затылке мне наложили два шва. Кровь хлестала беспрестанно; маму сковал страх. Единственным оружием против беспомощности для нее стал праведный гнев.
Мы оба молчим. Мне надоело смотреть в окно, но и с Акио не хочется пересекаться взглядом. Газета трется о мою ногу. На первой полосе – моя фотография в аэропорту. Любопытство берет надо мной верх.
– Что это? – тыкаю я газетой в Акио. Ему ничего не остается, кроме как взять ее в руки.
Удивленный, он некоторое время разглядывает статью.
– Это ваша фотография в аэропорту в день прибытия.
Должно быть, Акио проходил мастер-класс по увиливанию. Искусство уходить от неудобных вопросов.
– Мне полегчало. Написано-то там что?
– Не думаю, что вам нужно это знать.
Что, все так плохо? Так, теперь я обязана узнать правду.
– Вы попросили прощения. Если хотите поладить со мной, то расскажите мне, о чем статья.
– Вы меня простите, если я переведу ее?
Киваю.
Акио проводит рукой по лицу.
– Газета называется «Сплетник Токио». Это издание не заслуживает доверия.
– Поняла.
– К слову, я не согласен.
– Я учту. А теперь читайте.
Он безвыходно вздыхает.
– Здесь говорится о том, как вы были одеты в аэропорту. У блогера при императорском дворе взяли интервью. Она считает, что вам следовало бы одеться получше. – А вот это обидно. – Еще она говорит, что во время вынужденной остановки вы вели себя довольно грубо с императорским гвардейцем и не поприветствовали ожидавшую вас на улице толпу. Она изображает вас снобом и выскочкой. – Ого. Еще обиднее. Намного. – Зато, судя по всему, вы очень понравились уборщику. Он продает платочек, которым вы вытерли руки, а вырученные деньги отложит на пенсию. Статья оканчивается вопросом, почему вас до сих пор не представили публике, и здесь предполагается, что вас прячут.
Я тяжело вздыхаю. Дела хуже, чем я ожидала. По правде говоря, я даже не задумывалась, что про меня напишут в таблоидах. Во дворце запрещено читать прессу, и я была так зациклена на отце… Какой ужас.
– Япония ненавидит меня? – скулю я.
– Как я уже говорил, репутация у издания не очень хорошая. – Акио складывает газету ровным квадратом и кладет рядом с собой. – Люди всегда радуются неудачам тех, кто выше.
– Я не просила об этом.
– Понимаю. – Что это? Неужели резкие черты его лица сглаживаются? – Но разве мы можем изменить обстоятельства нашего рождения?
Думаю, нет. Я бы их не променяла, да и в прошлое не вернешься. До сих пор знакомство с отцом стоило того, но за желания приходится платить. В моем случае – пристальным вниманием общества. Откидываю голову на спинку сиденья.
– По правде говоря, у меня многое выходит очень даже хорошо. Например, орфография. Дома я была чемпионом в «Виселице». – В повисшей тишине объясняю правила игры.
– То есть вы преуспели в игре, которая демонстрирует детям, что с ними сделают за ошибку?
Смотрю на него, выпучив глаза. Уголки его губ еле заметно поднимаются. Акио шутит.
Улыбаюсь ему в ответ.
– Вы правы. Возможно, в обществе этому вопросу уделяется недостаточно внимания.
Он тихо и хрипло смеется. Мы что, налаживаем отношения прямо сейчас? Жизнь не перестает меня удивлять. Видимо, в этой холодной, но такой красивой груди и правда бьется сердце.
– Существует ли какая-нибудь императорская волшебная палочка, которой можно было бы взмахнуть и заставить их говорить обо мне более приятные вещи? – интересуюсь я. – Или, быть может, мне стоит дать интервью и исправить ситуацию.
– Порой молчание – ваше мощнейшее оружие. – Он ерзает. – Известная японская поговорка.
– Правда?
Акио снова смеется.
– Нет, я только что ее выдумал.
Скрещиваю руки.
– Вам не кажется, что сарказм ниже вашего достоинства?
– Не знаю. Может быть. – Он смотрит мне прямо в глаза. – Но я знаю наверняка, что все эти бульварные газетенки ниже вашего достоинства. Они не заслуживают ни вашего времени, ни внимания.
– Акио, кажется, это самые приятные слова, которые вы когда-либо мне говорили, – произношу я, положив руку на сердце. Он молчит. Перевожу взгляд в сторону. Мы въезжаем в туннель с блестящей облицовкой. Ничего особенного в ней нет, но почему-то завораживает. – Я не уверена.
– Не уверены в чем?
Печально улыбаюсь.
– Не уверена, что таблоиды ниже моего достоинства. – Чаще всего я чувствую себя незначительной.
Акио наклоняется вперед, снова привлекая мое внимание, и, расставив ноги, опирается на них локтями.
– Ниже. Поверьте мне.
С пренебрежением взмахиваю рукой, но нарастающая где-то внутри волна негодования внезапно стихает. Туннель никак не кончается. Смотрю наверх, постукивая пальцами по сиденью. Разве можно просить о большем? В прошлый раз, когда я пыталась найти с ним общий язык, он назвал меня редиской.
– Мне жаль, – тихо произносит он. – Однажды начальник сказал мне, что со мной не так-то просто поладить.
Оживляясь, перевожу взгляд на него.
– Да вы что.
Призрачная улыбка.
– Я склонен зацикливаться на своем.
Мы выезжаем из туннеля. Узнаю осыпающиеся каменные стены вокруг дворца. Почти приехали. Ковыряю ноготь на большом пальце.
– Простите, что меня стошнило на вас. – Если может он, смогу и я. Начну с того, что переведу часы на полчаса вперед. И перестану мысленно сравнивать его с вампирами и серийными маньяками.
– Я видел и похуже, – отвечает Акио.
– В полиции?
Он молча опускает голову. Я не настаиваю: возможно, когда-нибудь он захочет поделиться со мной.
– Так нечестно. Вы видели самое худшее во мне. Боюсь, чаши весов смогут сравняться лишь тогда, когда я узнаю о вас что-нибудь неловкое.
Он на минуту задумывается, глядя на меня прищурившись.
– Не думаю, что стоит доверять вам.
– Кому еще можно доверять, если не постоянно опаздывающей и убегающей из дома принцессе?
– Аргумент, – сухо говорит он. – А как вам такое: в детстве одноклассники называли меня «Кобута». – Заметив мое замешательство, он поясняет: – Это значит «поросенок». У меня были очень пухлые щечки.
Вцепляюсь пальцами в прохладное кожаное сиденье.
– Ого. Мне определенно нужно увидеть фотографию.
Он пожимает плечами.
– Мне не стыдно: я любил печенье.
Машина останавливается, и ворота со скрипом открываются.
– Мама зовет меня Зум-Зум. – Кажется правильным тоже раскрыть ему свое прозвище.
На его лице появляется легкая улыбка.
– Вам идет.
Подскакиваю на сиденье: автомобиль снова трогается. У нас осталась всего пара минут. Могу ли я доверять ему? Стоит ли?
– Я не уверена, что смогу быть принцессой.
– Понимаю, – отвечает Акио. – Значит, вы в подходящей компании. Я не уверен, что быть императорским гвардейцем – это мое. – Он говорит на полном серьезе. В его признании слышится хрупкость. Вдруг я первый человек, с которым он поделился своими мыслями?
Машина останавливается, и мы отстраняемся друг от друга. Мне почему-то кажется, будто нас поймали. Водитель открывает дверь. Выхожу из машины, холодный воздух ударяет в лицо. Вдруг на меня обрушивается чувство одиночества, потерянности. Поворачиваюсь, держась за открытую дверь.
– Спасибо, что спасли меня.
Кадык на его горле дрогнул. Он почтительно наклоняет голову – точно так же, как придворные перед моим отцом.
– Это моя работа. – Я направляюсь от машины в сторону входа, и вдруг за спиной раздается: – Но… пожалуйста.
14
Сегодня у меня выходной. Как странно. Неожиданно. Немыслимо. Господин Фучигами говорит, что я могу отправиться в любую точку Токио. И я точно знаю, где хочу провести день: в Императорском питомнике для собак. Мне и правда это необходимо. Жизненно необходимо. Пусть Акио и пытался меня уверить, что «Сплетник Токио» ниже моего достоинства, я никак не могу выбросить эту статью из головы. Сложно перестать думать о том, что я могу делать что-то неправильно. С завтрашнего дня меня ждет череда событий. Я должна сопровождать отца на разных общественных мероприятиях, где будут камеры и журналисты – своего рода мягкая подготовка к свадьбе премьер-министра. Мои нервы напряжены до предела. Что на этот раз скажет обо мне пресса? Я слишком много улыбалась? Я слишком мало улыбалась? Так что куча королевских щенков сейчас как нельзя кстати.
И вот мы в пути. Погожий день, ярко светит солнце, на небе ни облачка. Под тяжестью наконец-то распустившихся цветков гнутся ветки сакуры. Рядом со мной Марико. От нее так и веет настроением где-угодно-только-не-здесь. Из ее сумочки демонстративно высовывается валик для чистки ворса и салфетки, потому что собаки вызывают у нее «чихание». Акио сидит напротив нас. Сегодня он выглядит рассеянным, будто сам не свой. Обычно он не такой сердитый. Каждые пару минут жужжит его телефон, и он скидывает звонки, но аппарат не выключает. Я уже упоминала его мрачный взгляд? Нет? Следует отметить.
Быть может, это его девушка. Он никогда не упоминал о ней. Представляю себе, с кем он может встречаться: его эквивалент в женском теле. Мне знаком этот типаж. Такую можно найти в комиксах и боевиках. Красивая. Смертоносная. В качестве развлечения играет в войнушку. Снова звонит телефон.