– Очаровательно выглядишь.
– Большое спасибо. Вы тоже выглядите очарователь… То есть замечательно. – От внимания отца я сияю. Мы улыбаемся друг другу. Все присутствующие ждут, когда мой отец сядет, чтобы тоже опуститься в кресла.
Гостям дается слово. Отец поднимает тост за невесту и жениха. Все на японском, и я мало что понимаю. Не успел он закончить речь, как близняшки Грейди перешептываются, я отчетливо слышу их разговор:
– Он забыл упомянуть сестру Адачи, – говорит Акико.
Норико цокает.
– Ему следовало сказать хотя бы пару слов про нее. Печально, что она сейчас не с нами.
Мой отец ошибся. Удивительно, как такое могло произойти, но мне стало легче. Все мы люди.
Подают ужин. Это самый настоящий танец официантов в белых перчатках и фраках. Гости продолжают произносить речи. Отец общается с Премьер-министром, а я – с невестой. Она, оказывается, бывший дипломат, но теперь планирует посвятить себя супругу и дому. Нам подают прозрачный суп с пельменями и острый заварной крем с угрем и грибами, крошечную айю и тарелки с белым рисом и красной фасолью. Марико учила, что оставить тарелку пустой – проявление уважения. Ну, с этим-то я справлюсь.
Отец вытирает губы накрахмаленной белой салфеткой.
– Изуми-тян, – говорит он. – Сегодня ты выглядишь особенно радостной.
– Так и есть, – отвечаю я. Медленный танец. Свадьба. Девушка в бальном наряде. Что может быть не так?
– Япония солидарна с тобой.
Официант уносит тарелки. Мой живот вот-вот взорвется.
– Я не хочу, чтобы этот вечер заканчивался.
– Ваше Высочество. – Ко мне обращается премьер-министр. Он не так молод, в его черных волосах проступает седина. Его первая супруга скончалась от сердечной недостаточности. Ну и что с того, что его новая избранница на два десятка лет моложе его? – Мы с супругой очень рады, что вы смогли сегодня присоединиться к нам. Это честь для нас.
На самом-то деле особого выбора у меня не было. Но я тоже рада быть здесь.
– Великолепный вечер. Спасибо за приглашение. – Вспоминаю разговор Акико и Норико. – Какая жалость, что вашей сестры сегодня нет. – Широко улыбаюсь, готовясь услышать от премьер-министра теплые слова. Быть может, он расскажет о своей сестре какую-нибудь забавную историю. Быть может, отец поблагодарит меня за спасение. А может, мне светит будущее дипломата. – Уверена: вам бы хотелось ее сейчас видеть.
Отец едва не подавился рисом. Все молчат. Смотрю по сторонам, не понимая, в чем дело. Губы Акико и Норико подозрительно изогнулись в острой, как лезвие ножа, улыбке. Сжав в кулаке салфетку, премьер-министр опускает голову. А затем начинает что-то говорить по-японски: сначала спокойно, а затем все громче и громче. Жена пытается утешить его.
Я в растерянности.
– Что?..
– Изуми. – Голос отца резок, в нем слышится осуждение. Так он разговаривает со мной впервые. – Премьер-министр и его сестра в плохих отношениях. – Он понижает голос и говорит сквозь зубы: – Она обвинила его в отвратительных деяниях. Мы не… Мы не упоминаем ее имени. Никогда.
Дальше отец пытается успокоить премьер-министра, а тот все не унимается, размахивая в мою сторону рукой. Теперь я знаю, что такое катастрофа. Уже все присутствующие в курсе. Гости отводят глаза. Из уст премьер-министра сыплется ругань. А кузины смеются, прикрываясь салфетками. Я здесь бессильна. Наконец премьер-министр останавливается, но его тело еще пышет злостью.
– Прошу прощения, господин Адачи, – произношу я. В ответ – злое, яростное молчание. Я вижу лишь его макушку. Он меня игнорирует. Это изгнание. Касаюсь руки отца, но он на меня даже не смотрит. Неожиданные удары причиняют больше всего страданий. Что-то внутри меня ломается.
– Я искренне… – Отодвигаюсь от стола. – Про… Прошу прощения. – Путаюсь в словах, в платье. Чувство унижения распирает мне грудь и, прожигая горло, вырывается наружу. Вспоминаю совет Марико. «Уборная», – вдруг осеняет меня.
– Гайдзин, – бросает мне Акико, когда я прохожу мимо.
– Гайдзин, – повторяет Норико на случай, если я вдруг не расслышала.
Мои двоюродные сестры меня подставили.
Опустив голову, исчезаю.
17
Я как в сказке. Золушка, сбежавшая с бала. Вот только без хрустальных туфелек и принцев, которые спасут меня.
От сдерживаемых слез блестят глаза. Нет уж, не доставлю близняшкам Грейди такого удовольствия. Предпочитаю с бо́льшим достоинством разрыдаться в машине, в спальне, ванной – где угодно, только не при них.
Акио тенью следует за мной. Замечаю, как при выходе он прикрывает меня от взглядов толпы. Мне бы очень хотелось сказать ему спасибо, но я могу не выдержать, сломаться и выставить свои чувства напоказ. Я опозорила отца. Себя. Всю Японию.
Путь из бального зала в авто как в тумане. О чудо: «Роллс-Ройс» здесь. Забираюсь в машину, и мы сразу трогаемся.
Акио протягивает мне носовой платок.
– Что случилось? – интересуется он.
Вытираю скопившиеся в уголках глаз слезы. Не хочу произносить вслух, как я облажалась. О боже, я ведь думала… Думала, что во всем уже разобралась. Глупая. Какая же я глупая!
– Что значит «гайдзин»?
– Кто вас так назвал?
– Неважно. – Не хочу, чтобы он знал, как сильно моя семья ненавидит меня. Слишком стыдно. – Что это значит?
Он расстегивает пуговицы на пиджаке. И поджимает губы.
– Это значит «иностранец». В негативном смысле.
– Ясно. – Сжимаю челюсть.
– Скажите мне, кто посмел вас так назвать, и я разберусь с ним.
Я тронута его опекой.
– И что вы сделаете? Побьете принцесс за то, что они низко со мной обошлись? Очень мило. Но свои бои я буду вести сама. – Хотя я даже не знаю, осталась ли у меня хоть какая-то защита. Близняшки Грейди нащупали мое слабое место и своими бежевыми ноготками разодрали его до крови. – К тому же они правы…
Это правда. Я и есть иностранец. Если бы я жила в Японии, то знала бы, в каких отношениях находится премьер-министр с сестрой. Знала бы, что в аэропорту нужно выглядеть презентабельно. Что на этой чертовой благотворительной ярмарке должна была идти позади отца. Знала бы и о художниках, настроенных против императорской семьи. И что посещение бейсбольной игры и приветствие участников – дипломатический акт и показывать пальцем неприлично.
Ого, впервые слышу, чтобы так фыркали. Протягиваю руку и беру его ладонь.
– Все хорошо, правда. – Хотя это не так. Боль внутри еще не стихла. Разочарование в глазах отца, его тон в мой адрес – от воспоминаний все сжимается внутри. В бейсболе слез может и не быть, зато в жизни принцессы их хватает.
Сжав мою ладонь, Акио тут же убирает руку и, вздохнув, протирает глаза.
– Неподходящий момент. – Взгляд его темных глаз приковывает меня к сиденью. – Вы заставляете меня желать того, что недопустимо.
– Неужели? – шмыгаю носом. Мне полегчало. Наклоняюсь вперед, надеясь, что он снова возьмет мою руку. А может, даже потреплет меня по щеке со словами «все будет хорошо».
– Ваше Высочество. – Он чересчур серьезен.
– Акио. – Я полушутя подстраиваюсь под его тон, но вскоре становится понятно: язык его тела отличается от моего. Меня пронзает острая игла отвержения. Отодвигаюсь обратно. И вот мы сидим не шевелясь. Как на ножах.
– Сто лет назад придворные врачи не могли даже коснуться императора или императрицы без перчаток. – Его руки сжимаются в кулаки. – Когда принц или принцесса проезжали по городам, местные жители отводили взгляды. Считалось, что они недостойны смотреть на детей богов и богинь.
У меня возникает пугающее, неприятное, глубокое предчувствие, к чему он клонит.
– Вам не кажется, что это осталось в прошлом? Сейчас так никто себя не ведет.
Его лицо непроницаемо, напряжено.
– Вы правы, никто. Но сама идея никуда не делась. Это табу.
– О чем вы? – Мой голос тих.
– Думаю, вы понимаете меня.
– Думаю, мне необходимо услышать это от вас. – Когда Форест мне изменил, я заставила его признаться во всех мерзких деталях, хотя большая часть была мне уже известна. Я хотела прочитать между строк, что именно оттолкнуло его от меня. Разве людям не свойственно винить себя?
– Наш танец… Это ошибка. – Ах, теперь ясно. Его напряженные плечи, сжатые челюсти говорят сами за себя. Сожаление. У меня в глазах все плывет. – Я увлекся. Это моя вина. Я переступил черту. – Как благородно с его стороны – взять ответственность на себя. – Этого… Такого больше не повторится.
Ногти впиваются в ладони. Хочу выйти из машины. Прямо сейчас. Я бы все отдала, лишь бы, как по волшебству, оказаться в своей комнате. Льются слезы, но мне все равно. Весь труд Марико испорчен. Смотрю из окна на черное небо, а на нем – ни звездочки. Время, прошу тебя, поторопись.
– Пожалуйста, не расстраивайтесь, – тихо произносит он.
Нет уж, Изуми расстроится. Изуми еще как расстроится. И все благодаря тебе. Я ничего не могу сделать нормально. Да у меня просто черный пояс по невезению.
– Скажите что-нибудь, – произносит Акио уже у ворот.
Сказать что-нибудь? А что тут скажешь? До дворца по извилистой дорожке как будто целая вечность. Вытираю перчатками лицо. Как жаль, что ими невозможно стереть все то, что я натворила.
При виде дворца бросаюсь к двери; машина тормозит, и, дернув ручку, я выскакиваю. Акио догоняет меня.
– Мне очень жаль.
Оборачиваюсь.
– Нет. – Пытаюсь быть беззаботной, даже слегка веселой. Выходит не очень. – Это моя ошибка. Я все неправильно истолковала. Глупая, правда?
– Изуми…
Ветер треплет платье.
– Вы хотели сказать Ваше Высочество? – Опешивший, Акио хлопает глазами. Я бы скорее предпочла его ярость, чем его жалость. Смягчаю тон. – Не хочу размытых границ.
Он глубоко вздыхает.
– Вам еще что-нибудь понадобится сегодня?
Чуть вздрагивает подбородок.
– Нет. Благодарю вас.
– В таком случае доброй ночи. Если вы не против, я дождусь, когда вы доберетесь до входа. – Необязательно. Тем не менее резко киваю.