В вагоне нахожу свободное место в углу и сажусь спиной к двери. Осторожно разворачиваю записку. Пять строк. Тридцать один слог. Вака. Стихотворение от Акио.
Земля забудет,
Я запомню навсегда
Караоке-бар,
Аптеки, чашки чая
И блюдца с дораяки.
Подъезжаем к станции, и мы с Еси расходимся в разных направлениях.
Я направляюсь в Императорский дворец. Улицы, украшенные красными флагами с золотыми хризантемами, готовы к празднованию дня рождения императора. В воздухе витает эйфория, все рассчитано на то, чтобы пробудить гормоны счастья и заставить поверить, будто мир – удивительное и сказочное место. От нервов в животе все сжимается. По сравнению с Токио, в Киото все казалось таким простым, особенно учитывая то, что я так и не поговорила с отцом с момента его возвращения. Мы переписывались, но я отвечала ему расплывчато, в общих словах. Я больше не злюсь на него, но о некоторых вещах лучше разговаривать вживую. Или, быть может, просто избегала разногласий… Пожалуй, так и есть. Я в своем репертуаре. Рядом со мной на сиденье лежит свиток, перевязанный красной веревкой. Это подарок для него.
Марико, уловив мое расположение духа, молчит. Какая же она умная. Мы подъезжаем к дворцу; Акио открывает мне дверь, но я не спеша расправляю темно-синее платье и разглаживаю подол. Я так долго тяну время, что отец сам выходит на порог и ждет.
– Ему понравится ваш подарок, – произносит Марико.
– Наверное, – отвечаю я, напоминая сама себе, что от его мнения мир не остановится и не закружится быстрее.
– Ита-а-ак, я выхожу из машины, хорошо? – медленно произносит Марико. – И помните: у нас запланирована примерка платья на празднование дня рождения императора. Ровно в одиннадцать. – И выходит. Проходя мимо отца, она кланяется.
Досчитав до пяти, следую за ней. В одной руке держу свиток, другую приподнимаю в знак приветствия.
– Добрый день, – говорю. Акио стоит позади меня. Его небольшое стихотворение спрятано в кармашке платья. Напоминание, которое всегда со мной.
– Изуми, здравствуй, – в ответ говорит отец. Мы смотрим друг на друга, как во время нашей первой встречи.
– Как прошла поездка? – интересуюсь я, идя ему навстречу. Дверь машины закрывается. Мне не нужно оборачиваться, я и так знаю: Акио ушел. Шарканье ног, багаж разгружен, и императорское авто уезжает.
– Хорошо, – говорит отец. – А ты как съездила?
– Хорошо, – отвечаю я, щурясь от яркого утреннего солнца.
– Что это? – Отец указывает на свиток.
– Ах, это. – Моя рука сжимает его чуть крепче. – Э-э-э. Честно говоря, это подарок для вас.
– Ты привезла мне подарок? – хлопает глазами отец.
– Ну да. Так, ничего особенного. Я сама его сделала. – Вспоминаю антикварную кушетку в гостиной, подаренную французским послом; часы Patek Philippe на его руке от императора; конюшню с полудюжиной арабских скакунов от султана Брунея.
Он переваливается на пятки, выражение его лица заметно смягчается.
– У меня для тебя тоже кое-что есть.
– Для меня?
– Подарок в кабинете. Зайдем, как ты считаешь?
Дворецкий открывает дверь. Чувствую знакомый запах Восточного Дворца, легкий и свежий, с нотками цитруса. Приятно снова оказаться здесь. Кабинет моего отца все тот же, за исключением одной детали. Смотрю на орхидею, стоящую у него на подоконнике. Она завернута в бамбук и перетянута нитью с фиолетовой кисточкой. Узкие продолговатые листья желто-зеленого цвета с полосками напоминают тигриный хвост. Крошечные белые цветки издают тонкий аромат.
– Фукиран, – поясняет отец. – Выращивается со времен Эдо, преподносился феодалами в качества подарка сегуну или императору. – Он закрывает дверь.
– Знаю. – Я улыбаюсь, потому что узнала его. У мамы в комнате над тумбочкой висит гравюра. Неофинетия серповидная. – Мамин любимый цветок.
– Да. – Поднимаю голову. Улыбка отца немного застенчивая, настороженная. – Я выращиваю их для нее.
Делаю вид, что ничего не происходит, позабыв про сверток в руке.
– Неужели? – Я знала. ЗНАЛА.
Пройдя вперед, отец сжимает кисточку.
– Ты сразу все поняла, как только увидела оранжерею. – Он пожимает плечами, лицо задумчиво. – Думал, так я смогу быть к ней ближе. Когда-то это работало, мне хватало воспоминаний. Но вот ты здесь, и теперь все иначе. Я не должен отрекаться от другой части себя. Вот почему я попросил садовника посадить здесь орхидею. Мне бы хотелось соединить во мне настоящем этих двоих: того, кем я был раньше, с тем, кем являюсь сейчас. Как думаешь, это возможно?
У меня в горле пересохло.
– Думаю, возможно все.
Он кивает, хмуро глядя в пол.
– Я рад, что ты вернулась. Мы расстались нехорошо. Насчет свадьбы. Моя реакция… Прошу прощения, я был зол и…
– Не стоит объяснений. Я все понимаю. – Нет нужды заново переживать этот позор, как из-за меня чуть не разразился скандал в таблоидах, как я унизила отца. Я хочу, чтобы он гордился мной, своим чадом. И докажу ему, что способна. Способна быть принцессой, частью Японии и его дочерью.
– Неужели? – Черты его лица смягчаются.
– Да, – подтверждаю я. – Сначала я думала, что меня отправили в Киото в качестве наказания.
– Что? Нет, я не…
– Но затем я поняла: это шанс. Вы были правы, – радостно щебечу я. – Когда мне было четыре, я проглотила магнит, и мама отвезла меня в отделение неотложки. Я все плакала и плакала: она злилась, а я была в беде. Но за тот день благодаря доктору я узнала много нового о северном и южном полюсах. Киото был чем-то вроде неотложки. Понимаете?
– Прекрасно понимаю, – улыбается отец. – Я прошу прощения. Хочу внести ясность: Киото не был наказанием. Я люблю бывать там, это одно из моих любимых мест. Я искренне надеялся, что тебе понравится Киото.
Его слова тронули меня.
– Все хорошо, правда, – отвечаю я. – Предлагаю оставить эту тему в прошлом.
– С удовольствием, – говорит отец. Насколько я понимаю, можно начать все сначала. Все хорошо. И будет хорошо до тех пор, пока я снова не напортачу.
Отец разводит руками.
– Ну что, обменяемся подарками?
Глядя на свой сверток, сглатываю.
– Да, конечно.
Мы усаживаемся на наши места: он – за столом, я – в кресле с обивкой. Скрестив ноги в щиколотках, протягиваю ему свиток.
– Как я уже говорила, ничего особенного. Просто упражнялась в кандзи. – Осторожно, будто боясь разбить стекло, отец разворачивает бумагу, на которой написано его имя. – Вы не должны ничего делать с…
– Замечательная работа. – Отец смотрит на меня туманным, полным искренности взглядом. – Это лучший подарок, который мне когда-либо делали. Я вставлю его в рамку и повешу вон там, – он показывает пальцем на стену, – чтобы видеть его каждый день.
Плачешь? Нет, я не плачу. Сам плачешь!
– Спасибо, – произносит он, любуясь свитком, а затем берет с угла стола манильский конверт и протягивает мне. – Это тебе.
Принимаю подарок, ощущая тяжесть объемного конверта.
– Я могу открыть его?
– Пожалуйста.
Прикусив губу, достаю содержимое – со страниц срываются черно-белые фотографии.
– История семьи Танака, – читаю я вслух.
– Перед поездкой в Киото я спросил у тебя, зачем ты приехала в Японию. Помнишь, что ты ответила?
– Чтобы найти себя, – шепчу я.
– Мой род как открытая книга, в прямом смысле. Императорская семья регистрируется на протяжении многих поколений. А вот со стороны твоей матери… в общем, я попросил профессора Токийского университета покопаться в ее семейной генеалогии.
Изучаю страницы. Как много истории. Имена и даты тянутся на сотни лет назад. Трудно представить. По маминой линии у меня есть даже камон – семейный герб в виде трехлистного падуба. Провожу пальцами по изображению.
– Твоя бабушка была невестой по фотографии. – Отец встает, обходит стол и, найдя на полу фотографию, протягивает ее мне. Дама в кимоно, стоящая рядом с господином в твидовом костюме. Мама похожа на них обоих. – Видимо, вместо брака по расчету в Японии она предпочла жизнь в Штатах. Хотя в некотором смысле невесты по фотографии тоже выходили замуж по расчету. Полагаю, она хотела строить свою судьбу сама.
– Ну, или приключений. – Разглядываю снимок, затем перевожу взгляд на страницы, на другие фотографии. Невозможно все изучить за раз. Так хочется разобраться. – Это… это лучший подарок, который я когда-либо получала.
– Теперь ты знаешь о своих корнях.
– Спасибо. – Я поражена, меня переполняют эмоции. Я больше не потеряна.
Бьют часы. Уже ровно одиннадцать. Марико или кто-нибудь из камергеров скоро забарабанят в дверь. Наше время нам не принадлежит. Отец тоже это знает. Я встаю. Он провожает меня до двери, но останавливается, перед тем как открыть ее.
Думаю, он мог бы меня обнять, но руки его свободно висят вдоль тела, кулаки сжаты. Еси говорил, что проявление чувств на публике не свойственно для Японии. Поэтому я, сдержав эмоции, просто стою.
– Хорошо, что ты дома, – наконец произносит он.
Не могу с ним не согласиться. На моем лице появляется улыбка. Прижимаю бумаги к груди.
– Хорошо, что я дома.
После ужина нахожу на улице Акио. Заходящее солнце раскрашивает природу в цвета жженого апельсина с пылающими красными нотками. По территории слоняются гвардейцы, отец у себя в кабинете. Если он выглянет из окна, то увидит меня. Лучше поторапливаться.
Осторожно подхожу к нему. В руке у меня записка; сердце, словно встревоженная птица в клетке, рвется из груди прочь.
– Акио, – окликаю я его, и он оборачивается. – Мне кажется, вы кое-что потеряли. – Протягиваю ему руку, и он берет сложенный кусочек бумаги.
Сначала он хмурится, но вскоре его губы растягиваются в улыбке. Догадался. У меня внутри все так и ухнуло.
– Благодарю вас, Ваше Высочество, – с поклоном произносит Акио.
Бросаюсь ко входу. В самый последний момент оборачиваюсь и вижу, как Акио с улыбкой до ушей разворачивает записку.