– «Принцесса Изуми ценой собственной жизни стремилась защитить бесценную, только что появившуюся на свет жизнь. В отличие от нее, ее кузины, принцессы Акико и Норико, спрятались за спинами императорских гвардейцев». – Взволнованная, Марико глубоко вздыхает. Щеки ее горят. Она вся сияет. Вот, значит, что приводит ее в восторг. Так-так, буду знать. – Они сравнивают вас с императрицей во время землетрясения 1923 года! – Засучив рукава, императрица собственноручно закладывала кирпичи для новой школы. Она отказалась уезжать, не убедившись, что горожане накормлены, а дети в безопасности. На одной известной фотографии она обнимает мать, потерявшую сына. Лица обеих перепачканы. – В конце они пишут, что вы – самая настоящая принцесса.
У меня нет слов. Кажется, Марико понимает, что мне нужно побыть наедине с собой. Оставив статью у меня на коленях, она выскальзывает за дверь. Когда она уходит, я беру в руки бумагу. Провожу большим пальцем по последнему предложению. Мне греет душу не моя принадлежность к королевской семье, а слова «самая настоящая». Самая настоящая. Да, это я. Настоящая дочь Японии.
25
Некогда Японией правили сёгуны. В обществе была установлена жесткая иерархическая система, просуществовавшая два с половиной века. Последний сёгун, Токугава, был свергнут в 1868 году, когда два могущественных клана (чьих имен я не помню) объединили силы и установили контроль в стране. Они вернули власть в руки императора и открыли границы. Это был конец феодализма. Классовая система упразднена. Так было положено начало современной Японии. Страна превратилась в мировую державу.
Я стою в новом императорском дворце, построенном на месте Замка Эдо, некогда являвшегося резиденцией Токугавы. На самом деле, здание неоднократно сгорало и перестраивалось. Здесь, в стенах этой цитадели, случались рождения и смерти, восхождения на престол и войны, поражения и победы.
– Быть может, сделаем одну у окна? – спрашивает императорский фотограф, его голос разносится эхом. Зал, в котором мы находимся, обычно служит для торжественных ужинов, но сегодня он просторен и пуст.
Поправив подол платья – на мне нежно-розовый наряд от «Ханаэ Мори» с цветочным мотивом, – подхожу к окну во всю стену, через которое проникает солнечный свет. Пока фотограф снимает меня в профиль, выглядываю на улицу: там уже собирается народ. Они здесь, чтобы отпраздновать день рождения императора. Сегодня в стране государственный праздник. Предприятия закрыты. Территория дворца открыта для посетителей.
Щелчок. Вспышка.
– Благодарю вас, Ваше Высочество. Я поговорю с господином Фучигами, но, кажется, то, что мне нужно, у меня уже есть.
Кланяюсь фотографу. Один из этих снимков будет представлять меня членом императорской семьи. Всякий раз, глядя на него, я буду вспоминать, что он был сделан всего за несколько минут до встречи с моими бабушкой и дедушкой. Сегодня состоится мое официальное знакомство с ними. Отец уже с императором и императрицей. Сейчас я в вестибюле, дожидаюсь его сигнала. Фотограф уходит, и входит Акио.
Он проверяет часы.
– Еще несколько минут. – До встречи с моими бабушкой и дедушкой, он имеет в виду.
От волнения прикусываю губу.
– Не думала, что буду так нервничать. Я выгляжу нормально? – спрашиваю я. – Не прилипла никакая туалетная бумага к туфле? Между зубов ничего не застряло? – И демонстрирую ему свою ослепительно-белую улыбку. Боже, хоть бы все было чисто.
Акио окидывает меня взглядом с головы до ног.
– Вы выглядите… – Прекрасно? Очаровательно? – Хорошо.
Я смеюсь. Он не перестает меня удивлять.
– Не могу поверить, что когда-то считала, будто вам не хватает обаяния. Хотя, «хорошо» тоже считается. Я просто хочу соответствовать.
Уголки его губ ползут вверх.
– Быть может, вы рождены не для того, чтобы соответствовать, а для того, чтобы выделяться. – Мое сердце вот-вот выскочит из груди. Он кланяется. – Вы прекрасны, Ваше Высочество. – И, колеблясь, опускает взгляд. – Вероятно, мне не стоило этого говорить.
– Вероятно, нет, – отвечаю я. – Просто хочу уточнить: прекрасна как единорог в блестках?
– Нет. – На его решительное «нет» меняюсь в лице. – Я бы так никогда не выразился.
– Ну, конечно, нет.
Он сокращает расстояние между нами. Мы всего в шаге друг от друга. Голос Акио низкий, гортанно-бархатный, с нотками предвкушения.
– Если бы я мог говорить открыто, то сказал бы, что вы напоминаете мне богиню милосердия Каннон. Темные волосы, притягивающие свет, прекрасное лицо, ослеплявшее мужчин… и такое недосягаемое для простых смертных. – Он касается пальцем моих волос, оставляя за собой искры.
– Пожалуй, так лучше.
С неоднозначной улыбкой он отступает.
– Пожалуй.
У меня перехватывает дыхание. Пытаюсь подобрать слова и сказать ему, что, когда мы вместе, мне кажется, будто мы стоим на носу корабля; я словно ощущаю брызги волн и ветер, треплющий мои волосы.
– Акио, я…
– Нам нужно поговорить, – одновременно произносит он.
Его слова прорезают окутавшую меня пелену.
– Звучит серьезно. – Мой тон не слишком убедителен. Я как будто только что проглотила целый рой пчел. У меня внутри все гудит от плохого предчувствия.
Акио хмурится.
– Нет, я не об этом. Это серьезно, но в хорошем смысле. По крайней мере, я так считаю.
– Пожалуйста, – произношу я. – Мне вы можете рассказать все.
Двери открываются, и входит господин Фучигами.
– Ваше Высочество.
Не самое подходящее время, но делать нечего.
– Встретимся во время обеда, – чуть слышно произношу я.
Акио кивает, маска императорского гвардейца уже на своем месте. Я оставила перчатки на подоконнике. Взяв их, следую за господином Фучигами. Акио уже стоит у двери. Когда я прохожу мимо, он незаметно касается пальцем моего запястья. Его прикосновение придает мне мужества. Мои шаги становятся увереннее. Удивительно, каким жизненно необходимым может оказаться одно-единственное прикосновение.
Отец уже ждет в зале. Он мягко улыбается, и мы вместе ступаем на красный ковер. Я иду следом за ним. Коридор украшен бамбуковыми фонарями, висящими друг от друга на равном расстоянии. По ходу я считаю их.
Когда мы уже у дверей, он останавливается.
– Не волнуйся. Помни, что по вечерам они смотрят мыльные оперы и сумо, – шепчет он, подмигивая. – Мы немного побеседуем. Затем я пойду с родителями на балкон. Если хочешь, можешь посмотреть со стороны. Я тоже так делал, когда был маленьким. – Только достигшие совершеннолетия члены императорской семьи могут приветствовать с балкона жителей Японии. Это традиция.
Я немного успокаиваюсь. Улыбаюсь. Храбрюсь. Отец кивает двум придворным в белых перчатках, и двери распахиваются, складываясь как замысловатое оригами. Теперь-то я понимаю: раздвижные двери – это элемент японского мировоззрения. Все мы – части одного целого.
Он входит первым – императорский протокол. Я следую за ним, уже без Марико, господина Фучигами и Акио. Расправляю плечи и делаю несколько вдохов, напоминая себе, что давление – это не беда. Так рождаются алмазы.
Зал для приема огромный и просторный. В комнате присутствуют несколько человек, среди них – старший камергер, босс босса господина Фучигами. Спокойно и неподвижно, как в храме. Но ни капельки не холодно: помещение полностью сделано из кипариса, а стены покрыты тканью с бамбуковыми мотивами. Здесь тепло и приветливо. В центре зала на покрытых шелком креслах сидят императрица и император. Между ними – чайный столик с сервизом. Просто, по-домашнему.
Подхожу ближе и, как в трансе, кланяюсь и произношу правильные слова. Закончив, опускаю взгляд и жду. Уголком глаза вижу отца. Он тоже стоит. Кажется, на мгновение все застыло. Даже время.
– Пожалуйста, – произносит императрица. Голос ее теплый, сухой. – Присаживайтесь.
Приносят кресла, и мы с отцом садимся. Кладу перчатки на колени и, накрыв их ладонями, смотрю на них. Придворный наливает чай и ставит передо мной. Трясущимися руками беру чашку с блюдцем.
– Изуми-тян, – произносит императрица.
Ничего себе, она назвала мое имя с уменьшительно-ласкательным суффиксом. Поднимаю глаза и тут же, смутившись, снова опускаю. Но за это мгновение я смогла разглядеть ее полностью. В ее чертах отражается ее характер: овальное лицо, маленький нос и добрые глаза. Морщинистая кожа цвета пергамента. Блестящие седые волосы разделены пробором и собраны сзади в аккуратный пучок. На ней надето коричневое шелковое кимоно с золотыми и серебряными вставками. Она полна грации.
– Твой отец очень высокого мнения о тебе.
Снова поднимаю глаза. В этот раз окидываю взглядом императора и императрицу. Эти двое окружены безупречной аурой. Мой дедушка маленький, ему почти девяносто лет. На носу у него круглые очки, а под глазами – темные круги: он еще не до конца восстановился после переутомления. Одежда ему немного не подходит по размеру, будто с годами он усыхает. Он принял императорское имя Такэхито. «Хито» означает наивысшую степень добродетели.
– Соно ё на сёсан ни атаи шимасен, – говорю я, отклоняя комплимент.
– Господин Фучигами докладывает, что ты делаешь успехи в учебе, – отвечает императрица. Глаза ее светятся. Изящной, покрытой пигментными пятнами рукой она берет чашку чая и медленно отпивает.
– Мне еще многому нужно научиться, – искренне отвечаю я.
Императрица поджимает губы.
– Да, – подтверждает она, с характерным звоном ставя чашечку на блюдце. – Ты так и не выбрала хобби.
– Нет, но меня увлекает ботаника. – Фух. Сочиняешь на ходу, Изуми.
Она наклоняет голову.
– Годится. У твоего отца пристрастие к орхидеям. – Известно ли ей, что пристрастие моего отца к орхидеям вытекает из его чувств к моей матери? – Чересчур капризные, на мой взгляд. Я предпочитаю азалии. Когда я была маленькой девочкой, я пила их нектар.
Я приободряюсь.
– Я тоже так делала. – По всему участку у нас росли азалии. Маму научила ее мать, а она – меня, как отрывать со стебля цветок и пить нектар. Я всегда думала, что этим наша семья отличалась от остальных. Но, быть может, это нечто большее. Связь с Японией. Невидимая нить. – Есть ли у вас любимый сорт? Мне очень нравится омурасаки.