– Ты худший, Еси. Самый худший, – говорю я, впервые за день улыбнувшись.
Он прижимает письмо к сердцу.
– Ты даже не представляешь, как я тронут твоими словами.
Скрещиваю руки.
– Уверена: Рейна тебя просто ненавидит.
– Неправда. Профанация. Она ослеплена своей любовью ко мне. – Еси размахивает передо мной письмом. – С гвардейцем или без, у тебя все будет хорошо. Поверь мне. Я был влюблен полдюжины раз. Ты переживешь.
– Конечно. – Менее убедительно ответить просто невозможно.
Оставив Еси с письмом в руках, мчусь обратно во дворец. Из головы не выходят мысли об Акио. О его великодушии. О его добрых глазах. О нашем поцелуе. Это не конец.
29
Я пришла раньше времени. Марико прикрывает меня: если вдруг кто-то во дворце спросит, где я, то я сплю. Я у знака с отметкой «40», высоко в небе светит яркое солнце. На мне та же одежда, что и утром. Я не прислушалась к совету Еси.
Проверив время, сую руки в карманы. Почти час. Какая-то машина меняет полосу движения, замедляет ход и, мигая красными лампами, останавливается у обочины. Открывается дверь. У меня захватывает дух. Это не Акио. Из авто выходит парочка девушек и, хихикая, уходят.
Прошло уже двадцать минут. Вот теперь он опаздывает. Все в порядке. Пробки в Токио еще те. Быть может, его маме нужна помощь. Или он не смог прорваться сквозь толпу, окружающую его дом. Точно, вот в чем дело. Проходят минуты; ищу ему оправдания, а время тикает. Миновал целый час. Смотрю на пролетающие мимо машины. Забавно, как летит жизнь, когда моя, кажется, остановилась. Уже два. Неподалеку замечаю скамейку и опускаюсь на нее.
Нура начеку и пишет мне сообщения.
Нура: Ну что?
Я: Ничего.
Я: Скажи мне честно.
Нура: Всегда.
Я: Если из-за важного тебе человека тебя увольняют с работы, ты же простишь его, верно? Даже если эта работа была для тебя и твоей семьи всем? Несмотря на то, что должность передавалась из поколения в поколение и означала почитание вековых традиций? И позор, с которым тебя оттуда гонят, навсегда покроет тенью всю твою семью?
Нура: О, милая.
Конечно. Сижу, почти не дыша. Больно, будто сотни ледяных шипов пронзают мне легкие. Надежда моя умерла. Ничего не осталось. Никаких эмоций. Ничто не может мне помочь. Акио никогда не опаздывает – он просто не приходит.
Пора возвращаться. Кажется, внутри меня пусто, тело меня не слушается. Бреду во дворец.
В комнате меня ждет Марико.
– Он не пришел? – спрашивает она.
Качаю головой. Не хочу об этом говорить. Не могу. Слоняюсь по комнате, прикасаюсь к лежащему на кровати пуховому одеялу. О чем я здесь только не грезила. Перевожу взгляд на золотой сундук. Вместо ириса здесь теперь стоит дерево бонсай. Разглядываю его: изогнутые ветки торчат во все стороны. Ну вылитая я. Вывихнутую кость можно вставить на место, но двигаться как прежде она уже не будет. То же и с решившими вернуться в Японию американцами японского происхождения. Внешне они похожи, но на этом все сходство и заканчивается. Они другие. Искаженные. Иностранцы. И это жуткая правда.
Мне здесь не место. Между мной и Японией пропасть. Мне никогда до конца не понять традиций, культуры, правил. Я выучила последний урок: принцессы не встречаются с гвардейцами. Не указывают пальцем, не идут впереди наследного принца. Не носят штаны в аэропорту. Не говорят о сестре премьер-министра. Так не делается.
– Изуми-сама, – обращается Марико.
– Я в порядке, – равнодушно отвечаю я. Ну или по крайней мере буду в порядке. Следующая остановка – шкаф. Не обращая внимания на полки с одеждой пастельных тонов, достаю свою красную спортивную сумку. Яркий цвет выбивается из общей цветовой гаммы. О, какая ирония! И как я могла подумать, что когда-нибудь стану одной из них?
– Что вы делаете? – Марико в растерянности. На ее лице одновременно выражаются огорчение, доброта и несогласие.
– Собираюсь домой. – Факт остается фактом: если бы я не приехала в Японию, ничего этого не случилось бы. Я думала, что мои корни разрослись настолько, что способны пробить возведенные вокруг меня стены. Как я была глупа. Твоя жизнь пропорциональна горшку, в который тебя посадили.
Упаковываю в сумку легинсы, свитшоты и нижнее белье с мишками. Вибрирует телефон. На экране высвечивается корона – смайлик, которым я обозначила в телефонной книжке отца. Он оставляет голосовое сообщение, за которым следует текст. Нам нужно поговорить. Скоро освобожусь. Удаляю с экрана все уведомления.
Марико смотрит на меня.
– И вы не сообщите ему о своем решении?
Нам нужно поговорить. Последний раз, когда я слышала от него эти слова, он был зол. Не могу представить, в каком он сейчас бешенстве. Да и знать не хочется. К тому же…
– Так лучше, – говорю я. Проще разойтись по-хорошему. Все дело в том, что с моим исчезновением все у всех будет хорошо. Возможно, даже лучше, чем прежде. Все вернется на круги своя. Вот только Акио… я никогда себе этого не прощу.
Собираю вещи. Марико стоит рядом; на ее глазах происходит катастрофа. Набрав маму, зажимаю телефон плечом.
– Зум-Зум? – Голос у нее сонный.
– Я хочу домой. Забронируешь мне билет на самолет?
Слышу шарканье, затем – щелчок: она включила свет.
– Что происходит?
Молчу, сжав зубы.
– Изуми. Ответь мне.
Вдох-выдох. Всхлипываю.
– Токио отвратителен.
– А что отец?
– Пожалуйста, мам, – вырывается у меня. – Помоги мне выбраться отсюда. Потом все расскажу.
Я просто хочу вернуться домой живой, пусть и искалеченной.
Она отвечает не сразу. Голос ее ровный.
– Хорошо. Дай мне несколько минут.
Вешаю трубку. Она взялась за дело. Сумка набита, и я застегиваю ее.
– Подождите, – говорит Марико. Она достает из тумбочки папку с историей маминой семьи и протягивает мне. Беру ее в руки, но Марико не отпускает. Начинаем играть в перетягивание каната. – Пожалуйста, подумайте хорошенько.
– Все решено. – Разве она не видит этого в моих глазах? Я непоколебима. Марико ослабляет хватку, и я, убрав папку в сумку, застегиваю молнию.
– Вот и все? – Голос Марико ровный, но глаза блестят. – Вы просто возьмете и уедете?
– Вот и все. – Обе плачем, не в силах остановить слезы. – Но знайте: вы – лучшая фрейлина, которая у меня когда-либо была.
Она еле заметно закатывает глаза.
– Я единственная фрейлина, которая у вас когда-либо была.
– Да, но я уверена: вы – самая-самая. А еще вы замечательный друг. – Она должна была родиться принцессой. – Вы намного выше всяких Акико с Норикой и школьных хулиганов, которые унижали вас. Я никогда вас не забуду.
Марико всхлипывает. Найдя спрятанный в рукаве платочек, она высмаркивается.
– Каков план действий? Как вы думаете уехать отсюда?
– Я поймаю такси на проезжей части.
Она качает головой.
– Нет. Так не пойдет. Я вызову вам машину. Она будет ждать вас у знака на дороге.
– Вы серьезно?
– Конечно, – отвечает Марико, снова вся такая чопорная и правильная. – Я ваша фрейлина. Это мой долг и честь.
30
В 1991 году в Японии провели исследование феномена нейровегетативных реакций на психологический стресс, который приводит к дисфункции левого желудочка сердца. Заболевание получило название кардиомиопатия такоцубо.
Итак, синдром разбитого сердца – это не вымысел.
Полет домой прошел гладко. Когда самолет приземлился, бортпроводница, обаятельно и доброжелательно улыбаясь, пожелала хорошего дня. Выученная речь. Кивнув по привычке, отвечаю:
– Спасибо, но у меня другие планы.
Я устала, хочется рыдать. Как мне хреново. При первой же возможности постараюсь отключиться. К несчастью, я до абсурда эмоциональна. Всплакнула из-за фильмов в самолете. При виде возвращавшейся из медового месяца парочки на глаза навернулись слезы. А когда бортпроводница спросила, чего я хочу – рыбу или салат с козьим сыром и маринованным редисом, я разревелась.
Одиноко бреду по аэропорту. Я привыкла к хмурому Акио, суетящейся Марико и господину Фучигами, рассказывающему об исторических достопримечательностях. Состояние: сжечь-все-дотла. Поэтому все звонки с международных номеров я заблокировала. Связаться со мной могут только мама и БАД.
Спускаюсь на эскалатору. Плечо оттягивает сумка, набитая моими глубокими эмоциональными переживаниями. В следующий раз, когда я узнаю о том, что я принцесса и мне страстно захочется найти отца, то приму разумное решение и убью это желание на корню. Да уж. В следующий раз.
Мама уже ждет меня. Впервые за день улыбаюсь при виде Тамагочи, которого она взяла с собой. Беру его на руки, а он рычит и вырывается. Что ж, отпускаю. И он тут же прячется за мамой.
– Осторожно. Я уверена, что сегодня утром он ел оленьи какашки, – предупреждает мама.
– Он обожает всякое дерьмо.
Глажу Тамагочи по голове, а он кусает меня за руку. Затем, обняв маму, утыкаюсь носом ей в шею. Слезы льются рекой. Я так привыкла кланяться и кивать, что физические прикосновения кажутся чем-то новым и вместе с тем таким долгожданным. Чувствую приятный аромат благовоний и стирального порошка. Как дома. Мир вдруг сразу преображается. По крайней мере, становится чуточку лучше.
Она проводит по волосам, треплет меня за щеки.
– Ох, Зум-Зум. Расскажешь все в машине. А пока – пойдем за вещами.
Обнявшись за плечи, идем к багажной карусели. Я повисла на ней всем телом, отяжелевшим от печали.
Багаж уже ездит по ленте. Нахожу свою сумку и вдруг замечаю ярко-розовую табличку. С возвращением из больницы! Сыпь прошла, ура! Три улыбающиеся девчонки яростно машут. Нура, Хансани и Глори.
– Они сами настояли приехать, – открещивается мама. Она знает, что нет смысла пытаться нас разлучить. То, что собрал сам бог, не разобрать ни одному мужчине (или женщине). – Тебе придется сесть посередине. Будет тесно.