Мне все равно. Я подбегаю к ним и обнимаю каждую.
– А я говорила, что табличка – это перебор, – шепчет Хансани. В начальной школе она отличалась болтливостью. Она верна своим привычкам и не стыдится этого.
Отойдя, смотрю на них по очереди.
– Как же я вас ненавижу. – И, обращаясь к Хансани: – Кроме тебя. Ты потрясная. – И снова прижимаю их.
До дома пять часов езды. Я – главное развлечение и рассказываю им все, вплоть до самых горьких подробностей. Как мы с Акио поначалу возненавидели друг друга. Как развивались отношения с отцом. Как близняшки Грейди на каждом шагу подставляли мне подножки и устроили грандиозный финал, сдав со всеми потрохами мой запретный роман таблоидам. Кустарники за окном сменились сосновым лесом. Пол в машине усыпан фантиками и обертками. Девчонки серьезно подготовились, а у Глори с собой даже бисквит из «Сытого медведя».
– Ты сказала об этом отцу? – спрашивает мама.
Молчу. Конечно, говорила. После свадьбы премьер-министра я пыталась объяснить ему, что близняшки меня подставили, но он отверг мои слова. Приятно? Не очень. Совсем неприятно. Вместо этого говорю:
– Они меня бесят, – и изображаю глупые злые лица близняшек.
– Уверена: любой суд присяжных оправдал бы тебя, – утешает меня Нура.
В зеркале заднего вида вижу мамину улыбку. Хансани сидит впереди. Из нее идеальный второй пилот: жизнерадостная и яркая, она указывает на интересные достопримечательности. Нура и Глори зажали меня, а я и не против. Здорово, как в коконе. С ними ничто не может задеть меня. По крайней мере, могу забыть на время о своих переживаниях.
– Мне уже все равно. – На самом деле нет, но есть вещи посерьезнее, на которые стоит обратить внимание. Мое разбитое сердце, например. – Акио ненавидит меня. Я разрушила его жизнь.
Вот почему он не пришел на встречу. Неудивительно: после всего того, что я натворила. Любовь способна ранить так же легко, как и исцелить.
– Быть может, – осторожно произносит Глори, – тебе нужно дать ему время, чтобы прийти в себя.
Возможно, Глори – скрытый романтик. Я рада, что развод ее родителей не слишком сказался не ней. Она сумеет построить отношения, а вот я…
Я уехала слишком рано? Так просто сдалась?
– Нет, – отвечаю я. Глори не была на моем месте. Она не ждала на тротуаре, глядя на скользящее по небу солнце, с открытым сердцем и обнаженной, избитой душой. – Уже и неважно. Я никогда не была одной из них. В Японии мне не место.
Нура гладит меня по ноге. Откидываю голову назад и закрываю глаза. Не бывает счастливых концов. Сказки – вымысел.
Конец.
31
Прошла неделя. Я сижу в своей комнате. Какое-то время я следила за таблоидами. Они все писали и писали о моем романе, накинувшись, как коршуны, хотя Акио исчез, а я на другом континенте. Не выдержав, я переключилась на низкосортное ТВ и в основном смотрела реалити-шоу. На седьмой день я взахлеб смотрю историю о парне с пятью женами. Жалость к себе побила все рекорды. Да за такое полагается награда! Убеждаю себя, что так и должно быть, что ничего плохого здесь нет. Сама себя обманываю. А еще я не мылась. На улице тепло, а кондиционера нет. Так что обстановка не очень.
Мама неохотно поддерживает мой новый отшельнический образ жизни. Она приносит еду с напитками и проверяет, чтобы жалюзи были открыты, даже когда я шиплю на солнце, как вампир. Заходил Джон. Он принес мне настойку от разбитого сердца и перечную мяту для ароматерапии, чтобы улучшить настроение и повысить уровень энергии.
Залетает Нура. При виде меня в рождественской пижаме, которую я выбрала сегодня, спрашивает:
– Кое-кто забыл, что уже день? – Ее волосы сегодня сияют. Бесит.
Злобно таращусь на нее, молясь о сладком избавлении смертью.
Она принюхивается.
– Сегодня твоя срамная пещера хотя бы пахнет получше. Что это: пачули? Перечная мята?
Перекатываюсь на спину.
– Джонс принес.
– Ты хоть выходила?
– Мама открыла утром окно. – Я не говорю, что целую неделю безвылазно сидела дома. Незачем выходить на улицу. Мир жесток. Через несколько дней вручение дипломов. Мантия и шапочка висят в шкафу. Видимо, придется пойти. Джонс планирует праздничный ужин. Я на тысячу процентов уверена: он просто хочет провести время с мамой. Вижу его насквозь, и даже его безответную любовь. Бедный дурачок. Мне жаль его. Правда.
Жены на экране причитают о том, как подверглись преследованиям за свои убеждения. Закатив глаза, Нура выключает шоу.
– Эй! – холодно вскрикиваю я. – Вообще-то, я смотрела программу.
– Зум-Зум. – Она садится на кровать. – Ты пробила дно.
Поворачиваюсь к ней.
– Я не могу. Просто не могу. Очень больно. – Думаю только о том, что у меня когда-то было. Что я потеряла. Что я сломлена. – Мне казалось, Япония даст ответы на все вопросы. Но я по-прежнему я. Ничего не изменилось. – Зажмуриваюсь. Из уголков глаз просачиваются слезы. За семидневную реалити-шоу-кому я поняла одно: разницы никакой.
Нура ложится рядом, свернувшись клубочком. Мы почти соприкасаемся носами.
– Почему все так плохо? – Ее темные глаза полны беспокойства.
– Ты когда-нибудь чувствовала, будто на земле нет для тебя места? Словно в тебе живут две несовместимые половинки? Я недоамериканка. И недояпонка. – Я надеялась, что поездка в другую страну и знакомство с отцом помогут мне почувствовать себя целой, подскажут, как соединить между собой эти разрозненные части.
Проходит несколько секунд.
– А, ясно. У тебя экзистенциальная дилемма под названием «рожденный в белой Америке человек другой национальности».
– Для нее есть название?
– Наверняка.
– А противоядие какое? – В сердце зарождается крупица надежды.
– Не уверена, что против этого есть лекарство. Некоторые эмоции нужно просто пережить.
– Значит, простого решения не существует?
– Думаю, нет. Прости. Нам всем предстоит выяснить, кто мы и где наше место.
– И где же мое место?
– Ну, я точно не уверена, но думаю, ты неплохо смотришься рядом со мной. И Глори, и Хансани, конечно, тоже. Но со мной лучше всего. Потому что я лучшая. – Нура улыбается. – Это уже кое-что, правда?
Шмыгнув носом, вытираю его о простыню.
– Даже больше, чем кое-что.
– Возвращайся в мир живых, – говорит Нура, беря мои руки в свои и кладя их между нами. – Если и нет ответа на твой вопрос, то мы, вечно сбитые с толку, можем просто быть вместе. Ты нужна нам. – Она кривится. – К тому же тебе нужно постирать простыни. Почему они пахнут кислятиной?
Точно. Несколько дней назад я разлила молоко. Ее побуждения заставили меня задуматься. Нура права: эта деградация не про меня. Мое естественное состояние – быть на солнечной стороне улицы[85]. К тому же мне пора выбираться из трясины реалити-шоу. Я должна сделать этот шаг. Для себя. И для мира. Пора возвращаться на землю живых и приносить пользу обществу. Хотя бы вполсилы.
Мы начинаем с маленьких шагов – разбираем кровать. Нура давится от смеха, когда на пол падают крошки и обертки. Она слишком преувеличивает, спрашивая у мамы, не найдется ли защитного костюма. Так, не заморачиваться.
Мы заряжаем стиральную машинку, как вдруг – в дверь стучат. Я щедро лью средство для стирки в барабан и закрываю люк. Должно сработать.
Снова стук.
– Скорее всего, Джонс, – говорю Нуре, обгоняя ее. Вчера он обещал принести свежего меда. Тамагочи как не в себе несется за мной.
Дверь открывается. Моя челюсть падает. Я так и ахнула.
Нура позади меня резко останавливается.
– Он здесь, – кричит она шепотом. – Азиатский Джордж Клуни. Во плоти.
Я дар речи потеряла. Дыхание перекрыло. Чувствую себя выброшенной на берег рыбой. В дверях, как ни в чем не бывало, стоит мой отец. Наследный принц Японии. Собственной персоной.
32
Он добродушно и приветливо улыбается.
– Я нашел тебя, Изуми-тян, – с поклоном говорит он.
– Что… что вы здесь делаете? – Понюхав туфли, Тамагочи хватает отца за штанину. Нахожу на полу косточку и бросаю в зал. Собака за ней.
– Ты сама пригласила меня, – простодушно отвечает он.
– О боже, – мямлит Нура. – Все, я звоню девчонкам по «ФейсТайму».
– Здравствуй. – Отец поднимает голову, разглядывая стоящую позади меня Нуру. – Я Макото. Или коротко, Мак. Отец Изуми-тян. – И протягивает руку.
Нура мгновенно убирает телефон в карман и отталкивает меня с прохода, что, в общем-то, нетрудно: мои силы на нуле. Она пожимает отцу руку.
– Нура. Моя фамилия Фарзад. Никакой связи с теми Фарзад, что владеют химчисткой.
– Подруга Изуми. Она много рассказывала о тебе. – Нура хихикает. Реально хихикает. И все еще не выпускает руку отца. Так, с этим пора заканчивать. Разъединив их, отпихиваю Нуру бедром. Успокойся, детка.
– Я не ожидала вашего приезда. – Только сейчас замечаю, что моя клетчатая пижама застегнута наискось. Отец, кажется, никогда не видел меня одетой как попало. Как я выгляжу? Хороший вопрос. Отстойно. Просто отвратительно.
– Не ожидала? – Он в недоумении, но делает вид, словно ничего не произошло. Как будто я не поставила его в неловкое положение выдуманным бурным романом. Как будто я не сбежала не попрощавшись. – Я, кажется, приехал чуть раньше вручения аттестатов. Как бы там ни было, я здесь.
Мне нечего сказать.
Нура подталкивает меня, тихо говоря:
– Он здесь.
– Не нужно было, вы не можете… – Тараторю я. Что я пытаюсь сказать ему? – Я и не думала, что вы приедете. Из-за графика. Нельзя брать даже выходные. Вам здесь не место. – Говорить эти слова так же противно, как и слышать их, но моя жизнь разграничена: с одной стороны – Япония, с другой – Америка, а между ними пролегает граница. И эти части никогда не встретятся.
– Разумеется, мое место здесь. Ведь ты здесь, – произносит он, как будто это все объясняет. – Я принес подарок.
Он держит желтую коробочку Tokyo Bananas