Однако большинству из жителей парка Уэно уже нет нужды работать, чтобы содержать кого-то. Нет больше никаких обязанностей – ни перед женой с детьми, ни перед родителями, младшими братьями и сестрами, остается только добыть денег себе на пропитание, и в этом смысле поденная работа представляется уже не настолько привлекательной.
Когда-то у нас были семьи. Были дома. Никто из нас изначально не жил в палатке, кое-как сооруженной из гофрокартона и брезента, никто не хотел стать бездомным. Просто так сложились обстоятельства. Среди нас, например, были те, кто взял займ под необоснованно высокий процент у нечистого на руку ростовщика и не смог расплатиться, так что пришлось бежать из дома под покровом ночи. Другие попадали в тюрьму, украв деньги или избив человека, потом выходили на свободу, но так и не могли вернуться к своим семьям. Некоторые, потеряв работу, лишились и дома – жены бросали их, забирая с собой детей и отнимая все имущество, и, впав в отчаяние, они предавались выпивке и азартным играм. Сколько я видел таких бездомных мужчин лет сорока-пятидесяти в пиджаках – они все продолжали ходить в службу занятости в надежде отыскать местечко себе по душе, но ничего не получалось, и они погружались в апатию, становясь больше похожими не на людей, а на пустые скорлупки цикад.
Конечно, выбраться можно из всякой ямы, но вот если соскользнул с отвесного обрыва – как ни крути, а твердо стоять на ногах в жизни уже не выйдет. И падение остановит лишь смерть. Тем не менее до этого нужно еще дожить, а значит, приходится перебиваться какими-никакими заработками.
Например, осенью можно собирать опавшие с деревьев плоды гинкго, мыть, просушивать на циновках и продавать.
Можно порыться в мусорных баках у станции – в магазине подержанных книг старые журналы с мангой и еженедельники пойдут по нескольку десятков иен за штуку. При этом гораздо лучше идут не серьезные издания, а те журнальчики, на обложках которых напечатаны фотографии симпатичных девиц в купальниках или нижнем белье. Некоторые из бездомных устраивали собственные импровизированные книжные лавки, раскладывая журналы на полотнище брезента для продажи. Рассказывали, впрочем, что к таким частенько являлись парни из местных банд якудза, требуя отдать часть выручки, а иногда на горе-торговцев нападали свои же – другие бездомные, при этом дело часто доходило до драки, а бывало и такое, что несчастного сбрасывали на железнодорожные пути, где его сбивала электричка. Если какая-то вещь задерживалась в наших руках больше чем на час, вероятность лишиться ее тем или иным способом резко возрастала, поэтому мы жили в постоянном беспокойстве и страхе.
В этой связи гораздо более выгодно было зарабатывать на алюминиевых банках – собрал и в тот же день получил за них деньги. Взяв с собой многоразовые полиэтиленовые пакеты, мы отправлялись добывать банки по обочинам дорожек, на газонах и в мусорных баках. В пунктах приема, куда мы их приносили, за одну банку давали две иены, за сто выходило двести иен, чтобы заработать тысячу – нужно было собрать пятьсот, две тысячи – тысячу банок…
Я поселился в парке Уэно, когда мне было шестьдесят семь. Не помню, сколько раз с тех пор я видел бронзовую статую Сайго Такамори. Он, как обычно, стоит, повернувшись к торговой улочке Амэёко, и глазеет на здание универмага «Маруи». В правой руке у него собачий поводок, а левой он сжимает ножны от короткого меча, и все-таки кажется, что именно правая напряжена больше.
Сбоку от статуи растет эритрина, южноамериканское деревце – символ префектуры Кагосима. Красные лепестки его цветов усыпают все вокруг. Конусообразные цветки эритрины на кончиках веток чем-то похожи на цветы хаги, но в отличие от последних с их пастельного оттенка белыми и пурпурными лепестками, облетающими от малейшего ветерка или дождя, опавшие лепестки эритрины напоминали капли крови на циновке.
Напротив эритрины находится могила воинов сёгуната Токугава – Сёгитай, сражавшихся с императорскими войсками.
Об этом мне рассказал Сигэ.
– Изначально статую собирались установить на площади перед Императорским дворцом, но потом начались все эти разговоры, что, мол, нечего там делать этому памятнику – Сайго Такамори ведь выступил против императора в ходе Сацумского восстания. В итоге решили поставить статую в парке Уэно. Еще и изобразили его не в военной форме, а в гражданском.
Странное все-таки здесь местечко. Вот Сайго Такамори, за спиной его – могила Сёгитай, а ровно в пяти минутах отсюда – храм Киёмидзу Каннон, где хранятся ядра, которыми стреляли в битве при Уэно войска клана Набэсима, выступавшие на стороне императора.
Сёгитай – это воинское объединение, поддерживавшее правительство Токугава и лично сёгуна Ёсинобу. На первом собрании присутствовало всего семнадцать человек, а уже через три месяца их количество достигло двух тысяч. Их штаб находился тут, в Уэно.
Жители Эдо всячески поддерживали Сёгитай – так, девушки из «веселого квартала» Ёсивара презрительно звали воинов из Сацумы и Нагато[63], воевавших на стороне императора, «деревенщиной», недостойной их внимания, в отличие от самураев Сёгитай.
В тот момент, когда замок Эдо был сдан без боя и сёгун Ёсинобу покинул столицу, воины Сёгитай окончательно пали духом. А тут подоспели и выдвинувшиеся от Уэно-Хирокодзи главные силы императорской армии, по преимуществу состоявшие из самураев провинций Сацума и Сётю[64] под предводительством Сайго Такамори.
Чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону, но исход сражения в конечном итоге решили пушки Армстронга[65], установленные войсками клана Набэсима на территории современного кампуса Хонго Токийского университета. Снаряды перелетели через пруд Синобадзу и попали точно в храм Киёмидзу Каннон, где скрывались самураи Сёгитай. Теперь оба снаряда вместе с цветной гравюрой, изображающей те события, выставлены на территории храма, вот только все дело в том, что ни один из них так и не разорвался. Потом даже ходили байки про воинов Сёгитай, которые, завидев летевшие в них снаряды, с криками разбегались сломя голову.
На гравюре изображен охваченный огнем сражения холм Уэно, но в действительности все было не совсем так. Императорские войска желали буквально стереть это место с лица земли – слишком прочно обосновался тут сёгунат Токугава, поэтому они запаслись маслом в лавках на Хирокодзи и с помощью него устроили пожар, в котором сгорел, в том числе, и ни в чем не повинный храм Канъэй-дзи.
Говорят, тела воинов Сёгитай не убрали с холма Уэно, даже когда пошел дождь и пожар прекратился. Не выдержав этого зрелища, монах Буцума из храма Энцу-дзи, что у Минами-Сэндзю, и храбрец Микавая Кодзабуро, рискуя собственными жизнями, выкопали на холме могилы и предали земле останки двухсот шестидесяти шести человек.
В тот же год отряды молодых самураев Бяккотай – «Белых тигров» – воевали в Айдзу[66]. На северо-востоке страны возник так называемый «Северный союз», противоборствующий императору, и «Белые тигры» сражались на его стороне, но императорская армия превосходила их численностью, так что в конечном итоге после месячной осады замок Цуруга пал.
Меньше чем через десять лет в Кагосиме, на родине Сайго Такамори, поднимется антиправительственное восстание, которое закончится самоубийством его предводителя в пещере горы Сирояма.
Вот как получается – сначала Сайго Такамори уничтожил Сёгитай и воинов Айдзу, а затем сам стал мятежником, погибшим в столкновении с императорскими войсками. А теперь его статуя и могила самураев Сёгитай оказались рядышком тут, в парке Уэно. Что это – случайность или насмешка судьбы?
Ты, Кадзу, ведь из Фукусимы? Изначально, в эпоху Эдо, вся эта территория, на которой сейчас располагается парк, принадлежала храму Канъэй-дзи. А основал Канъэй-дзи монах по имени Тэнкай, который происходил из города Такада, что в Айдзу. За храмом Киёмидзу Каннон находится пагода, в которой хранится прядь его волос. Тэнкай посадил в Уэно сакуру с горы Ёсино в Наре – интересно, кстати, что сорт, который мы называем сегодня «вишней Ёсино», возник только в последние годы правления сёгуната Токугава. Так вот, монахи Канъэй-дзи захотели восстановить прежний вид парка и обратились к другим храмам, чтобы те поделились с ними веточками сакуры, с помощью которых можно было бы привить старые деревья. На главной дорожке высажена как раз та самая сакура с горы Ёсино, а вот у входа в художественный музей – «плакучая вишня» из поселка Михару в Фукусиме. Сбоку от музея природы и науки стоит памятник микробиологу Ногути Хидэё – он ведь тоже из Фукусимы, из деревеньки Инавасиро.
Именно в этом месте в парк проникает наибольшее количество звуков извне. Подталкивая вперед нагруженный мусорными мешками с алюминиевыми банками или старыми журналами велосипед, я частенько останавливался у памятника Сайго Такамори и закрывал глаза.
Вот едут машины… тарахтят двигатели… визжат тормоза… шины шуршат по асфальту… а вот взлетает вертолет…
С закрытыми глазами мне казалось, что звуки будто отделяются от своих источников и взмывают ввысь, так что я переставал понимать, приближаются ли они ко мне или это я двигаюсь по направлению к ним – я чувствовал только, что бесследно растворяюсь в небе вместе с ними.
Тот звук…
В ушах засвистел прорезанный прибывающей электричкой воздух; вот одни люди вышли, другие зашли, состав снова тронулся и уже скрылся из виду, но скрежет металла и стук колес все еще отдаются беспорядочной какофонией звуков в голове… Страшный грохот… кажется, сейчас разорвутся барабанные перепонки, я съеживаюсь всем телом… лязганье, гудок, еще гудок… дыхание сбивается, во рту пересохло… гул затихает…
Я засунул дрожащую руку в карман куртки и достал несколько мелких монеток, чтобы купить газировки в автомате. Лишь после того, как я залпом осушил напиток, страх ушел, а перед глазами вновь была обыкновенная станция с ее повседневной размеренной жизнью.