Воробьи, сидевшие на фонаре, уже разлетелись. Я навеки застрял в сегодняшнем дне, и, кем бы я ни был в итоге, мне ужасно хотелось встретиться взглядом хоть с кем-нибудь, пусть даже не с человеком, а с птичкой…
Прямо под фонарем лежал джутовый мешок, рядом с ним – кучка опавших листьев. Осталось лишь смести их в совок и вытряхнуть в мешок, но я не вижу ни метелки, ни совка, ни единой души, никого, никого, никого…
Нет, здесь все-таки кто-то есть. По краям круглой площади стояли три каменные скамьи, и по форме, и по величине больше напоминавшие саркофаги, а на одной из них лежал лицом вверх лысеющий мужчина. Он был одет в фиолетовый свитшот и бежевые брюки, скамейку под собой застелил газетой, а сверху накрылся зеленым джемпером. Руки, сплетенные в замок, покоились на его животе, ноги в черных ботинках аккуратно прижаты друг к другу, точно связанные веревкой. Лицо неподвижно – не дернутся ни веко, ни кадык, ни губы. Дыхания тоже не слышно – быть может, он уже мертв? Даже если так, то прошло совсем немного времени…
У ног мужчины стоит полупрозрачный девяностолитровый пакет для мусора, набитый алюминиевыми банками. Штук триста, не меньше, а это шестьсот иен. На эти деньги можно и в баню сходить или душ принять в манга-кафе[74] или интернет-клубе, можно поесть горячего риса с говядиной в «Ёсиноя» или выпить где-нибудь кофе.
Правда, просто так у вас эти банки никто не примет. Каждую нужно расплющить молотком. Зимой руки при этом коченели, даже если надеть рабочие перчатки, а летом одежда пропитывалась отвратительными запахами остатков сока и энергетических напитков из банок.
Одет мужчина был настолько прилично, что обычный человек и не догадался бы, что он живет на улице. Но для меня, в свое время профессионально занимавшегося сбором банок, было очевидно, что спавший мертвым сном на каменной скамейке был бездомным.
Сигэ тоже всегда следил за собой.
Когда же это было – кажется, зимой, стояли холода – толкая перед собой велосипед, я возвращался в палаточный городок после того, как целый день собирал банки и старые журналы, и тут Сигэ, сроду не пивший, пригласил меня к себе пропустить по стаканчику.
Я открыл дверь из фанеры, внизу которой была вырезан проход для кота, снял ботинки и, извинившись за вторжение, прошел внутрь. В чужой палатке я оказался впервые.
– Тесновато у меня тут, ну да ничего, проходи, – с не свойственным ему смущением произнес Сигэ, поглаживая своего любимца Эмиля по голове и спине. Кажется, он тоже впервые принимал кого-то у себя. Эмиль блаженствовал – хвост трубой, да еще и громко мурлыкал.
На стене висели часы, узкое длинное зеркало и даже календарь с красными и синими кружками и пометками – сразу понятно, что Сигэ – человек пунктуальный, раньше, наверное, работал в какой-нибудь администрации или школе.
– Похолодало что-то, так что давай по тепленькому, – сказал Сигэ, ставя на газовую плитку кастрюлю и наполняя ее водой из пластиковой бутылки. Потом он поставил туда две банки саке «One Cup Ozeki»[75].
Полка была забита книгами, которые он подобрал на улице. Из-за того, что в палатке было темно – свет исходил лишь от фонаря, висевшего под потолком, я не смог прочитать их названий. Впрочем, они все равно вряд ли бы мне о чем-то сказали.
– Прости, из закуски только это. – Сигэ высыпал на тарелку арахис и сушеных каракатиц. – Говорят, что котам нельзя давать сушеных каракатиц – откажут лапки, и это не просто суеверие, – добавил он, обращаясь к Эмилю, который терся о край столика. – В морепродуктах, таких как кальмары или моллюски, содержится энзим, расщепляющий витамин В1, поэтому, если есть их в больших количествах, может возникнуть дефицит витамина В1 и вследствие этого развиться нарушение координации движения. При нагревании этот энзим перестает действовать, но каракатица, ко всему прочему, впитывает воду в желудке и набухает, увеличиваясь в десять раз, так что ее трудно переварить. Она может вызывать рвоту, резкое вздутие живота и желудочные боли. А тебе, Эмиль, я дам кое-что по-настоящему вкусное, – закончил Сигэ, доставая из висевшей под потолком продуктовой корзинки сухой корм и баночку консервов из тунца. Не успел он открыть их и перемешать, как кот тут же набросился на еду.
– Гляди, с каким аппетитом лижет. От одного этого зрелища уже чувствуешь себя сытым. Эмиль у нас в доме главный. Как появляются деньги, я перво-наперво покупаю корм для него, а уж потом на оставшиеся беру что-нибудь и себе. Двум людям в этой палатке было бы тесно, зато для человека с котом она в самый раз.
Пока мы разглядывали Эмиля, закипела вода, и Сигэ, суетясь, попытался вытащить банки, но было слишком горячо – голыми руками не возьмешь.
– Говорят, лучшая температура для саке – от тридцати до тридцати пяти градусов, но наше точно гораздо горячее – лишь бы рот не обжечь, – заметил Сигэ. Он надел рабочие перчатки и, достав банки, снял с них крышки. – Что ж, давай выпьем.
– Спасибо! И правда, давай.
Я натянул рукав свитера на пальцы, чтобы не обжечься, и взял банку. Мой взгляд упал на обратную сторону синей упаковки, где было изображено деревце-бонсай. Я сделал глоток.
– Ай, горячо! – воскликнул Сигэ.
– Как раз согреемся, в такую-то холодрыгу.
Я не стал говорить ему, что не пью.
Когда наши банки опустели примерно наполовину – теперь на упаковке стала видна надпись «A Cup of Happiness»[76], до отвала наевшийся и вылизавший шерсть Эмиль забрался к Сигэ на колени и свернулся клубочком.
Сигэ молча гладил кота. Он будто хотел заговорить, но не мог найти подходящие слова. Лицо у него раскраснелось – похоже, он тоже выпивал не часто.
– Сегодня у моего сына день рождения. Тридцать два года исполняется. Единственный ребенок, поздно родился – нам уже по сорок было…
Я ждал, пока он продолжит – пауза затянулась. Страшно было оказаться в ограниченном пространстве палатки лицом к лицу с человеком, который совершенно по-другому прожил свои семьдесят два года. Я бросил взгляд в один из углов, где висели сковородка, деревянная ложка, палочки для еды и кастрюля – что-то вроде импровизированной кухни, потом посмотрел в окно, вырезанное из картонной коробки, и отхлебнул еще саке, которое к тому времени стало уже гораздо прохладнее.
– Когда я ушел, ему было всего десять. Теперь-то, наверное, он уже и семьей обзавелся, может, даже свои дети есть… – наконец нарушил молчание Сигэ, будто не делая шаг вперед, а, наоборот, отступая назад. – Я сбежал, потому что совершил ошибку и больше не мог спокойно расхаживать по этой земле, глядя людям в глаза. Уверен, жене с сыном тоже нелегко было – наверняка много разговоров за спиной ходило. – Сигэ прищурился, и мне показалось, что он как будто резко постарел.
Банка с саке опустела еще до того, как он договорил. Без алкоголя я почувствовал себя ужасно беспомощным, словно голым, вот только открывать свою душу нараспашку мне не хотелось – я не спешил рассказывать Сигэ, что тоже родился в восьмом году Сёва, что мне, как и ему, семьдесят два и что моему сыну, если бы он остался жив, сейчас было бы сорок пять.
Я лишь пытался не допустить того, чтобы опьянение накрыло меня волной печали.
Преследовавшие меня воспоминания прошлого я убрал в дальний ящик. А запечатало его время. Снимать печать с ящика ни в коем случае нельзя. А если откроешь его – прошлое тут же утянет на дно.
– Думаю, они оба обижены на меня. Вот только не им одним я доставил неприятности… – Голос его звучал вяло, беспомощно, будто он бредил – совсем не похоже на Сигэ. – И даже после смерти я не смогу вернуться домой. Я об этом позаботился – уничтожил все, что хоть как-то может помочь установить мою личность, а то ведь непременно свяжутся с моей семьей. Когда я умру, меня похоронят где-нибудь в безымянной могиле. – Закончив, он шумно выдохнул. – Говорят, завтра в Канто придет тайфун. – Он выпрямился и продолжил как ни в чем не бывало, в своей обычной манере: – Ты куда-нибудь собирался, Кадзу?
– Нет. Хотел у себя посидеть, – ответил я под стать ему, тоже расправив плечи.
Тогда он позвал меня сходить в библиотеку. Если двигаться по улице Сёва-доори до квартала Ирия, а потом по Кототой-доори в сторону реки Сумида, окажешься перед центральной районной библиотекой Тайто. Там можно читать книги и журналы, в отделе аудио- и видеоматериалов – брать кассеты, пластинки и наушники, а еще на полках полно литературы по истории родного края и культуре. Сигэ объяснил, что даже если остаться там на целый день, с девяти утра и до восьми вечера, никто ничего не скажет, но меня смутило то, с каким исступлением его длинные пальцы сжали опустевшую банку из-под саке, и я, ответив, что не силен в грамоте, отказался и вышел из палатки наружу.
Наверное, Сигэ нуждался в ком-то. Ему просто необходим был слушатель. Если бы я задал вопрос, он рассказал бы все. Например, о той ошибке, что он совершил. А если бы я сделал вид, что мы друг другу не чужие люди и я готов его выслушать, да еще и под баночку-другую разогретого «One Cup Ozeki»… это могло посеять ростки дружбы между нами, вот только когда кто-то доверяет вам свой секрет, он и от вас ждет того же. И секрет – это не обязательно то, что мы пытаемся скрыть. Некоторые вещи становятся секретом, когда мы решаем больше о них не говорить.
Всю свою жизнь я только и думал что о людях, которых со мной не было. Не было рядом. Не было больше на этой земле. И я не мог говорить о них с теми, кто все еще оставался здесь – даже с моими родными. Как будто так груз воспоминаний упадет с плеч, а мне этого не хотелось. Не хотелось предавать свои секреты.
Через месяц после того, как мы с Сигэ пили «One Cup Ozeki» в его палатке, меня не стало.
Интересно, его это расстроило?
Вот пожилая женщина с копной белоснежных волос, похожих на птичье гнездо, говорит с кем-то у палаточного городка, затягиваясь сигаретой «Хай-лайт». О том, что Сигэ замерз насмерть…