– Семь часов, – со стоном выдавил я, поворачиваясь к Сэцуко.
Ночное бдение, похороны, прощание, вынос гроба, кремация, собирание праха, возвращение останков, некролог, визиты к соседям и в храм Сёэн-дзи, процедуры по возвращению страховки и отмены пенсионных выплат, разбор вещей, поминальная служба сорок девятого дня, установка урны с прахом… Я был словно не в себе и все-таки продолжал заниматься этими делами, одним за другим, пока наконец все, что было связано со смертью Сэцуко, не было улажено.
Подняв крышку под могильной плитой, под которой скрывался наш семейный склеп, я отодвинул подальше урны с прахом родителей и поставил вперед те, в которых покоились останки Коити и Сэцуко. В этот момент над головой у меня раздался громкий стрекот – цикада сидела где-то в ветвях сосны.
Первая песня цикады Кемпфера – они всегда появляются, когда подходит к концу сезон дождей.
– Мне почему-то кажется, что я умру, когда запоют цикады.
Я вспомнил, как за несколько дней до своей кончины Сэцуко произнесла это, складывая белье после стирки. Повалившись на колени и упершись ладонями в пол, я зарыдал. Молила ли она о помощи… А если бы я сразу вызвал «Скорую» – спасли бы они ее?.. Но я был пьян и спал без задних ног, пока рядом умирала Сэцуко. Я все равно что убил ее.
После службы, которую провел настоятель Сёэн-дзи, я как главный распорядитель похорон первым подошел возжечь благовония, а вслед за мной потянулись остальные. На этом церемония установки урны в могилу и завершилась.
– Как ни прискорбно это сознавать, но мертвых нам не вернуть. Но давайте думать о хорошем. Сэцуко была так счастлива эти последние семь лет, которые вы провели в тесном семейном кругу – точно в медовый месяц, – попытался утешить меня Садао, старший брат Сэцуко. Но я все прокручивал в голове слова, сказанные мне матерью на похоронах Коити. Что поделать, не везет тебе…
Сэцуко, конечно, иногда жаловалась на боли в пояснице или в ногах, но в целом отличалась отменным здоровьем и никогда не сидела без дела. И вот она умерла в шестьдесят пять… Почему это случилось с нами?.. Якорь гнева потонул где-то глубоко в моей душе, и я больше не мог плакать.
Ёко волновалась за меня, поэтому моя внучка Мари, работавшая медсестрой в ветеринарной клинике в Харамати, стала периодически навещать меня. В конце концов, она тоже начала переживать за мое состояние, поэтому выехала из своей старой квартиры и перебралась ко мне.
Она привезла с собой пса по кличке Котаро. Небольшой, с длинным телом и мордочкой, коричневый Котаро много лаял. Мари рассказала, что кто-то оставил его на цепи у забора ветеринарной клиники. Она написала объявление и повесила на доску в клинике, но Котаро так никто и не забрал, поэтому Мари оставила его у себя.
Мари – славная девчонка. Каждое утро она жарила для меня тосты, готовила глазунью или яйца с ветчиной. Мне нравилось наблюдать, как она поворачивается и со смехом обращается к Котаро, сидевшему у ее ног в ожидании чего-нибудь вкусненького. В семь часов утра она сажала пса на пассажирское сиденье своей машины и выезжала в Харамати по государственной трассе номер шесть. Частенько она возвращалась уже в ночи, так что обедал и ужинал я в одиночестве. Готовка и стирка не вызывала у меня трудностей – все благодаря годам, прожитым в общежитии для рабочих. Вот только после первого с кончины Сэцуко О-бона я перестал нормально спать. И сын, и жена умерли во сне… По ночам, когда я лежал в постели, я чувствовал, как холодеет мое тело, как слюна становится клейкой, как во рту появляется кислый привкус. Нервы, пронизывающие меня изнутри, были натянуты до предела, и сна не было ни в одном глазу. Заметив, что руки у меня немеют, я закрыл глаза и попытался выровнять дыхание, но мне вдруг стало страшно. Я боялся не призраков. Не смерти, не того, что умру сам. Я боялся жить, не зная, когда именно все закончится. Я не мог больше ни сопротивляться тяготам, что обрушились на меня, ни терпеть их.
Утром шел дождь.
– Духота какая! – Мари приоткрыла окно с проволочной сеткой, и в комнату вместе со стуком капель влетел порыв влажного ветра. Вдыхая запахи дождя, я ел приготовленные Мари тосты и яичницу-болтунью. Потом я проводил их с Котаро до порога. Я подумал, что не должна молодая девчонка двадцати одного года быть привязана к дому своего престарелого деда.
«Прости, что исчезаю так внезапно. Я еду в Токио. Домой больше не вернусь. Пожалуйста, не ищи меня. Спасибо, что всегда готовила для меня вкусные завтраки».
Такую записку я оставил для Мари. Я достал из шкафа черную дорожную сумку, с которой когда-то ездил на заработки, и положил в нее кое-какие личные вещи.
На станции Касима я сел на линию Дзёбан, а вышел на конечной – на вокзале Уэно. Когда я оказался на улице, пройдя через выход к парку, там тоже лил дождь. Зеленый сигнал на светофоре начал мигать, поэтому я не стал раскрывать зонтик и двинулся вперед по пешеходному переходу. Посреди дороги я поднял голову и вгляделся в ночное небо. Крупные капли падали вниз, и мои дрожащие веки стали влажными. Я намеревался провести эту ночь под крышей концертного зала «Токио бунка кайкан», но, прислушиваясь к мерному стуку капель, почувствовал, как подступают усталость и сон. Я заснул, подложив под голову сумку.
Впервые в жизни я ночевал на улице.
Роза Мультифлора карнеа, махровые бутоны телесного оттенка… Розовые цветки, похожие на колокольчики, которыми звенят дети на школьных концертах, распускаются кучками, венчики свисают под их тяжестью…
Роза Пимпинеллифолия флоре вариегато, кровохлебка с серебряной монеты в сто экю[83]… Горделиво вытягиваются наверх ее узкие венчики, густо усыпанные черными шипами, похожими на волоски на теле гусеницы, а над ними возвышаются пестики с тычинками. Какие-то из однослойных лепестков – белые, а другая половина – темно-красные, будто запачканные кровью…
Роза думеторум, образующая заросли… Пять лепестков бледного абрикосового оттенка в форме сердечка похожи на крылья бабочки, только что выбравшейся из кокона и готовой взлететь…
Все розы были изображены на простом светлом фоне. Цветут они в саду или в горшке? Стоит ли на улице хорошая погода или небо затянуто облаками, а быть может, и вовсе идет дождь? Утро это, день или ночь? На дворе весна, лето или осень? Непонятно было, в какое время и где находятся эти цветы. Редуте, художник, который создал эти картины, умер больше ста семидесяти лет назад. Розовые кусты, которые он зарисовывал, тоже, наверное, уже погибли. Когда-то где-то цвели розы. Когда-то где-то жил один художник. Теперь розы цветут здесь, на этих листах бумаги, вырванные из реальности, точно фантастические цветы, которым не место в нашем мире.
– Я недавно заглянула в тот ресторанчик, где подают говяжье рагу, а он не работал!
– Так по вторникам там выходной.
– Давай как-нибудь сходим к ним на «легкий завтрак»?
– Может, прямо сегодня?
– Прости, сегодня не могу. Мужу не нравится, когда я хожу по кафе без него.
– А мой может и в одиночку спокойно поесть. Я просто звоню ему и предупреждаю.
– С моим такое не пройдет. Я даже когда на работу ходила, каждый день готовила для него бэнто.
– Ну и ну. Что ж, пора нам идти. Нужно ведь еще за покупками заглянуть.
– У нас дома холодильник забит, так что не надо ничего. Впрочем, ты права, пора.
– Ладно, идем.
Две женщины, направившиеся к выходу, были примерно того же возраста, что и Сэцуко, когда она умерла.
Погода опять испортилась. Или, может, солнце просто спряталось за тучу?.. На улице становилось все темнее. Женщины скрылись за поворотом, и внезапно передо мной простерся бескрайний и бесцельный пейзаж.
Сегодня – это все еще сегодня, и завтра пока не настало. Прошлое пряталось в сегодняшнем дне и было гораздо длиннее его… Мне казалось, что я прислушиваюсь, пытаясь уловить отзвуки прошлого, и одновременно затыкаю уши, не желая ничего слышать…
Вдруг до меня доносится чей-то вздох.
Знакомый вздох.
Мужчина лет пятидесяти, редкая птица среди бездомных, рассказывает историю своей жизни, периодически срываясь на плач:
– Окончив университет, я устроился на работу в агентство недвижимости. Один за другим я заключал контракты на дома для отдыха стоимостью около ста миллионов иен каждый, так что в месяц у меня выходило порой больше восьмисот тысяч – это зарплата плюс комиссионные. И все это рухнуло в одночасье. Не прошло и трех лет с того момента, как лопнул пузырь, а наша контора обанкротилась, и меня выставили за дверь, выплатив какие-то жалкие двадцать процентов, положенных по закону. Я даже кредиты закрыть не смог. Если бы я только знал, что так выйдет, я бы сразу согласился на любое предложение по работе, которое только попалось бы мне чем раньше, тем лучше, перешел бы на другую должность. Но вместо этого я продолжал быть верен своей фирме, говорил, мол, это всего лишь экономический спад, что долго это не продлится – и эти заблуждения в итоге меня сгубили. Я буквально упал на самое дно. Наверное, я бы смог подняться, если бы жена поддержала меня, но она тут же потребовала развода. Швырнула в меня бумагами – будто гром среди ясного неба. Я чувствовал себя так, словно меня вдруг искусал любимый пес. Не зная, что тут еще сказать, я молча приложил свою печать к заявлению. Впрочем, мне кажется, отношения наши испортились еще задолго до пузыря. В будни я по рабочим делам мотался по Гиндзе и Роппонги, а в выходные играл в гольф с клиентами, короче, изо всех сил пренебрегал семейными обязательствами, за что и поплатился. Жена моя бывшая стюардесса, очень красивая женщина. И ко всему ужасно гордая. На свадьбе все только и говорили, какая мы красивая пара. Церемония проходила в банкетном зале отеля «Окура», присутствовали сто восемьдесят гостей. Тогда я был на пике своих возможностей…
В общем, я все пытаюсь осмыслить тот момент, когда энергия внутри меня иссякла. Разве я мог подумать, что стану бездомным?.. Что прохожие будут брезгливо смотреть на меня?.. Я пал так низко… Что же, я так и умру на улице?.. – Он то замолкал, вздыхая, то опять продолжал говорить хнычущим голосом.