тенными гостями, пролегал мимо стадиона имени Масаоки Сики, но администрация заставляла бездомных убирать палатки даже в тех уголках парка, которые никак не просматривались с этого маршрута. Наверное, истинная причина происходящего состояла в том, что под предлогом визита императорской семьи городское правление Токио, всерьез нацелившееся на проведение очередной Олимпиады, решило навсегда выставить с территории парка проживавших здесь бездомных в количестве более пятисот человек. Лишним доказательством служил следующий факт: даже когда гости уезжали обратно в Императорский дворец или в поместье в Акасаке, палатки нельзя было ставить еще в течение нескольких часов, а ночью, когда мы возвращались, обнаруживали на месте палаток все новые таблички, ограждения и клумбы, призванные окончательно изгнать нас из парка на улицы… И тем не менее, даже зная, чем все кончится, каждый раз, когда приезжал кто-то из императорской семьи, я вынужден был в любую погоду, будь то дождь, снег или тайфун, собирать свою палатку и покидать парк.
– Императорские визиты бывают трех видов, – как-то объяснил мне Сигэ. – Когда приезжает Его Императорское Величество, его супруга и наследный принц, или когда они появляются все вместе. Эмиль, я напишу петицию, сможешь передать ее императору, когда подъедет его черный автомобиль? «Нижайше прошу Вашей аудиенции! Нижайше прошу Вашей аудиенции!». Ты ведь кот, Эмиль, так что полиция тебя не схватит. Как там Танака Сёдзо[91] писал? «Не извольте отказать в моей скромной просьбе. Прошу, рассудите мое дело мудро и милосердно. Если Вы прислушаетесь к моим отчаянным мольбам, я буду тронут до глубины души. Ноябрь восемнадцатого года Хэйсэй, простирающийся ниц перед Вами верноподданный Эмиль», – проговорил Сигэ, почесывая мордочку кота. Тот приподнялся на задние лапы и ткнулся ртом в его пальцы.
Нас не уведомляли о том, кто именно из императорской семьи собирается посетить парк. Иногда приезжали Его Императорское Величество с императрицей, в другие дни – наследный принц со своей женой, периодически появлялся его младший брат Фумихито с супругой, изредка в Уэно бывали и другие члены императорской семьи. Самое раннее, когда мы узнавали о визите благодаря развешанным у палаток объявлениям администрации парка насчет «специальной уборки», было за неделю до приезда гостей, а однажды нас и вовсе оповестили всего за два дня.
Если не прерываться на отдых, палатку можно разобрать и унести за два часа, а вот на то, чтобы установить ее обратно, уходит полдня… И мало того, что это отнимало кучу времени и сил – когда я снимал брезент и разбирал сделанные из картона и фанеры стены и крышу, все мои вещи выглядели словно груда мусора. Ужасное ощущение. Все, из чего была сделана моя палатка – и синий брезент, и картон, кто-то однажды выбросил за ненадобностью, поэтому, наверное, неудивительно, что с жилищем, построенным из таких материалов, происходит подобное…
В тот день я начал собираться в шесть утра. Где-то в начале девятого я наконец прикрыл сложенные в тележку вещи куском брезента от дождя и прикрепил на них бирку с номером СУ 7.
Сухой светлый участок, на котором стояла палатка, вскоре почернел под дождем. Убедившись, что теперь он ничем не отличается от остальной территории вокруг, я раскрыл зонтик и зашагал прочь.
Я все еще не решил, куда пойду. В дождливые дни зимней «охоты на ведьм» те из нас, кому позволяли средства, могли принять душ и поспать в манга-кафе или капсульном отеле, отправиться в сауну и провести там целый день – как будто у них выходной. Еще можно было спрятать ценные вещи в камере хранения на станции или в зале игровых автоматов – там это бесплатно – и кататься целый день по линии Яманотэ. В часы, когда в электричках мало пассажиров, можно поспать в теплом вагоне или пособирать журналы с багажных полок и из мусорных баков на станциях…
Но в тот день я чувствовал себя неважно. Это продолжалось уже несколько дней кряду – болели живот и спина, и я уже начал думать, что подхватил что-то серьезное. Я не готов был бродить под дождем. Мне хотелось спрятаться под одеялом, как гусеница бабочки-мешочницы сворачивается в клубок в своем коконе.
Несмотря на то, что я раскрыл зонт, косой дождь хлестал меня по лицу и плечам. Капли стекали по векам, и я плохо видел перед собой. Дыша ртом, точно собака, я попытался вытереть лицо рукавом пальто, но он тоже уже промок. Вода текла вниз по шее и спине, одежда стала сырой. По спине пробежал холодок, а затем я почувствовал, как начинает подступать головная боль. Нестерпимо хотелось в туалет. Я напряг все мышцы, чтобы не пошатнуться и не упасть, покрепче сжал зонтик и потихоньку двинулся к общественной уборной.
Справив нужду, я взглянул на свое отражение в зеркале, висевшем над умывальником, хоть и не собирался этого делать. Мокрые волосы прилипли к голове, и я заметил, что в районе лба и макушки появились залысины, а немногочисленные оставшиеся волоски почти все седые. Я постарел – и это видно не только по волосам, но ощущается по всему телу. Раньше я бы не дрожал от такого холода. И когда в двенадцать лет я отправился на заработки в порт Онахама, и когда жил на судне, и когда трудился на строительстве олимпийских объектов в Токио – ни разу я не замерзал настолько, чтобы не мог как следует взять рыболовную сеть или мотыгу…
Под мокрым пальто меня начала бить мелкая дрожь. Я поднял воротник и поправил пуговицы спереди. Дрожь не унималась. Чтобы отвлечься, я принялся переступать с ноги на ногу и тут услышал хлюпанье. Я понял, что ботинки мои тоже промокли. В канаву я не падал, так что, похоже, это прохудилась подошва…
Когда я вышел из уборной, дождь все еще лил, но небо как будто стало немного светлее.
Бездомный в прозрачном дождевике, купленном в круглосуточном магазинчике, двумя руками толкает тележку, набитую всяким хламом, к обозначенному администрацией месту для хранения личных вещей.
Уборщик в зеленой униформе нагнулся над лужей и, подняв какой-то мусор, положил его в пластиковый пакет.
Со стороны станции Уэно идет молодежь с рюкзаками и музыкальными инструментами в чехлах за спиной. Спрятавшись под зонтиками, они слушают музыку, разговаривают и смеются, приближаясь друг к другу… Наверное, это студенты Токийского университета искусств – если идти по главной дорожке парка Уэно, он будет немного в стороне от Токийского городского художественного музея.
Мужчина едет по парку на велосипеде, держа в одной руке зонт… Женщина гуляет с собакой под дождем. Одетая под стать хозяйке в красный дождевик и шапочку собака, мелкими шажками огибавшая лужи, была точь-в-точь похожа на Котаро, пса моей внучки Мари. Кстати, мы называли его полным именем, только когда ругали, а обычно обращались к нему просто «Кота».
– Кота, сидеть!.. Лапу… Нет, милый мой, хочешь добавки – постарайся!.. Лапу… Молодец!.. В «Контику» в Харамати отличные котлеты делают, правда, Кота?
– Дедуль, ему нельзя жареное! Лапки у такс короткие, так что при наборе веса у них бывает межпозвоночная грыжа. Надо следить за его весом. Кота, не садись возле дедушки, пока мы едим!
Точно! Кота был таксой…
Я шел по центральной дорожке. Мимо проехал парковый мусоровоз, окатив меня потоком грязной воды. Брюки теперь тоже промокли.
У здания «Токио бунка кайкан» припаркован десятитонный грузовик с надписью на боку «Токийский городской симфонический оркестр», а прямо под стенами концертного зала примостился проржавевший синий велосипед, рядом с которым старик-бездомный сидел под зонтом на складном круглом стуле. На коленях у него свернулся клубочком большой белый кот. Глаза у кота гноились, по морде стекали сопли, язык свесился изо рта – кажется, долго он не протянет. Сбоку от велосипеда на земле стоит еще один раскрытый зонтик, под ним рассыпаны хлебные крошки, и несколько воробьев клюют их.
По улице Тюо-доори со стороны Уэно-Хирокодзи проехали десять автомобилей – впереди полицейский микроавтобус, потом спецтранспорт с саперами, за ними – машина следственного отдела, из которой можно было вести наблюдение за возможными нарушителями и сразу снимать все на видео. Все они остановились на площади Радио-гимнастики перед Большим фонтаном Уэно.
Я посмотрел на часы. Восемь пятьдесят семь. Полицейские вышли из автомобилей и один за другим раскрыли зонтики. Эксперты-кинологи из отдела криминалистики в темно-зеленых форменных фуражках и костюмах, обутые в высокие резиновые сапоги, с немецкими овчарками на поводках принялись обходить территорию парка. Собаки принюхивались в поисках взрывчатки, но пахло лишь свежепосаженными растениями.
Девять тридцать две… Время, данное бездомным на то, чтобы убраться из парка, истекло еще час назад. Я спустился по склону у святилища Ханадзоно Инари и остановился у входа на мост Тэнрю.
От падавших капель на поверхности воды один за другим разбегались и исчезали, разбегались и исчезали круги… Куда же мне пойти? Внутри меня как будто зияла пустота, озноб не прекращался – я вздрагивал каждый раз, когда очередная капля ударялась мне о плечи.
Я разглядывал увядшие цветки лотоса, как вдруг пелена дождя перед моими глазами превратилась в большой черный занавес… Я заперт, мне некуда идти, а голове проносятся воспоминания о моей прежней жизни. И хотя занавес давно уже опустился… я почему-то не встаю со своего места… Что я надеюсь здесь еще увидеть?..
До меня дошло, что дорожка, по которой я теперь шагаю вокруг пруда Синобадзу, в эпоху Мэйдзи[92] использовалась для лошадиных скачек, которые посещал и тогдашний император. Дорожка была достаточно широкой, так что люди с зонтами не задевали друг друга. Я не слышал ни биения их сердец, ни дыхания, ни голосов. Только люди, люди, люди, дождь, дождь, люди…
Почему-то я вспомнил, как однажды на Новый год у меня на родине – тогда тоже шел дождь – мы поднимались по каменной лестнице к святилищу Хиёси. На узких каменных ступенях людям приходилось отводить зонты в сторону или даже прикрывать их, сжимаясь всем телом, чтобы не попасть под дождь, при этом они еще и успевали обмениваться друг с другом новогодними поздравлениями. Помню, как меня тогда порадовала эта картина. Время проходит, события проходят, и лучше бы им было просто раствориться в вечности, но они остаются… тянутся за мной хвостом…