Гости одобрительно кричали, те, кто отдыхали в отдалении, вставали со своих мест, подходили поближе к столу, на который взобрался артист.
Дмитрий жестом показал бармену, чтобы тот выключил музыку.
Кончита-Томас читала письмо, пару раз останавливаясь, чтобы посмеяться, покривляться. Слушатели в эти моменты улюлюкали, выкрикивая: «Треш!», «Отсталость!», «Отморозок!»
«Дорогое Кончита, здравствуй!
Ничего, что я в среднем роде обращаюсь?
Ты, наверное, удивишься, что пишет тебе простой и скромный философ из России? Согласен, это странно выглядит. Обычно русские философы пишут письма политикам и вождям, но никак не иконам постгендерной революции. Но традиции, Кончита, складываются долго. Надо же с чего-то начинать.
Я не знаю, Кончита, кто в твоем расщепленном сознании главенствует – ты или австрийский травести-артист Томас Нойвирт. У нас в России мужчина обычно главный, поэтому обращусь сначала к нему, ты не против, дорогое?
Томас, позволь для начала выразить мое глубокое сожаление по поводу тех проблем, которые доставили тебе в детстве гадкие нетолерантные дети (и чему только их учили?). Согласен, Томас, человека надо принимать любым. Нельзя пытаться переделать его под усредненные представления общества. А они этого не знали. Злые и завистливые австрийские дети, Томас.
Но ты же не будешь спорить с фактом – твоя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого? В твоей стране это – избитая обсосанная истина. Ты, Томас, решил бороться с ханжеством, надев парик и платье, при этом даже не побрившись. Твоя свобода на этом должна была закончиться, понимаешь? Оделся – и дома сиди. Потому что телеэкран или обложка журнала – это уже другие, Томас. Ты и они. Оно и они. Как только, Томас, ты шагнул за порог квартиры в образе оно… Все, все, прости. Заканчиваю с моралью. Знаю, ты не виноват, знаю, тебя использовали прогрессивно мыслящие сторонники открытого общества, а тебе хотелось славы… старо это все и понятно, как кафель в поликлинике.
Давай повеселее, да? Позволь выразить, Томас, искреннее восхищение твоим наработкам в области семейного счастья, а также в вопросах глубинного реформирования традиционных гендерных ролей. Ты, может, о своих инновациях и не знаешь. Да, всякий настоящий гений, Томас, обычно не догадывается о своей гениальности и умирает в бесславии, так и не узнав, что создал шедевры. Но у тебя, Томас, есть я, скромный русский философ, который при жизни твоей расскажет тебе о твоих же прорывах. А это дорогого стоит.
У тебя ведь есть любимая, не правда ли? Пишут, что есть. Правда, она – мужчина, но это нормально, никаких вопросов, Том, дружище! Вы наверняка ссоритесь? В семье ведь без ссор не обходится? Любимая орет, угрожает разводом, да? Требует денег, путевок, подарков? Но все можно изменить, вызвав к жизни Кончиту путем десятиминутного переодевания! Ты, Том, становишься Кончитой – то есть женой своей любимой, а любимая твоя становится твоим мужем! Это гениально! Как в сказке, да? И скандала как не бывало, и путевок с подарками не надо. Никто не ссорился, да? А когда, Томас, у вас появятся дети, можно будет влегкую делать из них то мальчика, то девочку – согласно вашему транссемейному волеизъявлению. Можно, к примеру, раз в сутки пол детей менять, почему нет? Тем более, возможно, скоро графу «пол» в паспортах отменят, а на фабриках будут производить андрогинную детскую одежду, по проектам самых наимоднейших дизайнеров. Кстати, лицом рекламной кампании бесполых травести-трендов детской одежды, Том, Кончита вполне может (и даже должна) стать, передай ей. Ладно, я сам скажу, я же ей пишу, в конце концов, просто начал с тебя.
Дорогое Кончита, я вернулся к тебе, ну их, этих мужиков. Итак, вдоволь помелькав в рекламе одежды для бесполых люциферических детей, ты снова вернешься к музыке. Вообще, в перерывах между дилеммами, типа в какой туалет пойти – в мужской или женский, в каком образе поехать в гости к родителям, в паузах между произнесением речей в защиту толерантности, терпимости к инакомыслию и хождением по гей-парадам, надо, Кончита, и о музыке задумываться, ибо, дорогое, ты сделало в музыке преступно мало. Понимаю! Накрасься, причеши парик, три раза за день смени гендерную принадлежность, подбери платье, чтобы, чего доброго, что-нибудь спереди не выпирало… Где ж тут времени на музыку найти!
К слову, дорогое, группа Queen, в клипе на песню которой (I want to break free), как мне тут рассказали, ты подсмотрела образ женщины с усами, прежде чем крикнуть «Я хочу освободиться!» за три года своего существования – с 1973-го по 1975 годы выпустила 3 полноценных альбома, а вышеозначенная песня вошла в альбом The Works 1984 года, и это был уже одиннадцатый (!) альбом в истории группы, Кончита. Заметь, столько сделав для мировой музыки, Фредди Меркьюри позволил себе только усы, парик и грудь, дорогое! А ты, не сделав ничего, кроме мейкапа и длинных ресниц, позволило себе еще и бороду! Может, переслушаешь пару альбомов Queen и возьмешься за дело, вместо того чтобы ломать голову над тем, сесть тебе в сортире или стоя мочиться, фрау Вурст?
Кстати, дорогое, относительно участий в рекламных кампаниях я ведь не шутил. Да и ты зря времени не теряло – стало лицом одного известного австрийского банка. Слышал, слышал, мои поздравления. Оно и верно – перед лавиной денежной массы понятие половой принадлежности обнуляется, уступая место глянцевым трансгендерным божкам с расщепленным сознанием. Те, кто тебя пригласил возглавить рекламную кампанию банка, это хорошо понимают, но вот понимаешь ли ты – это большой вопрос. Нервничать тебе нельзя, слишком трогательная, поэтому думай, что попала на билборды за красивые глазки.
Проще говоря, Кончита, чем больше мальчики и девочки будущего станут походить на тебя, с каждым последующим поколением все усредняя собственный пол, тем больше создадут ликвидности и процентов по кредитам. А вот почему оно так – над этим я предлагаю подумать тебе самой, уже большое девочка.
Теперь о вечном и великом. Кончита, ты было предсказано, известно тебе сие? В 1984 году, о котором писал Джордж Оруэлл и в котором вышла песня I want to break free, о которой я писал выше, в Париже от СПИДа скончался пророк, который сделал многое для твоего появления на голубых экранах. Звали его Мишель Фуко, дорогое. Он был ярым оппозиционером и ниспровергателем традиционной психиатрии и предвосхитил эпистему (словечко тоже он придумал), в которой ты будешь занимать первые места и снимать последние сливки с остатков разума человечества, податливого и размягченного, словно протухший кефир.
Нет, дорогое, я вовсе не считаю психиатрию наукой наук, но то, что обращаюсь в письме к тебе в среднем роде, это… да все нормально, фрау Вурст. Просто будешь посвободнее – отнеси цветочков к могиле философа-пророка. И непременно в образе ОНО, Фуко оценит, будь уверено. Да! Чуть не забыл – к земляку-то зайди тоже. К доктору Фрейду. Где находится древняя этрусская чаша с прахом, сказать, или ты знаешь? Не стоит забывать пророков, дорогое, не хорошо это. Есть! Есть они в своем отечестве. И ты живое и трепетное тому подтверждение.
Ну а у нас, Кончита, все хорошо. Боремся с коррупцией, рассуждаем о войнах и мирах, смотрим фильмы, читаем газеты, слушаем эхо различных радиостанций. Со дня на день ожидаем снега, который, как известно из мифов прошлого, скрывает ненадолго землю, погрязшую в грехах и пороках, под чистым и серебристым своим покровом.
Знаешь, Кончита, я хочу тебя попросить. Когда у вас там в Австрии темнеет и выглядывают звезды? В общем, когда стемнеет, подойди к окну, и Томас пусть вместе с тобой подойдет. Возьми его за руку – крепко-крепко. Закройте оба глаза и представьте снег. Много-много снега! Сугробы по пояс. А еще – ледяную горку и снежную бабу с морковным носом и глазами-угольками.
И дети, Томас. Представь гомонящих веселых детей с красными щеками и инеем на ресницах. Представил? Много-много детей, играющих в снежки. Мальчики и девочки, Томас. Это будущие мамы и папы, поверь мне. Это мужья и жены, это счастливые семьи. Представь это в своей далекой Австрии, пойми и прими. И рви парик свой, топчи его, окаянный. И брейся, брейся. Можно с порезами. Можно и нужно до крови, до мяса. И прослезись – поможет, гарантирую. А потом 200 граммов виски – и спать. Утром все будет хорошо, вот увидишь. Утром ты наденешь джинсы и свитер. И пойдешь петь другие песни…»
Девушка с усами закончила читать.
Гости взорвались смехом и аплодисментами.
Томас-Кончита рвал листы, отправляя на ветер по одному клочку.
– Я знал, что вам понравится, – кричал он в экстазе, – мальчики и девочки, играющие в снежки! Мальчики и девочки!
Кончита-Томас перевела дыхание, выбросила последний клок бумаги, закричала:
– Можно остановить прогресс?
– Нет! – заорала толпа.
– Есть в современном обществе мальчики и девочки или есть просто дети?
– Есть просто дети! – кричали гости фанатично.
– Каждый волен решать, кто он?
– Каждый волен решать, каждый свободен! – Улыбок на лицах в толпе уже не было. Люди больше напоминали стадо коров под глубоким гипнозом.
– А теперь в знак нашей солидарности – целуйтесь! Мужик с мужиком, женщина с женщиной! – крикнул Томас-Кончита.
Дмитрий с удовольствием притянул к себе Андрея, стал целовать его – страстно, мокро.
Все целовались со всеми, похотливо извиваясь.
– А теперь самое главное, вносите! – истерично завопила Кончита-Томас.
Под общее улюлюканье, под чавканье поцелуев, под сладкие стоны, из отеля вынесли портрет Александра Дугина и водрузили его на барную стойку.
Томас-Кончита визгливо заорал:
– Наполните бокалы ваши мочой!
Гости стали мочиться в стаканы, бокалы из-под вина, в фужеры, в пивные бокалы.
Кончита-Томас обворожительно глянула на Дмитрия, пропев красиво:
– Дмитрий, поможешь мне завершить ритуал?