– В первом отделении прозвучат два произведения для органа, которые называются почти одинаково – это «Токката и фуга ре-минор „дорийская“» и «Токката и фуга ре-минор». О дальнейшей программе я сообщу после того, как они прозвучат.
Он поклонился и удалился за кулисы.
Несколько секунд тишины сменились восторгом волшебства: «Токката и фуга ре-минор „дорийская“» заспешила, побежала, полетела по залу, словно стая сияющих птиц по только что обретенной дороге домой – в наивысшую точку рая.
Глаза Андрея закрылись сами собой. Все, что было вокруг, в одну секунду сгинуло из его сознания. В нем был только этот звук, радостно-печальный бег. По мере того, как произведение продвигалось вперед, перед закрытыми глазами Андрея вырастал из ниоткуда океан, словно сотканный из воздуха: он жил, дышал, и волны его танцевали.
В следующий миг Андрей ощутил печаль столь глубокую, что слезы полились из глаз. Он осторожно прикасался к воспоминаниям о том, что в его жизни произошли события, которые переломили ее пополам, словно промокшую сигарету.
Токката и фуга неслась вперед, просто и легко прокладывая себе дорогу, как лунный свет сквозь облака.
…И фуга Андрея отступала.
Он чувствовал, как все внутри него трещит, бьется и крошится, освобождая все больше причудливых воспоминаний-призраков. Они накатывали, словно бредовые сны, будто безумная фантасмагория. Он тонул в этом хаосе, не в силах отличить реальность памяти от ужаса настоящего.
– С тобой все нормально? – шепнул Дмитрий.
– Не знаю, – выдавил Андрей, – я подожду тебя на улице, душно здесь, – соврал.
Когда концерт закончился, гости вышли из зала, стали рассаживаться за столики, всех ждал праздничный банкет.
Гюнтер Рост стоял с бокалом шампанского среди восторженных поклонников и улыбался, принимая похвалу.
Дмитрий смотрел на Андрея пристально. Он понимал, происходит то, о чем он и думать не хотел, о чем предупреждал его доктор – состояние фуги у Андрея стремительно уходит. И скоро все, что он с таким трудом построил, может рухнуть.
Дмитрий остервенело пил виски и нюхал кокаин, будто спешил разорвать свой разум, как туалетную бумагу, до момента, когда Андрей все вспомнит и поймет…
К столику, где они сидели, подходили гости, жали Дмитрию руку, благодарили за чудесный вечер и сильное творческое решение – создать в отеле органный зал. Дмитрий жал их ладони машинально, не отводя пьянеющих глаз от затуманенного взора Андрея.
– Андрюш, – пьяно хрипел Дмитрий, – сейчас все наладится… сейчас мы позовем доктора, все будет хорошо. Ты только не волнуйся. Память сейчас может подсунуть тебе ложные воспоминания… Ты им не верь, это все бред. Это последствия аварии…
Андрей зарыдал. Отвернулся, чтобы гости не видели, закрыл лицо руками. Сквозь слезы он видел, как напряженно наблюдает за ним Гюль, убирая что-то со столика чуть поодаль.
Понемногу стало темнеть.
Казалось, что Дмитрий сходит с ума все больше с каждым выпитым глотком виски. Взгляд его блуждал, будто выискивал кого-то в сумерках.
К ним подошел мужчина с огромными глазами.
Андрей не сразу узнал Георгия, с которым беседовал несколько дней назад. Ему сейчас было не до того.
Георгий неотрывно смотрел на Андрея. Тот судорожно вытирал слезы, пытаясь показать, что все нормально.
– Я владелец отеля, какие вопросы? – развязно сказал Дмитрий в надежде, что незнакомца удастся быстро спровадить.
Георгий присел на свободный стул, не спрашивая разрешения.
– Как странно, – сказал он задумчиво и, чуть кивнув на Андрея, добавил: – Этот парень напоминает мне одного человека… И я уже говорил ему об этом… Сильно напоминает, но…
Дмитрий удивленно перебил:
– Так вы знакомы? Ого! Послушай, тут тебе не дом ностальгических грез. Приехал отдыхать – отдыхай, все к твоим услугам.
Андрей с тревогой и надеждой смотрел на Георгия. Сейчас он ясно осознал – в нем спасение.
Волчье чутье не подвело Дмитрия: он почуял неладное даже сквозь алкогольно-кокаиновую муть.
Улыбнулся. Сказал как можно дружелюбнее:
– Пойдем, прогуляемся в горы. Поговорим, познакомимся. А ты, Андрей, иди в номер. Я скоро.
Вышли из отеля, пошли по тропе вверх.
Понимая, в каком сейчас Дмитрий состоянии, Шахин окликнул его:
– Дмитрий, может, не надо сейчас в горы? Темнеет уже…
– Не волнуйся, дорогой. Хочу показать нашему новому гостю красоты этих мест в вечернем одеянии, – выкрикнул Дмитрий, зачем-то похлопав в ладоши.
Они двинулись вверх по тропе.
Дмитрий спросил:
– И кого же тебе напомнил мой друг Андрей, а? Как тебя зовут? Ничего, что я на «ты»? В Gizem мы все друзья…
Георгий говорил несколько удивленно:
– А вы и правда владелец? Не знал, что тут хозяйничают русские, очень приятно.
– Говорю же, парень, можно на «ты»… – икнул Дмитрий, покачнулся, но тут же нашел точку опоры.
– Меня зовут Георгий Ордановский.
Дмитрий оступился, схватился за камень. Дышал шумно, думал, лихорадочно искал что-то в закоулках памяти. Но быстро нашел опору, выпрямился:
– Приятно… Дмитрий Егоров… – он страшно посмотрел на Георгия, но тот не видел.
– …у меня крупный сельскохозяйственный бизнес в центральном Черноземье с головным офисом в Воронеже. Но речь не об этом… Просто сегодняшний концерт пробудил во мне давно забытые воспоминания… И лицо вашего друга… Оно такое знакомое… Оно как раз из тех воспоминаний…
Подниматься становилось труднее. Камни словно специально лезли под ноги. Тропа была еле различима. Где-то внизу о валуны разбивались волны, создавая напряженный фон их разговору.
Дмитрий остановился. Посмотрел в небо, которое постепенно затягивало облаками.
Он глубоко вдохнул через нос. Шумно выпустил воздух.
– Осень пришла, – сказал обреченно. – Зачем же ты, Георгий Ордановский, приехал именно осенью…
Двинулись дальше. Тропа стала чуть шире, и они могли идти рядом. Сухие кедровые шишки трещали под ногами.
– Так вот, – продолжил гость. – В девяностые, еще ребенком, я жил в Москве. И был влюблен в одноклассницу. Ее звали Кира Ромина по прозвищу Токката: смешной случай был с этим прозвищем, из-за меня оно к ней приклеилось. В России сейчас крупный скандал: ее отец, девелопер Михаил Ромин, обманул огромное количество дольщиков по всей стране и скрылся. Он объявлен в розыск по линии Интерпола. Его дочь Кира тоже исчезла…
– Присядем, – сказал сквозь одышку Дмитрий. – Что-то меня вконец разморило.
Георгий говорил не переставая:
– Много лет назад Кира жила у меня в Воронеже, скрывалась от отца. Но потом уехала, не сказав, куда и почему… И я давно уж все забыл, простил… Но вот сегодня… Этот Бах, эта музыка… Моя любовь никуда не ушла за эти годы… Просто этот твой друг, Андрей, словно брат-близнец на нее похож… В общем, все так наложилось… Больно… снова стало нестерпимо больно… Извини, Дмитрий. Прости за эти глупости… Мы даже не знакомы, а я тут откровенничаю…
Дмитрий невесело рассмеялся: долго похихикивал тихо, потом все громче, затем уже гремел, задрав лысую голову к ночному небу. Его бороду рвали в разные стороны порывы внезапного ветра.
Сквозь смех и ветер сказал:
– Ошибаешься, маленький Жорик. Знакомы мы с тобой, знакомы. Упал, отжался…
Георгий внимательно посмотрел на Дмитрия.
Борода, лысый череп и возраст прекрасно замаскировали Ромина…
Прежде чем Георгий успел сказать хоть слово, Дмитрий приподнял его и отшвырнул с тропы. Он покатился сквозь колючий кустарник вниз по склону, но скоро врезался в кедр. В спине что-то легонько хрустнуло.
Он слышал шуршащие шаги Ромина. Тот подходил к краю склона.
– Упал, отжался, сопляк, – Ромин захохотал с жутким присвистом.
Откуда-то сбоку послышался надрывный, болезненный голос:
– Жора!
И тот же голос закричал Ромину:
– Что ты сделал со мной, мразь?! Что ты натворил?!
Ромин закашлял, засмеялся, заорал:
– Что я сделал с тобой?! Я подарил тебе целую жизнь! Всю жизнь! Обе жизни! Твою и мою! Вот что я сделал! Я бросил все, слышишь, все швырнул к твоим хорошеньким ножкам! Вот что я сделал!
Георгий с трудом вылез из низины. Тело нестерпимо болело, стук собственного сердца оглушал его.
Он бросился на Ромина сзади – оба рухнули, ударившись о камни. Волны хлестали где-то внизу, словно желали смыть всех троих с лица земли.
Ромин плаксиво рассмеялся, сдаваясь безумию. Мимика его стала вычурной и жуткой.
Георгий влез на него, бил кулаками по лицу, по голове, в грудь и живот. Но он лишь хохотал и не думал сопротивляться.
Андрей упал на колени. Он задыхался. Надрывный вдох – и он Андрей, судорожный выдох – и он кто-то другой. Он сходил с ума, ощутив себя фонарем, который включает и выключает чья-то страшная воля.
Ромин перестал смеяться, с удовольствием слизывая кровь с губ.
Один небольшой толчок – и Георгий отлетел в сторону. Он чудом снова не укатился в овраг.
Андрей бросился к нему, схватил его за футболку, смотрел в лицо с жадным сумасшествием:
– Жора, я знаю тебя. Ты – Жора, тот самый Жора. Скажи, скажи же – что со мной, кто я? Что я? Кто мы все?..
Ромин прислонился спиной к камню, сел поудобнее. С удовольствием размазывал кровь по лицу, облизывал пальцы. Один глаз его превратился в округлую шишку.
– Мой папа, – он говорил хрипло, спокойно, – страсть как любил мертвецов. Он и меня приучал к этому. Говорил, что мертвецов не нужно бояться, надо их любить и уважать. Друг у него в морге работал. С пяти лет отец водил меня в морг, заставлял там ночевать. Два раза в неделю я ночевал там, слышите, сопливые? А если мне не спалось – там же свет круглые сутки, – я смотрел, как этот его друг, дядя Гена патологоанатом, разделывает трупы. Залезает к ним в рот, нос, в зад, в брюхо. Я бы посмотрел на вас, двоих опарышей, в такой ситуации…
Море взревело. Заскрипели деревья.
– Слетев в один миг с катушек, – продолжал, – этот дядя Гена взялся за живых людей, но успел немногое: разделал у себя в подвале двух близняшек из параллельного моему класса. Его расстреляли, тогда еще можно было. С тех пор мой добрый папа не реже раза в месяц водил меня ночевать на кладбище. Заставлял ложиться на свежие могилы и спать. А сам сидел всю ночь рядом и смотрел на меня. Просто смотрел… Иногда пил при этом портвейн.