Это также означает спокойное понимание своих сильных и слабых сторон, а также слабостей и достоинств других. Другими словами, это спокойное принятие противоречия, что в человеке может уживаться и то и другое и при этом человека можно любить.
Сепарируясь, мы отделяемся не столько от самих родителей, сколько от их способа жизни, переживания себя и других людей. Мы отдаляемся от их жизненного опыта и начинаем опираться на другой опыт, более здоровый и радостный. Отделяясь, ребенок борется не столько с родителем, сколько со злом, которое действует в родителе. Зло действует через конкретные насильственные паттерны, сценарии, слова, поступки и роли, поэтому можно и нужно отделяться именно от них. Сепарируясь, взрослый ребенок «предает» не родителей, а насилие, в котором они привыкли жить. Как при этом сложится дальнейшее общение с родителями и будет ли вообще – вопрос важный и у всех взрослых детей решается по-разному.
Отделение взрослых детей от токсичных родителей, как правило, сопровождается переживанием широкого спектра противоречивых чувств. Самые тяжелые из них – я называю их «убойной четверкой» – сепарационная тревога, вина, стыд и беспомощность. При сепарации они часто возникают одновременно, связаны друг с другом и «перетекают» одно в другое, выступая единым «хором», который бывает очень трудно выдержать. Они затапливают человека в терапии, а также в общении с близкими и на работе, препятствуя нормальной жизни и отношениям, адекватной оценке себя и окружающих. В качестве примера перескажу часть сессии с клиенткой.
Этот разговор произошел на втором году работы с замужней женщиной 39 лет, прекрасным профессионалом в своей области. До этой сессии в наших беседах стали возникать паузы, в которых клиентка замолкала и не знала, что говорить. Раньше она приносила готовые темы, вопросы и сновидения, и мы оба понимали, что это важная часть совместной работы, но постепенно такие темы закончились, что нормально при регулярной работе. Мы также многократно говорили о насилии, через которое она прошла в детстве, и о том, как оно повлияло на ее ощущение себя и окружающего мира.
Но на этой сессии в момент молчания я ощутил новое: скуку, отстраненность и полное отсутствие интереса. Состояние было отчетливым, и я чувствовал, что оно наполняло нас обоих. Было также заметно, что клиентка нервничает и чувствует себя неудобно. В итоге она сказала:
– Ваше молчание, Алексей, меня напрягает. Мне кажется, я рассказала сегодня достаточно, и сейчас хотела бы послушать вас.
Я мог бы ответить что-то по поводу информации, которую она рассказала, по поводу мужа и сына, но мне не хотелось говорить «для галочки», потому что это было бы фальшиво и не описывало бы то, что происходит между нами сейчас.
– Вы меня мучаете своим молчанием! – сказала она громче.
– Думаю, я выгляжу сейчас незаинтересованным вами, отсиживающим время.
– Конечно, 50 минут закончатся, и вы получите свои деньги. Господи, мне нигде нет места, даже у вас! Мне кажется, я всем приношу только проблемы и страдания! Мне нельзя жить! Я хочу умереть, исчезнуть, чтобы больше никого не мучить! – Она громко заплакала, закрыв лицо ладонями. Через пару минут она продолжила более тихим голосом.
– Мне всегда очень стыдно за себя за то, что я приношу людям одни проблемы, и вам в том числе. Например, сейчас темы для разговора закончились, я не знаю, что говорить. Даже здесь я безнадежна. А еще мне кажется, что я свожу вас с ума своим «психозом», я боюсь сделать вас сумасшедшим. Я не хочу брать на себя еще одну вину! Еще мне кажется, что у меня нет прогресса в работе с вами, и это тоже моя вина. Думаю, вы чувствуете разочарование во мне и тоже хотите закончить работу, но не признаетесь в этом. Думаю, что со мной вы разочаровываетесь и в себе как профессионале, но работаете только из-за денег. Поэтому сегодня перед сессией я хотела закончить работу с вами.
– Возможно, все перечисленные вами тяжелые чувства стыда, вины и безнадежности и есть причины возникшего желания расстаться со мной.
После минуты молчания она продолжила.
– Мне стыдно перед вами за себя, за свои нелепость, странность, за разные слова и за этот разговор тоже. Наверное, вы смеетесь надо мной про себя. Скорее всего, на работе тоже надо мной смеются за мои слова и решения (женщина руководит небольшим отделом). Мужа я тоже достала своей неуверенностью. Я не знаю, что делать! У меня больше нет сил, – сказала она и снова заплакала.
Слушая клиентку, я думал о ней и ее холодной матери, для которой дочь всегда была обузой. В детстве клиентка старалась заслужить материнскую любовь, подстраиваясь под ее интересы и режим дня. Но это было тщетно: дочь оставалась для матери неинтересной «пожирательницей» сил, времени и денег, «случайным залетом» в 23 года, о котором мать будет громко вслух жалеть всю жизнь. В дни рождения дочери мать любила повторять с садистским постоянством, что ненавидит бабушку, потому что та запретила ей делать аборт, не понимая, на какое «страдание» она ее обрекла.
Я ответил, что теперь лучше понимаю, почему клиентка, несмотря на все ее старания, не может почувствовать свое право быть собой на сессиях и свободно говорить, о чем захочется. Что она как будто хочет подстроиться под меня и говорить только на интересующие меня темы. Как будто есть предчувствие, что иначе она перестанет представлять для меня интерес и я закончу работу с ней, сделаю «аборт», исполню заветное желание ее матери. Чтобы не столкнуться с таким ужасом, она на опережение хочет закончить нашу работу, ведь если надвигается неотвратимый ужас, лучше осуществить его самой, потому что будет хотя бы ощущение контроля над этим ужасом и не будет беспомощности перед ним.
Женщина кивнула и ответила, что мать была холодной и безэмоциональной, но при этом ответственной в том смысле, что она делала все необходимое для дочери: кормила, одевала, отправляла в школу, и что теперь она чувствует себя неблагодарной виноватой дочерью. Она также ощущает мою профессиональную ответственность перед ней в работе, а также свою низкую самоотдачу со мной, ощущает себя неблагодарной и такой же виноватой клиенткой, и от этого ей тоже очень стыдно.
На сессиях часто было ощущение, что клиентка ведет себя как «взрослый ответственный человек», который не желает «мешать профессионалу» и поэтому с готовностью делает то, о чем спрашивает специалист, чтобы не заполнять наше общение детскими тяжелыми мыслями, чувствами и поступками. Иначе, согласно ее фантазии, это приведет к моей «усталости» от нее, а также моему формализму и холодности, т. е. я стану похожим на мать и в итоге отвергну ее.
В процессе разговора мы оба постепенно стали чувствовать облегчение. Дальнейшая работа над тревогой, виной, стыдом и беспомощностью в нашем парном взаимодействии, которые имели корни в детстве и так ярко проявились на сессиях, помогли нам продвинуться в терапии. Постепенно я перестал восприниматься клиенткой «бросающим родителем», который в любую секунду может от раздражения сморщить нос, усмехнуться и со снобизмом указать ей на дверь. Страх болезненного разрыва отношений медленно ослабевал над нашей парой.
Как ни парадоксально, в подобных разыгрываниях в процессе терапии есть и очень хорошее – мы можем их анализировать, называть эмоциональные проблемы и вместе находить решения. Такая совместная работа дает надежду на понимание, излечение и облегчение. Поэтому я посвящаю им следующую часть книги, в которой подробно останавливаюсь на каждом из них.
Часть IIЧувства при сепарации: тревога, вина, стыд, беспомощность
Глава 5Избавляемся от сепарационной тревоги
Взрослые дети токсичных родителей часто понимают необходимость сепарации, но не могут на нее решиться из-за комплекса тяжелых переживаний, который называется сепарационной тревогой. Эта тревога в большинстве случаев служит препятствием к отделению и началу своей жизни. Поэтому, кстати, для людей, вовлеченных в токсичные отношения, многие поведенческие рекомендации (выставлять границы, не вестись на манипуляции, ограничивать общение, переезжать в свое жилье) нередко трудновыполнимы. Сама мысль об отделении вызывает психическое сопротивление и поэтому генерирует массу защитных фантазийных причин или поводов, почему этого делать не нужно, причем чем сильнее психическое сопротивление, тем убедительнее звучат эти причины и поводы. Пока нет внутреннего фундамента на уровне чувств, трудно изменить сложившееся поведение, делать что-то новое или не делать привычное.
Сепарационная тревога – это набор тяжелых чувств, связанных с отделением от родителей. Такая сепарация бессознательно ощущается нами как потеря важного человека (языком психотерапии – «опорного объекта»), даже если родители были насильниками. Мы так устроены: с матерью нас связывают пренатальный и постнатальный периоды, она – первый «не Я»-объект в нашем мире, с ней осуществляются первые попытки строить отношения, к ней направлена наша потребность в родительской любви, совершенно необходимой младенцу для физического выживания и психического развития.
Тревога отделения – комплексное переживание, в котором можно выделить аспект, играющий важную роль в психической и физической сепарации от родителей-абьюзеров. Речь о довольно сильном обоюдном слиянии детей и родителей. Взрослый человек, выросший в неблагополучной семье и подвергавшийся систематическому нарушению границ, часто не может определить границы себя и другого, живя в симбиотической связи с родителями, развивающейся в большинстве случаев по сценарию «Жертва и насильник». Поэтому отделение от токсичных родителей воспринимается в таком случае как ампутация важной части своей жизни и части себя (границы размыты, поэтому при отделении удаляется и часть своей личности, размытой в этих диффузных границах). Возникает ощущение потери своего «Я», своей идентичности, на месте которой образуется вакуум.