влюсь и действую на нервы. Я чувствую, что она уничтожила мое детство, стерла его из моей жизни…
Я спросила Эдварда, что делал его отец, пока мать терроризировала его:
Часто он обнимал меня, когда я плакал, говорил, что очень сожалеет, что у мамы случаются эти приступы агрессии, что он ничем не может помочь мне, но если я постараюсь, возможно, у меня все наладится. Папа был действительно отличным парнем. Он много работал, чтобы наша семья жила достойно. И он был единственным человеком, который любил меня, когда я был маленьким.
Я спросила его, пытался ли он поговорить с отцом обо всем этом, когда стал взрослым.
Я пару раз заводил разговор, но отец каждый раз говорил: «Что прошло, то прошло». И он прав, зачем я буду расстраивать его этим, если у меня на самом деле проблема с матерью, а не с ним?
Эдвард отрицал причастность отца к насилию, так как хотел защитить единственные хорошие воспоминания детства, моменты, когда он чувствовал любовь отца. Как цеплялся он за эту любовь в детстве, так цеплялся за нее и теперь. Мужчина сменил спасительную темноту туалета на фальшивую реальность отцовской любви, чтобы не встречаться лицом к лицу с правдой.
Он понимал, до какой степени трудное детство, агрессивное поведение матери повлияли на его взрослую жизнь, но не осознавал, как много злости и гнева по отношению к отцу ему приходилось подавлять в себе. Эдвард в течение многих лет отрицал, что отец предал его. Кроме того, он еще и переложил на сына ответственность за зверства матери, уверив мальчика в том, что если бы тот «постарался», то смог бы избежать побоев.
Это покажется невероятным, но дети, которых избивают, так же легко убеждаются в том, что это происходит по их вине, как и дети, которых оскорбляют вербально. Артур рассказывал:
Отец всегда говорил, что я бесполезный кусок дерьма. Если была возможность меня не только побить, но и унизить словесно – он никогда не упускал такого шанса. Когда он, наконец, оставлял меня в покое, я был уверен, что я самое противное существо, какое только есть на свете. И что меня били, потому что я заслужил это.
Семена вины были посеяны в душе Артура очень рано. Как мог маленький ребенок сопротивляться той активной пропаганде, которую вел против него отец? Как все дети, которые подвергаются насилию, Артур верил в ложь о том, что он плохой и что его бьют, потому что он плохой.
Так как ложь исходила от всемогущего и всезнающего отца, она обязана была быть правдой. Эта ложь пускает корни и живет очень долго во многих взрослых, которых били в детстве, и Артур не был исключением:
Я очень низкого мнения о себе… Мне кажется, я никогда не могу ни с кем поддерживать нормальные отношения. Я просто не могу поверить, что действительно могу кого-то заинтересовать, что кому-то есть до меня дело…
Опасения Софии, что окружающие узнают, какая она «плохая», – это еще один пример на эту же тему. Неуважение к себе превращается в ненависть к самому себе и приводит к разорванным отношениям, потере уверенности, чувству неадекватности, парализующим страхам и подавленному гневу. София описала это так:
Всю жизнь не могу отделаться от мысли, что я недостойна быть счастливой. Думаю, поэтому я не вышла замуж, я не хотела никаких отношений, не позволила себе быть успешной ни в чем.
Когда София стала взрослой, побои прекратились, но ненависть к себе осталась. И таким образом эмоциональное насилие продолжалось. Только теперь уже сама София превратилась в палача.
Часто дети, которых бьют, одновременно переживают и любовь, и ненависть, странную смесь удовольствия и боли. Артур рассказывал, что агрессия и грубость иногда сменялись добрыми, заботливыми отношениями:
Отец мог быть веселым, а иногда, клянусь, добрым. Как в тот раз, когда я участвовал в довольно крупных лыжных соревнованиях. Помню, он очень заинтересовался всем этим, даже возил меня в Джексон, штат Вайоминг, а это целых десять часов езды, чтобы я мог тренироваться на хорошем снегу. Когда мы ехали обратно, папа сказал мне, что я действительно особенный. Ну а я подумал: «Раз я такой особенный, почему же я чувствую себя таким неудачником?» Но он мне так сказал, и это важно. Я и теперь все время стараюсь, чтобы наши отношения были бы такими, как в тот день.
Противоречивые посылы только запутывали Артура и мешали ему увидеть истинное лицо отца. Я объяснила моему клиенту, что когда родители говорят ребенку о любви и тут же бьют его, между ними формируется сильная извращенная связь. Мир ребенка очень ограничен, и как бы ни были жестоки его родители, они – единственный источник любви и утешения. Избиваемый ребенок тратит все свое детство на то, чтобы отыскать святой Грааль родительской любви, и эти поиски продолжаются и во взрослой жизни.
У Софии были похожие воспоминания:
Когда я была совсем малышкой, папа брал меня на руки, заботился, укачивал. Когда я немного подросла, он с удовольствием водил меня на занятия танцами или в кино. В его жизни был период, когда он действительно любил меня, думаю, что больше всего мне хочется, чтобы он вновь полюбил меня, как раньше.
Те редкие случаи, когда отец Софии был доброжелательным с ней, заставили девочку добиваться его любви, чтобы «хорошие» моменты повторялись. Эта надежда связала Софию с отцом и во взрослой жизни. Частично эта связь держалась на убеждении, что от посторонних нужно скрывать правду о поведении отца. Ведь «хорошая» девочка не может предать свою семью.
«Семейная тайна» ложится дополнительным грузом на плечи ребенка. Замалчивая факт физического насилия, ребенок лишается возможности получить эмоциональную поддержку извне. Вот как рассказывает об этом София:
Я всю жизнь чувствую, что живу во лжи. Это ужасно – не сметь говорить о том, что так негативно повлияло на мою жизнь. Как можно преодолеть боль, если о ней нельзя говорить? Да, я могу говорить об этом на терапии, но не с людьми, которые столько лет держали меня под своей властью. Единственным человеком, с которым я смогла поделиться, была наша домработница. Я чувствовала, что ей можно доверять. Однажды после очередных побоев она сказала мне, чтобы успокоить и поддержать: «Солнышко, просто твой папа очень болен». Я так и не поняла тогда, почему он не обращался к врачам, если был болен…
Я спросила Софию, что, по ее мнению, случится, если она откровенно поговорит с родителями и потребует объяснений по поводу того, что пережила в детстве. София смотрела на меня задумчиво какое-то время, потом ответила:
Я уверена, что отца это расстроит… Мама, наверное, устроит истерику, а сестра просто рассердится на меня за то, что я ворошу прошлое. Она отказывается даже говорить на эту тему!
Молчание Софии служило клеем, который скреплял всю семью.
Если она нарушит его, семья распадется:
Гнев кипит во мне. Каждый раз, когда мы собираемся все вместе… ничего не изменилось. Отец продолжает третировать меня. Я чувствую, что как-нибудь не выдержу и выскажу ему все, но обычно я сижу молча и кусаю губы. Сейчас, когда отец начинает вымещать на мне злобу, мать делает вид, что ничего не слышит. Пару лет назад на собрании выпускников колледжа я чувствовала себя лицемеркой. Все считали, что у меня прекрасные родители, а я думала: «Если бы они знали!» Если бы я могла сказать родителям, что они превратили мои школьные годы в ад. Я хочу прокричать им, что они принесли мне столько горя, что я не в состоянии научиться любить. У меня не складываются отношения с мужчинами, потому что они эмоционально парализовали меня. И продолжают делать это до сих пор. Но я слишком боюсь разговаривать с ними.
Взрослая София хотела вступить в бой с родителями, поговорить откровенно, но забитая и напуганная девочка внутри нее приходила в ужас, представляя возможные последствия. Она верила, что если правда откроется, все возненавидят ее за то, что она открыла ящик Пандоры. И те нити, которые связывают семью, расплетутся… В результате ее отношения с родителями были бутафорскими. Все притворялись, что ничего плохого никогда не было.
Меня не удивило, что бывшие одноклассники Софии думали, что у нее отличная семья. Многим подобным семьям удается сохранять безупречный фасад. Но реальность не соответствует видимой респектабельности. Так формируется основа для «семейного мифа». Миф Артура был стандартным:
Когда я встречаюсь с родителями, фарс продолжается. Ничего не изменилось. Отец продолжает пить, и я уверен – все так же бьет мать. Но по тому, как мы себя ведем и как разговариваем, можно подумать, что мы – идеальная семья. Может, я один помню, как все было, я один знаю правду? На самом деле не важно, потому что я все равно никогда ничего не говорю. Я такой же лжец, как и они, возможно, мне пора отказаться от мысли, что однажды все изменится. Может быть, если мы будем очень хорошо притворяться, то действительно превратимся в нормальную семью.
Артур попал в ту же ловушку, что и София, – он разрывался между желанием противостоять родителями и страхом разрушить семью. Будучи школьником, мальчик писал письма, в которых рассказывал о своих чувствах:
Я изливал душу в этих письмах, говорил о побоях, о том, что никому не нужен. Потом оставлял их на столе в надежде, что родители увидят их и прочитают, но я так никогда и не узнал, читал ли кто-нибудь мои письма. Никто не говорил со мной об этом… Подростком я довольно долгое время вел дневник и тоже специально оставлял его на видном месте, но и тут я не знаю, читали они что-нибудь или нет. Если честно, я боюсь спрашивать.